Мусульманское пространство крупных городов России очень разнообразно. Значительную часть прихожан мечетей в большей части городов Европейской России (за исключением Кавказа) и Сибири составляют выходцы из Средней Азии. Особенную роль в жизни современных мусульман в российских городах играют муллы, преподаватели Корана и хафизы из Таджикистана. Заметное место занимают северокавказские общины, в первую очередь суфийские. Чаще всего имамами (в данной статье имамами я называю официальных лиц, которые возглавляют мечети, муллами же я называю религиозных экспертов, не имеющих официальной позиции в мечети) являются либо местные татары, либо татары, приехавшие из других регионов России. Однако разнообразие мусульманского пространства российских городов не только этническое. Активную роль в религиозной жизни играют как обеспеченные предприниматели, так и трудовые мигранты. Городские мусульманские общины гетерогенны и в религиозном плане: в них могут состоять сунниты, шииты (среди которых – в первую очередь азербайджанцы), северокавказские суфии, представители разных мазхабов.

Данное исследование посвящено среднеазиатским муллам и их роли в конструировании мусульманского пространства Иркутска. Муллами в данном случае я называю мусульман, выходцев из Средней Азии, которые принимают активное участие в религиозной жизни локальной общины, проводят те или иные ритуалы, консультируют своих единоверцев, сами называют себя муллами (так же их именует и их окружение), обладают определенным социальным капиталом – репутацией религиозных экспертов и локальной известностью. Они не занимают каких-либо официальных позиций в Байкальском муфтияте и городской мечети, однако играют большую роль в конструировании религиозной повседневности своих единоверцев, чаще всего земляков (в зависимости от ситуации это могут быть выходцы из одной страны или региона либо те, с кем муллы говорят на одном языке), формировании локального мусульманского пространства, а иногда и транснационального/транслокального пространств.

Исследование практик и представлений среднеазиатских мулл этого сибирского города показывает рельефность и сложность устройства локального мусульманского пространства, дает представление о природе религиозного авторитета. Меня интересует, какую позицию занимают эти муллы в локальном и – шире – транслокальном мусульманских пространствах, как и какие отношения они выстраивают с официальным имамом, своими земляками и мусульманским окружением в целом. В своем исследовании особенное внимание я уделял религиозным и миграционным аспектам биографий моих информантов, их рефлексии, их стремлениям к самосовершенствованию и тому, как они понимают свою миссию, долг, обязательство перед Богом и другими мусульманами.

Я рассматриваю фигуры пяти среднеазиатских мулл, с которыми наиболее близко общался в ходе полевой работы в Иркутске. Двое из них кыргызы, трое – таджики. Каждый имеет сложную и многовекторную миграционную биографию, свои взаимоотношения с имамом и остальным мусульманским окружением, а также индивидуальный религиозный путь. Я рассматриваю иркутское локальное мусульманское пространство и те отношения, которые в нем формируются и распадаются, через позиции, биографии, представления этих пяти людей, которые являются как акторами этого пространства, одними из многих, так и его конструкторами. Эти муллы – главные герои исследования – не единственные среднеазиатские религиозные эксперты в иркутском поле, и тем более не единственные мусульманские авторитеты. Однако они оказываются наиболее заметными и вовлеченными в религиозную повседневность агломерации хотя бы потому что они сами – выходцы из Средней Азии и основная часть прихожан городской мечети и окраинного молельного зала – также среднеазиатские мигранты. Биографии этих мулл, их практики и представления, их позиции в мусульманской среде в каких-то моментах схожи, в каких-то – различны. Эти отличия наилучшим образом иллюстрируют разнообразие уже сложившихся и продолжающих складываться форм мусульманского авторитета в миграционной среде.

Многие ученые, работающие в русле антропологии ислама, фокусируются на частных переживаниях, практиках, представлениях и биографиях своих ключевых информантов. Таковыми в данном исследовании оказываются пять мулл, проживающих в Иркутске. Самули Шильке, например, разбирает биографии и представления шести жителей Каира, и через призму их жизненных путей и динамики их суждений показывает, что такое неверие в современном мусульманском контексте (Schielke 2012). Жули Било посредством трех частных ситуаций поднимает проблемы идентичности, этики и самопознания в среде мусульман-мигрантов в Великобритании (Billaud 2016).

Одним из ключевых вопросов исследования является характер взаимоотношений “неофициальных” среднеазиатских мулл с “официальным” имамом мечети и региональным муфтием – Фаритом. В данной работе я попытался переосмыслить схематичное разграничение и продемонстрировать зыбкость границы между официальным и неофициальным на примере конфигурации в мусульманской среде Иркутска. Вторым аспектом, на котором я фокусируюсь, является своеобразие чувства долга среднеазиатских мулл – что их мотивирует к оказанию религиозной помощи и наставлению других мусульман, как они понимают свои обязательства перед единоверцами и Богом и как они определяют, что такое “быть хорошим мусульманином”, принимая в расчет свои собственные знания, умения и репутацию.

Исследований, посвященных практикам и представлениям “ритуальных экспертов”, “неофициальных мулл”, “народных мулл”, “локальных мусульманских авторитетов” в миграционном контексте совсем немного – несмотря на то, что антропологические и социологические работы, авторы которых изучают “ислам в миграции” или “ислам на Западе”, выходят последние лет двадцать в большом объеме. Одна из немногих таких работ посвящена религиозным экспертам, задействованным в похоронных практиках в небольшом голландском городе (Venhorst et al.2013). Авторы статьи изучают мотивацию и характер авторитета мигрантов-мусульман, которые проводят джаназу-намаз (похоронная молтива) и омывают тело усопших, на трех уровнях – персональном, межперсональном и трансперсональном. Иными словами, их интересует целый спектр вопросов: социальность, религиозный и миграционный бэкграунд, конструирование авторитета и его формы, а также понимание долга перед Богом и награды, которую можно получить от него.

Институт религиозного авторитета среди современных мусульман чрезвычайно разнообразен и динамичен и, как пишет исследователь ислама на Западе Т. Суньер, нестабилен как никогда ранее (Sunier 2018: 117). Это действительно динамичное и многоакторное поле, лишенное строгой иерархии, которое сложно классифицировать и которое, по мнению авторов статьи о голландском кейсе, находится в состоянии формирования (Venhorst et al. 2013: 247). На мой взгляд, роли и практики мусульманских “неофициальных” ритуальных экспертов в контексте миграции не могут стать стабильными. Во-первых, потому что стабильность и строгая иерархичность не могут быть свойственны среде, конструируемой “неинституционализированными” лидерами. Во-вторых, потому что миграционная среда мобильна по существу. Речь идет не только о географической мобильности, но и о мобильность статусов, религиозных, этнических, государственных и социальных идентичностей индивидов.

Исследователи пишут о растущей популярности различных проповедников и кризисе авторитета “официальных” имамов (Sunier 2018: 118; Peter 2006: 111). Потеря многими имамами религиозного авторитета, их близость к местной власти, отсутствие у них схожего с большей частью прихожан миграционного опыта – все это факторы, влияющие на диверсификацию религиозного пространства и появление новых авторитетов.

В последнее время появились исследования, посвященные практикам и представлениям среднеазиатских мулл, находящихся в миграции в России (Cieslewska, Blajet 2020; Turaeva 2019, 2020; Опарин 2017; Oparin 2020). Антропологи пытаются понять, кто эти мусульманские авторитеты, увидеть их практики и представления в широких контекстах – миграционном, властном, религиозном и социальном. В фокусе этих исследований оказываются формы адаптации религиозных практик неофициальных мусульманских лидеров к новой среде. Однако, как показывает моя полевая работа в Москве, Томске, Иркутске и на Ямале, большая часть среднеазиатских мулл стали муллами уже в миграции, их авторитет сам по себе является продуктом миграции (Oparin 2020: 749) – он чаще всего реализован и признан в том или ином российском городе, а не в локации исхода.

Миграционный контекст

Полевая работа проходила летом 2019 г. в Иркутске и его пригородах. Мусульманская композиция Иркутска (население города – 623 тыс., население Иркутской агломерации – немногим более миллиона человек) характерна для многих других крупных городов Сибири и Европейской России. Здесь есть старая татарская община; мечеть, построенная в 1897 г., не закрывалась практически на протяжении всего советского периода. Большая часть прихожан – выходцы из Средней Азии, в основном кыргызы и таджики. Есть консолидированные ингушская и чеченская общины, шиитская община, представленная азербайджанцами, и община, члены которой – выходцы из Дагестана. Все это этническое и религиозное разнообразие локализуется в соборной мечети города.

Согласно данным переписи 2010 г., в Иркутской области проживали 4507 кыргызов, 4169 таджиков и 4367 узбеков. Однако данные за 2010 г. устарели и не являются актуальными. Данные же, которыми оперируют официальные представители диаспор, не вызывают доверия, однако других цифр нет. Таджиков, по оценке одного из моих информантов, занимающегося помощью мигрантам в оформлении документов, в области насчитывается около 40 тыс. человек, а в Иркутской агломерации – 17 тыс. Кыргызов, по оценке местного кыргызского строителя, который уже 20 лет живет в Иркутске, в области больше 30 тыс. Эти цифры неточны (точных данных нет ни у кого), но они дают хоть какое-то представление о современной этнической картине региона.

Как и во многих других городах, среди выходцев из Средней Азии особенное место занимают старожилы. Еще в советское время в Иркутск и область приезжали таджики и узбеки, которые работали в леспромхозах и после распада СССР остались в Иркутской области. Некоторые из них были задействованы в транспортировке леса из иркутского региона в Среднюю Азию, обратно они везли в основном фрукты и овощи. Кто-то служил в 1980-е годы в регионе и остался здесь после армии. Массовая миграция из Средней Азии, республик Северного Кавказа и из Азербайджана началась в 1990-е годы и интенсифицировалась в 2000-е годы. Значительная часть трудовых мигрантов из Средней Азии, в том числе и уже граждан России, задействованы в регионе в четырех сферах: в строительстве, лесной промышленности, торговле и сервисе, который в первую очередь включает общепит и перевозки. Среди мигрантов из Средней Азии в Иркутске есть довольно обеспеченные люди. Например, выходцу из Таджикистана (он владеет овощной базой, находящейся на окраине города), построившему с разрешения муфтията большой молельный зал, также принадлежат база отдыха и кафе. Помимо владельцев различных бизнесов, известны в Иркутске, например, памирские спортсмены, удачно выступающие на местных и международных соревнованиях за Россию, и их памирские тренеры.

Мигранты, задействованные на отдаленных пилорамах в таежных районах региона, практически не участвуют в повседневной жизни Иркутска. Зачастую они бывают только в аэропорту, откуда на машинах их увозят в зону лесозаготовки. Документы обычно им оформляет в одной контор города представитель предприятия. На таких пилорамах, расположенных в сотнях километров от Иркутска (многие из них принадлежат китайским бизнесменам), работа бывает распределена между разными группами следующим образом: российские вахтовики валят лес и занимают должности технических специалистов (бывают, например, электриками), таджики в основном обрабатывают лес, т.е. трудятся непосредственно на пилораме, китайцы заведуют бухгалтерией, занимают административные должности.

В Иркутске есть несколько крупных оптовых и розничных рынков, где работает как местное население, так и мигранты, в том числе и из Средней Азии. Есть в сфере рыночной торговли и своя специализация по регионам исхода. Например, выходцы из Вахдатского района Таджикистана торгуют в основном обувью. Торговые ряды часто формируются по этническому, региональному и товарному принципам (Григоричев и др. 2019). Например, на Центральном рынке есть так наз. бишкекский ряд.

В Иркутске очень развита миграционная инфраструктура. Многочисленные крупные рынки и огромная овощная база в Ленинском округе Иркутска оказываются центрами, вокруг которых и в рамках которых работают всевозможные сервисы и учреждения, открытые мигрантами и предназначенные как только для мигрантов, так и для всех остальных. По всему городу, но в особенности вокруг Центрального рынка, открыто множество центров помощи мигрантам в оформлении документов. Магазины одежды, в том числе и мусульманской, многочисленные чайхоны, таджикские и узбекские парикмахерские, авиационные кассы, дешевые стоматологии, даже частные детские сады – все эти сервисы составляют богатую, относительно дисперсную мигрантскую инфраструктуру агломерации. Важно сразу отметить, что мигранты, работающие на рынках или пользующиеся всей богатой инфраструктурой, сконцентрированной вокруг рынков, совсем необязательно там же проживают. Многие снимают квартиры в пригородах и на окраине города, живут в частных домах в сельской местности.

Многие выходцы из Средней Азии заняты в строительстве. Значительная часть мигрантов предпочитают частные заказы – ремонт квартир, постройка загородных домов. Рабочие, задействованные на городских крупных объектах (таких как, например, многоквартирные дома), часто проживают прямо на строительной площадке. Некоторые занимают общежития на окраине города. Я несколько раз посещал общежитие, еще в советское время предназначавшееся для гостевых рабочих и сейчас более чем наполовину занятое выходцами из Средней Азии. Каждое утро автобус забирает их из общежития и везет их на объект. Там проживают также водители маршруток (места перед зданием общежития для парковки нескольких микроавтобусов достаточно).

Среди моих среднеазиатских информантов многие живут в пригородах. Кто-то купил землю и строит дом для своей семьи, кто-то снимает жилье. Некоторые из них выращивают на приусадебных участках овощи и фрукты для продажи на городских и пригородных рынках. О субурбанизации миграционных потоков в Иркутской агломерации подробно написано в статье К.В. Григоричева (Григоричев 2012).

Миграционная биография

В локальном мусульманском сообществе формируется гибкое ранжирование по специализациям среди религиозных авторитетов. Репутация имеет огромное значение, и зачастую именно окружение наделяет того или иного эксперта определенными навыками. За тем или иным муллой закрепляется набор религиозных характеристик, основанных как на его умении и знании, так и на славе о его религиозных практиках.

– Никах (обряд бракосочетания. – Д.О.) – это не каждый может. Я не обучен этому, полномочий не имею. Если незнающий человек это сделает, то это грех. Либо Н. (местный кыргызский мулла. – Д.О.), либо Фарит-хазрат. А больше никто не имеет права.

– А есть еще кыргызские муллы здесь, есть такие, которые джиннов изгоняют?

– Нет, у киргизов нету. Это у таджиков. Или к хазрату (уважительное обращение к человеку с высоким религиозным статусом. – Д.О.) обращаться. Это сложное дело, нешуточное. Мы невидимое не видим, но после прочтения этого плохо себя чувствуем, чуть ли не до смерти устают. Раньше даже были случаи, я слышал, что человек умирает от этого. Тот выздоровеет, а самого – его смерть принимает. Такие муллы редки. Говорят, обучение надо пройти, и человек либо сойдет с ума, либо выдержит. Так что это нешуточный мулла. Вот никах почитать, дуа (мольба, обращение к Аллаху. – Д.О.) почитать или молитву почитать Н. может. Это большая ответственность, потому что если ты неправильно сделал, на том свете будешь отвечать.

– А вот парень молодой, на зухре (обеденный намаз. – Д.О.) впереди был?

– Знающий. Он суры знает и Коран знает, умеет читать правильно, а вот проповеди и все эти дела – это нет.

– Проповеди – это имам?

– Имам. А имам обучен по всем направлениям: и с Кораном, и как похоронить, и как почитать, и как никах делать, в каких случаях правильно-неправильно. Ну как в учебниках предметы: русский язык, химия, биология – у каждого своя специальность есть же. Который впереди нас стоял, он только Коран читает, а другие вещи не делает (ПМА 2019: кыргыз, родился в 1970-е годы, строитель, в Иркутске живет 20 лет).

Среди местных религиозных авторитетов из числа среднеазиатских мигрантов есть кори (хафизы, знающие Коран наизусть), экзорцисты, специализирующиеся на изгнании джиннов, преподаватели-волонтеры, по преимуществу обучающие детей чтению Корана и основам ислама, специалисты по рукия (излечение человека через чтение Корана), просто уважаемые набожные люди, у которых можно попросить религиозного совета, муллы, проводящие намазы в отсутствие имама Фарита; в Иркутске есть даже среднеазиатские муэдзины. Ранжирование по специализациям очень гибкое (один человек может совмещать разные умения и знания), оно отражает индивидуальный сакральный капитал каждого религиозного авторитета, конвертированный в социальный капитал – его репутацию среди земляков и мусульман Иркутска в целом.

Мулла 1¹. Этот таджикский мулла специализируется именно на изгнании джиннов. Это не единственная его религиозная общественная практика, однако он известен среди других мусульман именно как экзорцист. Сейчас ему 41 год, в возрасте 22 лет он приехал в Иркутск и сейчас уже является гражданином России. В Таджикистане у него был устаз (учитель, духовный наставник), также этот мулла успел закончить в Душанбе медресе. В Иркутске мулла начал продавать обувь, сейчас он бригадир, иногда и сам выполняет работы. Он часто дает работу своим родственникам и землякам. Это одна из ключевых характеристик миграционных процессов из Средней Азии в Россию – давно живущие и уже освоившиеся на месте мигранты начинают помогать новым приезжим или тем, кто не сумел пока приобрести профессиональную репутацию и богатый социальный капитал. Мулла живет со своей семьей в съемной квартире, однако недавно он купил участок за городом, где начал строить дом.

Мулла 2. Приходится родным братом мулле 1 и также живет в Иркутске. Он проводит пятничные намазы в молельном зале, открытом Байкальским муфтиятом в 2009 г. на овощной базе в Ленинском округе Иркутска в районе Жилкино. Молельный зал бывает открыт только днем в пятницу, по мусульманским праздникам и во время Рамадана вечерами. По пятницам на намаз собирается около 300 человек. Этот мулла приехал в Иркутск в 2003 г., сначала торговал на рынке одеждой и обувью. В 2008 г. получил российское гражданство. В 2013 г. он купил участок на окраине города, где выращивает картофель и поставляет его на местные рынки (тогда же мулла смог перевезти в Россию свою семью). Также имам молельного зала в Жилкино работает в такси. Кроме того, он получает часть садаки (в данном случае имеется в виду милостыня, собираемая до и после джума-намаза). Имам этого молельного зала говорит, что просто “хорошо читает Коран и знает все про намаз”, но по всем остальным вопросам перенаправляет верующих либо к имаму центральной мечети, либо к своему брату, который специализируется на рукия и экзорцизме.

Мулла 3. Если первые два муллы, братья, имеют сложности c изъяснением на русском языке, то третий герой исследования говорит на нем без каких-либо проблем. Сейчас он муэдзин в городской мечети, иногда проводит обряды, читает единоверцам Коран. Его миграционная история характерна для многих таджиков. В 1988 г. он проходил срочную службу в Иркутске, в ходе которой не только научился строительному делу, но и установил важные контакты. После армии он вернулся в Душанбе. В 1991 г. после распада Союза опять приехал в Иркутск – уже торговать.

С начала 1990-х годов и до нынешнего времени мулла работает в строительной сфере. Вполне предсказуемо, что он, обладая тридцатилетним опытом жизни в Иркутске, российским гражданством, полученным в 2007 г., и связями в регионе, обеспечивает своих родственников и земляков работой. Мулла предпочитает не принимать заказы от строительных фирм и работает в основном на частников. Это связано в первую очередь с тем, что многие строительные фирмы “кидают” мигрантов.

Мулла 4. Этот мулла – помощник по религиозным делам председателя Иркутской кыргызской диаспоры, член мусульманского совета при мечети, местный кыргызский имам. Он родился в 1971 г., с 2000 г. живет в Иркутске. Еще в советское время мулла недолго жил в Саратове, где хотел поступать в вуз, однако был призван в армию и служил в Подмосковье. Потом он женился в Кыргызстане, и в 1999 г. молодая семья уехала жить и работать в Новосибирск. В Новосибирске у них не получилось наладить бизнес, и они переехали в Иркутск к родственникам. Сейчас мулла с женой торгуют одеждой на Центральном рынке города.

Мулла 5. Это самый молодой из всех мулл, с которыми я общался в Иркутске. Он родился в пригороде Бишкека в 1988 г. В 2013 г. впервые оказался в миграции. Сначала отправился в Москву, однако там у него не получилось закрепиться, и он вернулся в Кыргызстан. В 2018 г. уже с женой мулла переехал в Иркутск, где работает то на стройке, то в такси. Иногда он проводит намаз в центральной мечети в отсутствие имама, его часто просят почитать Коран с целью исцеления, научить таджвиду (правилам чтения Корана).

Четыре из пяти мулл достаточно давно живут в Иркутске. Они встроены в общественный, профессиональный, миграционный и религиозный контексты региона, обладают значительным социальным капиталом, известны не только среди прихожан, регулярно посещающих мечеть, но и среди мигрантов из Средней Азии и даже шире – в мусульманской среде Иркутска. Их религиозный авторитет переплетен с их миграционным и профессиональным. Они не просто уважаемые хафизы или экзорцисты, они являются ключевыми фигурами мигрантского пространства агломерации. В той или иной степени каждый из мулл не только определяет религиозную повседневность своих земляков, увещевает и наставляет их, помогает пройти через кризисные ситуации, но и определяет локальные миграционные процессы. Уважение в мусульманской общине, религиозная экспертиза дополняются профессиональным весом и значительным социальным капиталом. Недавно прибывшие в регион мигранты часто надеются на этих мулл, спрашивают у них о вакантных местах, возможностях заработка. Важно отметить, что каждый из моих информантов, которых я кратко охарактеризовал выше, связывает свою судьбу с Иркутском. Все перевезли туда свои семьи, кто-то даже купил недвижимость в этом городе.

Ни у одного из моих информантов нет нормированного рабочего дня. Каждый из них уже работает на себя и достаточно много времени проводит в мечети. Есть определенная связь между темпоральностью и религиозностью: чтобы активно вести общественную религиозную жизнь, нужно иметь возможность свободно и независимо распоряжаться своим временем. Муллы не просто приходят на намаз. Некоторые из них по просьбе иногда отсутствующего имама его и проводят. Имам же может попросить провести любой намаз, не предупредив заранее. Часто они приходят раньше и уходят позже. После намаза к ним обращаются единоверцы с просьбой, иногда просто завязывается разговор во дворе мечети.

В заключение этого раздела я хотел бы коснуться важной темы – связи религиозной и профессиональной этик, или скорее того, как религиозные представления формируют профессиональные практики, как мусульманский дискурс встраивается в рассуждения о трудовой честности.

Мы очень четко, честно делаем, как себе. Потому что как по шариату? Если ты заказчик и мы договариваемся, что я строю так-то дом и стоит он, к примеру, миллион. Или сто тысяч. Мы по рукам, и я начинаю работать. Если я строю его не так, то эти деньги мне нельзя будет использовать, потому что эти деньги – харам. Например, в Москве мой друг работал. Ему две штуки арматуры не хватало, чтобы бетон залить. Рядом строили армяне: а почему вы бетон не заливаете? Отвечает: две штуки арматуры не хватает, хозяин что-то трубку не берет. Придет – принесет. Они: а ты возьми, палку засунь. Вот они так строят. Это не по шариату. Нам нельзя обмануть, хоть он кто. Верный он, неверный – нам нельзя делать то, что ненормально (ПМА 2019: мулла 3).

Мулла обременен как профессиональной ответственностью перед самим собой и заказчиком, так и религиозной ответственностью перед Богом. “Строить по шариату” – значит выполнять свою работу честно и добросовестно. Брать деньги за нечестный труд – значит не только подводить заказчика и ставить под сомнение свою профессиональную репутацию, но и совершать небогоугодный поступок, входить в зону харама – запретного.

Религиозная биография

Каждый мулла имеет устаза или даже нескольких устазов. Чаще всего знакомство с устазом состоялось не в миграции, а в Средней Азии. Некоторые муллы продолжают поддерживать отношения с устазами, звонят им в случае сомнения, советуются по религиозным вопросам. Многие муллы получили в Средней Азии религиозное образование. Например, мулла 5 еще школьником ходил на занятия к сельскому имаму, отучился в бишкекском медресе, а затем закончил местный исламский университет хафизом. Мулла 3 говорит, что он “не полный кори”, т.е. не знает весь Коран наизусть. Однако в последние годы советской власти и уже после распада Союза он посещал занятия в душанбинском медресе.

Для каждого муллы особенное значение имеют семейная история и преемственность религиозных практик и знания. Мулла 1, специализирующийся на экзорцизме, считает, что его сила и бесстрашие перед джиннами обусловлены династической преемственностью практики изгнания:

А мы читаем, и нам Аллах поможет лечить и джинны пугаются нас. Не могут они нам вредить. Еще дедушки, прадедушки были любимцами Аллаха, они аулия (благонравные мусульмане, праведники. – Д.О.), приближенные к Аллаху. Они даже с самыми старшими джиннами разговаривали. У нас дедушка с одним джинном разговаривал и сказал ему: не будешь семь моих поколений трогать, и всем своим родственникам скажи: не трогай семь моих поколений (Там же: мулла 1).

Мулла 4 нигде не учился, и свои знания возводит к семейному наследию:

Я нигде не учился. У нас это от рода идет. У меня были прадедушки-муллы, потом дедушка, потом отец, потом я. Отец в нашей деревне в СССР 60 лет имамом был. И мы все его воспитание приняли (Там же: мулла 4).

Муллы, заставшие 1980-е годы уже взрослыми людьми, соблюдали предписания ислама и в советское время. Тот же мулла 4, например, воспоминает, как стал “гарнизонным имамом” в период службы в Подмосковье в последний год существования СССР.

Ключевое отличие религиозных биографий мулл от религиозных биографий остальных мусульман, с которыми я общался, заключается не столько в семейственной преемственности или образовании, полученном в медресе, сколько в рано сформированной нацеленности на благонравие и постижение религиозного знания. Они выросли в религиозных семьях и изначально, несмотря даже на годы государственного атеизма, соблюдали предписания, были дисциплинированны и в любой ситуации, будь то армия или миграция, не отходили от нормативного мусульманского образа жизни. В их биографиях нет таких поворотных моментов обращения к исламу, как во многих жизненных историях других мусульман. Отрывки из интервью с иркутскими мусульманами, не считающимися муллами, я привожу ниже:

Я пришел к исламу во взрослом возрасте. Активно занимаюсь последние два-три года. Я в свое время пил, гулял, в сауне-бассейне валялся, свою молодость так провел. А сейчас готовлюсь свои грехи смыть. Чтобы мне уйти на тот свет хотя бы 50 на 50 (Там же: таджик, 1970 г.р., бизнесмен, активный член иркутской мусульманской общины, в Иркутске с 1999 г.).

Сейчас мне гораздо легче, гораздо приятнее, совесть чиста. Раньше я мог выпить, глаза могли разбежаться в другую сторону, подраться, отомстить. Дурные мысли от водки, так как мы, киргизы, не умеем пить. В генах нет. И себя хуже последнего чувствуешь, если не умеешь всего этого. И в семье ругань. А самое главное – на глупые вещи можно идти, юбку не пропустить Сейчас совесть заедает. Оказывается, это такая хорошая вещь в жизни. Сейчас просто времени не хватает на дурные вещи. Работа, семью кормить надо. В мечети молишься – с потолка же не упадет, – надо зарабатывать. Работа, молитва, семья – просто нету времени на дурные вещи. Это хорошо. Сейчас я здраво об этом мыслю, и гораздо приятнее, а раньше – пускай Всевышний простит (Там же: кыргыз, родился в 1970-е годы, строитель, активный член иркутской мусульманской общины, в Иркутске живет 20 лет).

Лояльность среднеазиатских мулл по отношению к имаму

При иркутской мечети создан городской мусульманских совет, в который входят представители всех крупных исламских этнических общин города. Совет состоит из 10 человек. Там есть представители кыргызов, таджиков, узбеков, чеченцев, ингушей, азербайджанцев и дагестанцев. Совет собирается примерно один раз в два-три месяца.

История мусульманской общины Иркутска мало чем отличается от историй многих других городских общин России. Примечательно только то, что мечеть не закрывалась в советское время. По воспоминаниям имама Фарита, в 1990-е годы в мечеть ходили в основном татары, многие из них были уже пожилыми, и женщин среди прихожан было больше, чем мужчин. Сейчас татары практически не ходят в мечеть, и большую часть прихожан составляют выходцы из Средней Азии.

Каждой крупной мусульманской этнической общине города принадлежит определенное место в ритуальной жизни мечети. Небольшой кирпичный одноэтажный дом на территории мечети занимают вайнахские зикристы. С 2004 г. чеченцы и ингуши регулярно проводят там зикр кадирийского тариката². В подвале мечети время от времени собираются шииты, представленные азербайджанцами. У азербайджанцев нет своего имама, и на Ашуру 2019 г. они пригласили шиитского имама из Центральной России. При мечети нет регулярных занятий ни для детей, ни для взрослых. Правила чтения Корана преподают знающие таджики-хафизы в основном зале мечети.

Отдельных курсов с отдельным классом и определенными уроками у нас на данный момент нет. У нас есть ребята, которые просто в мечети сидят, и в основном эти ребята – таджики. Они сидят в мечети, приходят на вечерний намаз. И те, которые желают обучиться Корану, подходят к ним, и они их обучают. И ребята знают, что они являются хафизами, которые Коран знают. И вот они к ним отправляют своих детей, чтобы они их обучили (ПМА 2019: имам, присланный в Иркутск муфтиятом Дагестана).

Вышеупомянутый дагестанский имам проводит короткие лекции по Корану и хадисам для взрослых прихожан мечети до азана (призыв к молитве) на джума-намаз. Иногда он собирает интересующихся религией молодых дагестанцев в подсобном здании на территории мечети. Такие встречи также не носят регулярного характера.

Часто намаз, в том числе и джума-намаз, проводят так наз. помощники имама Фарита. В основном это таджикские муллы, многие из которых отличаются красивым голосом и правильным таджвидом. Обычно имам Фарит проводит проповедь на арабском, татарском и русском языках – так же проходит джума-намаз и в московских мечетях. Если имам отсутствует, проповедь на арабском может произнести один из таджикских или кыргызских мулл, а на русском – один из татарских помощников имама. Тогда по-татарски никто не читает. По рассказам постоянных прихожан мечети, Фарит начал читать по-арабски пять лет назад, а до этого он просил сделать это кого-нибудь из таджикских хафизов. В молельном зале в Жилкино, открытом в 2009 г., первый год мулла 2 проводил проповедь на двух языках – арабском и таджикском. Он тогда еще плохо знал русский. Большую часть прихожан также составляли таджики. Однако сейчас он уже произносит проповедь на арабском и русском языках. Как он вспоминает, его попросили читать по-русски, а не по-таджикски, прихожане.

Как рассказывают иркутские таджики, их муллы помогали первое время имаму Фариту, учили его правильно совершать намаз, читать Коран. Один из мулл даже называет себя устазом имама. Одна из причин, по которой имам часто просит таджикских хафизов провести вместо него намаз, заключается в особенностях голоса Фарита:

Он (имам – Д.О.) очень правильно читает Коран. Просто у него голос, понимаете. Некоторое время очень трудно – сзади стоишь и мучаешься, когда хазрат читает. У него что-то с горлом. Если сзади будет кто-то хорошо читающий, кори, он им отдает, чтобы красиво почитали (Там же: мулла 4).

В конце 2008 г. в иркутской мечети произошел достаточно громкий скандал, о котором даже написала местная газета “Восточно-Сибирская правда”. Недовольство религиозной подготовкой имама Фарита публично во время намаза выразил постоянный прихожанин мечети, ингуш по происхождению. Несмотря на то, что имама хотела сместить часть прихожан, он остался на своей позиции и учредил на следующий год совет мечети, состоящий из лояльных ему представителей мусульманских этнических общин. Я не обсуждал этот инцидент с имамом, однако некоторые прихожане, с которыми я говорил, вспоминали о произошедшем в 2008 г. Воспоминания о событиях 2008 г. актуализировались после скандала в мечети, случившемся недавно – в 2019 г., когда дагестанец, как говорят очевидцы, одержимый джинном, во время джума-намаза выгнал имама из мечети на улицу. Интересно, что в конце концов джинна из дагестанца успешно изгнал местный таджикский мулла-экзорцист. Несмотря на протест части прихожан, большая часть активистов мусульманской общины Иркутска поддержали Фарита в 2008 г. В том числе его поддержали и выходцы из Средней Азии, имевшие вес в мусульманской общине города.

Мне пришлось вступать за его сторону рядом с Фаритом, поскольку я видел, чувствовал, что человек по полной программе прав. Когда чеченец задавал ему вопрос, он не успевал отвечать, и ингуш давил на него вторым, третьим, четвертым вопросом. И он опять поворачивается что-то сказать, и оттуда еще вопрос. То есть его ввели в заблуждение, с наездом, с реакциями, страхом. Я встал и сказал: подождите, стоять, так не пойдет, давайте по-другому: он будет имамом, а кого не устраивает, пусть не приходит в эту мечеть. Пусть читает дома. Я говорю: сейчас такой фигней занимаетесь. Зайдут менты, ФСБ – пострадает кто? Средняя Азия. А вы – граждане России – с вами ничего не будет. И так и получилось. За два-три дня, когда конфликт шел в мечети, 350 граждан Средней Азии депортированы. Нормально? (Там же: таджик, 1970 г.р., бизнесмен, активный член иркутской мусульманской общины, в Иркутске с 1999 г.)

Безусловно, имам окружил себя лояльными, в некоторой степени зависящими от него представителями различных этнических общин города, в том числе и лояльными среднеазиатскими муллами, среди которых – и герои данного исследования. Фарит назначил муллу 2 имамом в молельный зал в Жилкино, он дает возможность мулле 1 проводить изгнания джиннов в подвале мечети или подсобном помещении, разрешил вайнахским зикристам собираться в отдельно стоящем домике на территории мечети. В месяц Рамадан хатм (прочтение Корана целиком) регулярно проводят таджикские и кыргызские хафизы. На Рамадан 2019 г. хатм читали два хафиза – один таджикский, другой кыргызский (мулла 5):

– А зачем вы разделили с таджиком? Ты мог бы и сам все прочитать.

– Нет, я так не думаю.

– Это сложно – полтора часа читать³, получается?

– Несложно, но есть многонациональные, и от них тоже надо читать, и от нас тоже читать надо, чтобы разногласий не было (Там же: мулла 5).

Фарит не вмешивается в практики кыргызских и таджикских мулл. Эти муллы в свою очередь являются посредниками между администрацией мечети и своими земляками, составляющими две крупнейшие мусульманские общины города. Имам сумел установить довольно стабильные отношения с муллами, основанные на взаимной лояльности. Такие отношения контрастируют с тем, что я наблюдал, например, в московских мечетях, где в большинстве своем татарские имамы и татарская администрация мечети с недоверием относятся к среднеазиатским “неофициальным” муллам.

Авторитет, ответственность перед единоверцами и долг перед Богом

Авторитет среднеазиатских мулл в глазах их непосредственного мусульманского окружения основывается на личном опыте взаимодействия с этими муллами. Постоянные прихожане мечети зачастую не одно десятилетие знакомы с этими религиозными экспертами, они стоят за кем-то из них на намазе, обращаются к ним с различными просьбами и вопросами. Муллы проводят никах, читают Коран местным мусульманам в случае болезни или другой кризисной ситуации, навещают пациентов в больницах. Авторитет мулл не ограничен их этнической группой. Так, некоторые исследователи (напр., Laruelle, Hohmann 2020) отмечали особенную позицию, которую сейчас занимают таджикские религиозные авторитеты в мусульманской среде российских городов. Не раз я слышал от прихожан, что у “таджиков через одного мулла”. Один из чеченских старейшин Иркутска объяснял мне, что у “таджиков тонкие губы и тонкий язык”, поэтому им удается правильно и красиво читать Коран. Действительно, в Иркутске большую часть прихожан городской мечети и молельного зала в Жилкино составляют таджики, среди таджиков также больше хафизов, чем среди других этнических общин города. Муллы часто помогают в организации транспортировки тел умерших мусульман в Среднюю Азию, устраивают сбор денег через WhatsApp, лично просят прихожан сдавать деньги после намаза.

Мулла 4 так объясняет, на чем основывается его авторитет среди местных мусульман:

Почему меня имамом поставили? Имам должен уметь читать Коран – это в первую очередь. Второе – у него таджвид должен быть. И он должен показывать свое хорошее рождение, воспитание другим людям. Есть люди, которые себя считают алимом (высокообразованный, знающий мусульманин. – Д.О.), все его знают, но у него семья или воспитание не такие. И вот люди его не уважают. А я в 2005 г. на улицу выхожу – я любому человеку могу что-нибудь сказать, приказать или попросить. Сказать, что что-то плохо делаете. Подхожу, объясню. Они понимают и потом извинения просят либо алкоголь не пьет, а некоторые – между ними сразу начинается драка. Я такого не позволю. И своя семья: мы должны быть зеркалом другим людям. Имам должен быть зеркалом другим людям. В зеркало смотрят. Поэтому, может быть, кроме меня есть люди, умеющие хадис, Коран, арабский, грамматика, есть такие люди, но они не хотят идти в имамы. Это тяжелая работа. Надо жертвовать свое время, свое здоровье, свою жизнь. Например, в три часа ночи мне звонят: у меня ребенок заболел – почитай. И я пойду туда, я не могу остаться спать и сказать: я отдыхаю, и отключить. У меня такой характер, и, наверное, поэтому меня люди поддерживают. Например, у меня деньги в кармане есть – 500, 1000 рублей, и если бывают некоторые плохие ситуации, я могу отдать эти деньги. У меня ничего не останется, но я отдам. Характер у меня такой. Поэтому, наверное, меня много людей поддерживает и не хотят заменить (ПМА 2019: мулла 4).

Основная идея этого муллы заключается в том, что недостаточно хорошего таджвида, знания Корана и арабского языка для того, чтобы быть муллой и завоевать авторитет мусульманского окружения. Авторитет формируется при наличии у муллы определенных личностных черт: неравнодушие как к чужой беде, так и к чужой ошибке, чувство ответственности за мусульман, находящихся в непосредственном окружении, религиозный и семейный бэкграунд, честность и щедрость.

Если мулла может помочь или разъяснить религиозные нюансы, он обязан это сделать. Мулла является наставником, он транслирует догмы ислама и помогает мусульманам выстроить религиозную повседневность:

– Человек меня домой призывает, смотришь – уже семь часов, надо молиться. Говоришь – буду молиться, омовение делать, и в ванну уходишь. У некоторых нет коврика для намаза. Начинаешь переживать и скажешь: вы же мусульмане, 100 рублей же стоит коврик.

– Дело же не в деньгах. А они что говорят?

– Они начинают: “Нет-нет, конечно, мы купим”. Потом начинаю “Нет Бога, кроме Аллаха”. Я говорю – давай делай. Например, пять столпов ислама – шахада, намаз, пост, закят, хадж. Вы выполняете один столп. Если так телефон держу (держит пятью пальцами, как пиалу. – Д.О.), то он держится. А если так буду держать, он упадет (убирает два пальца. – Д.О.) и сломается. Ислам сломали уже. Если небогатые, три столпа – шахада, намаз, пост, если богатые – пять. Вот так объясняю им – люди понимают (Там же).

Каждый мулла описывает свои религиозные социальные практики как вынужденные, как определенное бремя, долг перед Богом и людьми. Никто из них не оценивает финансовую составляющую своей религиозной деятельности как существенную. Одна из главных трудностей, сопровождающих авторитетность и локальную известность муллы, заключается в том, что многие из них тяготятся ответственностью перед спрашивающими у них совета. Они боятся совершить ошибку, неправильно посоветовать. Муллы не расценивают просьбу имама Фарита провести намаз или прочитать проповедь как привилегию (в первую очередь, по причине страха совершить ошибку и дискомфорта от довлеющей ответственности):

– Если ты совершаешь ошибки, то в Судный день ты будешь отвечать за ошибки, которые совершил. Бог говорит – ты почему был не уверен, когда читал, или тахарат (омовение. – Д.О.) у тебя был не полностью, в суре ошибку совершил. Почему ты со мной с ошибкой разговаривал. И меня уважают, мне доверяют. Может быть, я не замечаю, делаю ошибку. Если сзади есть сильный кори, то он приходит потом говорит, что здесь надо исправить.

– Вы не делаете ошибок?

– Стараюсь не делать. Поэтому нам многие люди доверяют. И уважают. И хазрат знает, кого надо поставить почитать (ПМА 2019: мулла 1).

Мулла 5, молодой кыргызский мулла, который недавно приехал в Иркутск (следует сразу отметить, он является одним из самых образованных местных мулл), старается как раз избегать чтения другим людям Корана, проведения обрядов и преподавания. С одной стороны, он хочет соблюсти субординацию по отношению к другим муллам. И, если его просят изгнать джинна, он дает телефон известного в городе таджикского экзорциста, если его просят научить таджвиду, он отсылает к местному таджикскому хафизу, преподающему основы ислама и правила чтения Корана:

– Ты думал преподавать Коран здесь?

– Меня постоянно об этом просят люди: давай мы у тебя поучимся таджвиду.

– Кто просит?

– Те люди, которые на намаз приходят. Я всем отказал, потому что здесь есть А. Он уроки дает. Ему дозволено.

– Фарит разрешил?

– Да. Он дает. Нельзя же от кого попало учиться, да? Те, кому Фарит-хазрат дал разрешение – от тех надо читать. Фарит-хазрат ему, наверное, разрешил, и он читает. Люди его почитают, и если я скажу “да” и они ко мне приходят, то это нехорошо. Как будто я отобрал их учеников. Я уважаю его. Люди чтобы не сказали, что я отобрал его ученика. Чтобы не было разногласий, я сразу скажу “нет”. Лучше читать от этого человека (Там же: мулла 5).

Молодого муллу часто просят провести намаз. Он же в свою очередь иногда даже старается прийти на намаз позже и встать за всеми, чтобы его не трогали и соответственно не возлагали на него такую ответственность. Отказ муллы связан в первую очередь с желанием соблюсти субординацию. После приезда в Иркутск мулла 5 познакомился со всеми ключевыми акторами местного мусульманского пространства, в том числе и с кыргызским имамом, который старше его, намного дольше живет в Иркутске и пользуется благосклонность имама Фарита и уважением земляков.

– Я сам эти вещи не люблю (читать кому-нибудь Коран с целью его/ее исцеления или успокоения. – Д.О.), но некоторые слишком близкие знакомые – им отказать – это слишком. Не хочу вмешиваться. Мне еще не дозволено, потому что здесь свой имам. Я читаю – это дойдет до него. Нехорошо становится.

– Конкуренция?

– Конкуренция, да. Не хочу.

– А когда тебе будет дозволено? Ты говоришь “пока не дозволено”.

– Если сам имам позволит. Скажет: у меня времени нет – почитай (Там же).

Наиболее энергетически затратной, сложной и опасной практикой является экзорцизм (Oparin 2020). Изгнанием джиннов среди мулл занимаются единицы. Один информант, постоянный прихожанин мечети, говорил мне, что раньше мулла-экзорцист был крепким и энергичным человеком, однако “его много просят читать, и сейчас он такой дохлый ходит”. Мусульмане, с которыми я общался, уверены в пагубной силе джиннов. Считается, что бороться с одержимостью может только сильный, уверенный в себе, не боящийся джиннов, благонравный мусульманин, получивший иджазу (разрешение) от своего устаза:

– Вас просят джиннов изгнать?

– О таком меня попросили. Когда я уже женился, но я отцу сказал, что надо читать, чтобы хороший мулла был, чтобы джинна прогнать. Отец сказал: “Cынок, это тебе не надо. Ты другой, очень хороший, но другой”. Он очень хороший был. У нас староста заболел джинном. Очень сильно заболел. Сказал отец: “Когда ты сильный, джинн не действует, когда слабый – действует. Поэтому, сынок, если ты мое слово будешь слушать, не надо джиннов читать. Ты читай свои молитвы, делай добрые дела”. И я отказал этому. А мне ведь тоже интересно. Есть же такие, которые читают, и нормально. Но когда-нибудь можно заболеть. Или сам не болеешь – сын, дочь могут заболеть. Поэтому я не хочу. Приходят люди, умоляют: почитайте, пожалуйста. Были такие случаи, когда не могли ходить, пришли – я почитал, потом сам немножко заболел, а они стали нормально. Просто мне очень трудно было. Бессонница (ПМА 2019: мулла 4).

Джинны отличаются мстительностью. И главный объект их ненависти и мести – сильный и бесстрашный мулла, не дающий им завладеть человеком. Мулла-экзорцист, с которым я говорил в Иркутске, вполне осознает коварство джиннов, однако не может не читать:

– Вы думаете, что прекратите в какой-то момент читать?

– Если чувствуешь – молодой, есть сила. Если чувствуешь – стареешь, сила уходит, голос хорошо не идет, ноги болят. Чем раньше остановишься, тем тебе лучше будет. Все равно джинны потихонечку вредят тебе. Сильные джинны нападают на тебя. Поэтому когда начинаешь много читать, когда много людей знают об этом, джинны потихонечку будут узнавать, и постепенно это дойдет до старших джиннов, и они скажут: это кто такой начал джиннов изгонять? Говорят: собирайтесь! Допустим, в государстве есть ФСБ, КГБ. У джиннов тоже есть ФСБ и КГБ, и с ними поговорят, что от этого человека надо как-нибудь избавиться. Их главный шайтан – это первый враг человечества. Это Иблис, хоть он и мусульманин верующий, для всех он враг. И эти джинны говорят своим помощникам: надо собраться против этого человека, который изгоняет джиннов, он все знает, надо его остановить. Потом они будут год, два года, десять лет, двадцать лет будут искать тебя, потом найдут и будут вредить или сразу задушат Мы это должны делать не ради денег и похвалы, а ради Всевышнего Аллаха. Помочь людям [вылечиться] от джиннов.

– Вы хафиз, ваш брат тоже хафиз, но он не изгоняет джиннов. В чем разница между вами, почему Вы это делаете, а он не делает?

– Он тоже читает. Он в себе не уверен. Он чуть-чуть боится, он говорит: они будут вредить мне! Поэтому он не хочет сильно изгонять джиннов.

– А Вы не боитесь?

– Мы боимся Аллаха. Иногда думаешь, что сильные джинны навредят – надо постараться не сильно [из-за этого переживать] (Там же: мулла 1).

В течение двух лет я исследовал одержимость и экзорцизм в мусульманской среде в Москве. Тогда я близко познакомился с одним таджикским муллой. Однажды я спросил его, в чем причина его востребованности в сфере мусульманского целительства. Он ответил, что обладает талантом. Тогда я заметил, что Коран могут читать многие. Мулла же пояснил, что его талант заключается не в красивом и правильном чтении коранических текстов, а в смелости при контакте с джиннами. Отсутствие страха и уверенность в себе оказываются необходимыми условиями успеха экзорцистских практик мулл. Экзорцизм всегда является испытанием для муллы. Целительские практики требуют от религиозного эксперта ритуальной дисциплинированности и набожности, которая проявляется в том числе в дополнительных ночных намазах, частом держании поста (не только в Рамадан), исполнении тихого зикра. Ошибка, слабость, проступок, позволение себе недозволенного могут привести к пагубным последствиям – к успешному отмщению со стороны джиннов. Однако если мулла получил иджазу от устаза, достиг совершенства в экзорцистских практиках, он не может взять и перестать помогать людям:

– Если Вы этого не будете делать?

– Если я не буду это делать? Аллах дал мне возможность лечить. Если к тебе кто-то пришел, плачет, говорит: не могу уже, умираю, мне плохо. Спасти человека ради Аллаха надо? Надо. Почитать ему, а то он умрет. Джинны задушат, убьют его, поэтому ради Аллаха надо читать, вылечить его (Там же).

* * *

Для того, чтобы провести границу между ключевыми религиозными акторами локального мусульманского пространства, информанты и исследователи (Yarlykapov 2020; Абашин 2011: 264) иногда используют такие характеристики, как официальный и неофициальный. Эта дихотомия не отсылает к советскому разделению на “настоящий” ислам (официальный) и “народный”, “гибридный” (неофициальный) (DeWeese 2002). Скорее синонимами официального/неофициального в данном случае служат понятия институционализированный/неинституционализированный. К официальным (институционализированным) акторам относят назначенных или выбранных советом имамов мечетей, тогда как к неофициальным (неинституционализированным) – мулл, проводящих обряды, консультирующих верующих, однако не обладающих какой-либо официально закрепленной позицией в местной религиозной иерархии.

С одной стороны, разделение на официальных и неофициальных мулл удобно при описании картины мусульманского пространства того или иного города, с другой стороны, оно оказывается слишком формализованным и не учитывает сложность религиозной конфигурации в том или ином городе или селе. Например, таджикский мулла, проводящий намазы в молельном зале на овощной базе, именуется всеми имамом и инкорпорирован в “официальную” систему. Однако его независимость ограничена (он назначен имамом Фаритом), и он не получает какого-либо фиксированного жалования. Кыргызского муллу также называют имамом, потому что он числится помощником по религиозным делам председателя Иркутской кыргызской диаспоры и входит в совет при мечети.

В данном исследовании я попытался переосмыслить это схематичное разграничение и продемонстрировать зыбкость границы между официальным и неофициальным на примере конфигурации в мусульманской среде Иркутска. Отношения между известными среднеазиатскими муллами Иркутска и имамом Фаритом основаны на взаимном уважении. Некоторые из них входят в мусульманский совет при мечети, решают вместе с имамом насущные вопросы. Имам позволяет им совершать обряды в мечети (изгнание джиннов, никах, рукия), преподавать детям таджвид, часто просит их провести намаз. Одного из таджикских хафизов имам Фарит назначил имамом отдаленного от центра молельного зала на овощной базе. Муллы в свою очередь проявляют лояльность по отношению к имаму, уважительно отзываются о нем и в случае очередного конфликта будут готовы его поддержать.

Однако взаимные лояльность и уважение являются основой определенной независимости среднеазиатских мулл. Формальная поддержка со стороны имама мечети дает им свободу действия и в глазах общины легитимизирует их практики. Муллы – религиозные авторитеты для своих земляков, именно к ним обращаются многие иркутские таджики и кыргызы в случае сомнения или кризиса. Они самостоятельно выстраивают свои отношения с единоверцами, отчасти формируют их религиозную повседневность и оказывают влияние на их религиозное становление. В то же время в локальной мусульманской среде сохраняется субординация, создается своя гибкая и нестрогая, но ситуативно актуализируемая и поддерживаемая разными акторами мусульманского пространства иерархия, основанная на взаимном уважении.

Закон же есть. Пророк сказал: если среди вас амир (здесь – предводитель. – Д.О.), знаешь? Глава. Если назначить главой черного раба, слушайте его. И если у вас главарь будет черный раб, его надо слушать. Кто его слушает, Пророка слушает. Пророка слушает – Аллаха слушает. В Иркутске мы поставили хазрата. Назначили. И все должны слушать его (ПМА 2019: мулла 4).

В этой скорее интуитивной, чем оформленной иерархической системе фигурируют имам, приближенные к имаму муллы, невстроенные в систему муллы, просто знающие мусульмане, религиозные авторитеты со своей специализацией. Все они занимают свои ниши в локальном мусульманском пространстве. Например, молодой кыргызский мулла учитывает особенное положение в иерархии местной мусульманской среды не только имама Фарита, но и более старшего, дольше здесь живущего, обладающего более внушительным социальным капиталом кыргызского имама, таджикского хафиза, преподающего таджвид детям, а также таджикского муллы-экзорциста, отличающегося от других религиозных экспертов и авторитетов своими знаниями, умением и уникальными личностными качествами.

Крупнейшим городом агломерации (после административного центра) является Ангарск, располагающийся в 40 километрах от Иркутска. Сейчас там только строится мечеть. Имамом назначен племянник иркутского имама Фарита Ринат. Однако ключевую роль как в ритуальной повседневности (в т.ч. и в ходе джума-намазов), так и в целом в жизни местной городской мусульманской общины играют таджикские муллы. Как сказал, один ангарский мусульманин, “Ринат по документам, а читает другой наш человек – таджик”. Подобные суждения могут себе позволить “обычные” мусульмане, муллы же демонстрируют акцентированное уважение к имамам мечетей. Фарит и Ринат в определенной степени являются гарантами стабильности религиозного авторитета среднеазиатских мулл, они обеспечивают устойчивость гетерогенной, сформировавшейся в ходе масштабной миграции системы, отличительными характеристиками которой являются взаимная лояльность, поддерживаемая субординация и определенная взаимозависимость.

Последняя часть статьи посвящена рефлексии среднеазиатских мулл, их сложному отношению к своей позиции в общине. В разговорах с каждым из них прослеживается следующее: они не воспринимают свой авторитет как привилегию, скорее они расценивают свои умения и знания как своего рода бремя, чрезмерную ответственность. Следует еще раз повторить, что их религиозные общественные практики не становятся для них каким-то существенным источником благосостояния – все они зарабатывают как строители, таксисты, торговцы, прорабы. Муллы вынуждены оказывать посильную помощь местным мусульманам. Они воспринимают свою активность в религиозной сфере скорее как долг перед единоверцами и обязанность перед Богом, как обещание награды в ином мире. Те преференции, которые они получают за свою деятельность, носят не материальный, а социальный и эмоциональный характер. Авторитет, которым муллы пользуются у местных мусульман, определяет их социальную и даже профессиональную повседневность. Известное всем благонравие этих мулл и осуществляемые ими религиозные общественные практики обеспечивают им выгодную позицию в численно ограниченной мигрантской мусульманской среде города. Таким образом, религиозная активность и полученный благодаря ей социальный капитал становятся одной из стратегий интеграции мигрантов-мусульман в российском городе.

¹ В целях сохранения анонимности своих информантов я не указываю их имена, также я не считаю нужным в данном случае использовать в статье псевдонимы.

² Зикр – это ритуальное поминание Аллаха. Слово тарикат, образованное от арабского слова “путь”, поначалу означало метод совершенствования суфия-ученика под руководством его наставника, а затем – сами братства или их отделения, основанные на личных связях учеников и учителей (Мацузато, Ибрагимов 2006: 10). Кадириййа – один из самых распространенных на Северном Кавказе тарикатов.

³ Каждый вечер в течение Рамадана муллы по полтора часа читали Коран.