Проблема восприятия русскими коренных народов России уже неоднократно привлекала внимание исследователей. Достаточно вспомнить вышедшие еще в советское время крупные монографии известного якутского историка В.Н. Иванова, посвященные оценке народов Северо-Востока Азии в российских источниках и историографии XVII–XX вв. (<em>Иванов</em> 1978, 1989). Подобные работы выходили и позже (<em>Урушадзе</em> 2015; <em>Валитов</em><em>, </em><em>Гераимова</em><em> </em>2020). В этом плане коренным народам Аляски не слишком повезло. Мне известна только одна статья, принадлежащая перу дальневосточной исследовательницы С.Б. Белоглазовой, об отражении в записках русских миссионеров и мореплавателей конца XVIII – начала XIX в. быта и культуры эскимосов, населявших большой о-в Кадьяк у берегов Южной Аляски (<em>Белоглазова</em> 2002). Однако эта работа охватывала ограниченные хронологические рамки и была написала около 20 лет назад без использования изданных позднее архивных источников и вообще любых неопубликованных архивных материалов. В зарубежной историографии подобные специальные работы мне не встречались, хотя в трудах по этнической истории иногда упоминались отдельные аспекты избранной темы (см.: <em>de</em><em> </em><em>Laguna</em> 1972: 133–137). Поэтому будет целесообразно обратиться к ней для более подробного изучения. Правда, придется ограничиться рассмотрением только одной этнической группы – алеутов, т.к. анализ восприятия русскими вообще всех туземцев Аляски, с которыми они имели контакты в период так наз. Русской Америки, потребует написания специальной монографии.

Источниками для этой статьи послужили рапорты и записки русских мореплавателей, казаков и представителей купеческих компаний, которые открыли берега Аляски и Алеутских островов в XVIII в., а затем занялись их освоением. В 1790-х годах к ним присоединяются миссионеры, а в 1799 г. и служащие вновь созданной Российско-Американской компании (РАК), которой царское правительство подчинило свои владения в Новом Свете. С начала XIX в. немало ценной информации можно обнаружить в официальных документах РАК, в записках, очерках и мемуарах путешественников и морских офицеров, а также в отчетах священнослужителей, трудившихся в российских колониях (которые в 1867 г. были проданы США).

Материалы источников существенно различаются между собой как по объему, так и по содержанию. Они были написаны разными людьми – от полуграмотных казаков до высокообразованных морских офицеров. Одни авторы ограничивались беглым наблюдением во время краткого посещения русских колоний, а другие жили на протяжении многих лет среди туземцев Аляски, как, например, знаменитый миссионер Иван Евсеевич Попов-Вениаминов (Святитель Иннокентий). Обычно россияне обращали внимание на внешность туземцев, их численность, предметы материальной культуры и гораздо реже описывали элементы духовного мира коренных американцев (это происходило чаще всего из-за краткости контактов и незнания языка местных жителей). Впечатления зависели от исторического периода и личности описывающего, а также от специфики конкретной этнической группы и ее отношения к пришельцам. Фиксация характерных черт туземцев и других касающихся их сведений иногда могла происходить спонтанно, а иногда в соответствии со специально разработанными инструкциями. Например, в “Наставлении” Адмиралтейств-коллегии (1785 г.) начальнику исследовательской экспедиции капитан-лейтенанту Иосифу (Джозефу) Биллингсу предписывалось:

Расспросить, как они называются и почему, много ли их числом, а паче мужчин; разведать об их богослужении, об обожаемых ими вещах, о которых крайне наблюдать, чтоб оные от команды вашей неприкосновенны и неразрушаемы остались; также чем они питаются, какие имеют промыслы, ездят ли куда и на чем, как и то место, куда они ездят, как называется, в которую сторону, далеко ли те земли и острова лежат? (<em>Сарычев</em> 1952: 288–289)

Здесь следует сказать, что первые сведения об Аляске и обитавших там туземцах русские получили еще в середине XVII в., но добраться до земли за океаном они смогли только после появления у них парусных судов современного типа в результате петровских преобразований, причем сам Петр I был инициатором 1-й Камчатской экспедиции во главе с капитаном Витусом Берингом. Одной из ее целей было открытие американских берегов. В 1728 г. команда Беринга смогла пройти проливом между Азией и Америкой на небольшом парусном боте “Св. Гавриил”. В 1732 г. этот бот под начальством геодезиста Михаила Гвоздева и подштурмана Ивана Фёдорова вновь побывал в этом районе. Русские моряки подходили к островам, расположенным в Беринговом проливе, но были враждебно встречены местными эскимосами, чьи сородичи ушли вместе с чукчами сражаться против очередного казачьего отряда, посланного на Чукотку для “замирения” и сбора ясака. Затем “Св. Гавриил” приблизился к американскому берегу, где путешественники увидели хвойные леса, множество оленей и жилища аляскинских эскимосов. Один эскимос даже подплыл на каяке (байдарке) к судну. Любопытно отметить, что он не только понимал чукотский язык толмача, находившегося на борту бота, но и правильно указал, в какой стороне находится Камчатка, о которой его расспрашивали русские, прикинувшись заблудившимися в море и бедствующими от голода (<em>Андреев</em> 1948: 101–106).

4 июня 1741 г. два пакетбота с моряками 2-й Камчатской экспедиции во главе с Витусом Берингом и Алексеем Чириковым вышли из Петропавловской бухты на Камчатке и в середине июля порознь достигли побережья Америки в районе 55^о и 60^о с.ш. Однако полноценного контакта с туземцами не получилось. Посланные за водой на один из островов архипелага Александра две лодки с 15 “служителями” пакетбота капитана Чирикова бесследно исчезли, а появившиеся вскоре два каноэ местных индейцев-тлинкитов так и не приблизились к кораблю. Из поведения туземцев Чириков сделал горестный вывод, “что с посланными от нас людьми от них на берегу поступлено неприятельски: или их побили или задержали” (<em>Нарочницкий</em> 1984: 226).

Из-за недостатка воды Чириков вынужден был возвратиться на Камчатку; по пути он открыл ряд Алеутских островов, с обитателями которых произошло несколько кратких встреч. Моряки общались с приплывшими к судну на байдарках алеутами знаками, причем часть подарков, которые старались передать русские, бросая их с борта пакетбота, островитяне не приняли, и те просто утонули в море. Единственное, что хотели иметь алеуты, были железные ножи. Однако попытка моряков получить взамен пресную воду окончилась неудачей. Хотя три байдарки привезли с берега воду в сивучьих пузырях, но русским она так и не досталась. Один из алеутов, протягивая пузырь, требовал за него нож, а когда нож был ему сброшен, передал пузырь другому алеуту, который потребовал еще один нож. Такое поведение туземцев подтолкнуло Чирикова к неутешительному заключению:

Почему можно признать, что они люди совести худой, что и из других их действ видеть было можно. А собою они мужики рослые, лицами похожи на татар, видом бледны, а знатно, что здоровы, бород почти у всех нет от природы или выщипывают, того знать невозможно, только двух или трех человек видели з бородами коротенькими; в носах имеют все коренья воткнуты, от чево у иных и кровь текла, которые коренья и нам подавали в гостинцы и давали, чтоб мы ели… (<em>Андреев</em> 1948: 106–109).

Помимо этого “деликатеса” русские получили от алеутов некий минерал, четыре легких дротика с перьями и деревянную шляпу-козырек, за что им был отдан топор, “которой приняли с великой радостию” (Там же).

Что касается Беринга, то его пакетбот приблизился к о-ву Каяк значительно севернее высадки людей капитана Чирикова. Посланные на берег спутники командора не встречались с местными жителями, хотя и обнаружили следы их присутствия. На обратном пути пакетбот прошел к югу от о-ва Кадьяк. Он подходил к некоторым островам южнее п-ва Аляска, где моряки имели несколько коротких встреч с алеутами. Первоначально русские были приняты довольно дружелюбно, но, когда туземцы попытались задержать на берегу толмача-коряка и не отпускали канат лодки, на которой его спутники подошли к берегу, русским пришлось сделать три выстрела поверх их голов, от чего алеуты в испуге попадали на землю, выпустив толмача, который смог бежать и возвратился на лодку. Алеуты были очень недовольны поступком моряков, освободивших таким образом своего товарища (<em>Стеллер</em> 1995: 72).

Сопровождавший экспедицию Беринга немецкий натуралист Георг Стеллер (Штеллер) оставил нам первое подробное описание внешности алеутов, их одежды, орудий труда и байдарок:

Они среднего роста, сильные и коренастые, при этом довольно хорошо сложенные, с мускулистыми руками и ногами. Волосы у них на голове черные, блестящие и спадают совершенно прямо. Лица смуглые, несколько плоские и полные. Нос также уплощенный, но не слишком широкий или большой. Глаза черные как уголь, губы толстые и выпяченные. Кроме того, у них короткие шеи, широкие плечи и плотные, хотя без брюшка, туловища. Все они одеты в рубахи с рукавами, доходящие до икр; рубахи изготовлены из китовой кишки, сшитой очень тонкими швами. У некоторых рубахи ниже пупа перетянуты ремнем, а другие носят их свободно. Двое из них были одеты в башмаки и штаны, изготовленные на камчатский манер из тюленьей кожи и окрашенные в буро-красный цвет корой ольхи. У двоих в ножнах на поясе на манер русских крестьян были подвешены длинные железные ножи примитивной работы, которые могут быть собственного, а никак не европейского производства (Там же: 73–74).

Стеллер предположил, что местные жители получают эти ножи через посредническую торговлю от чукчей, а те – от русских в Анадырске. Кроме того, моряки выменяли у приплывших к кораблю Беринга алеутов две деревянные шляпы-козырька, подобные тем, что носили камчадалы (ительмены) и коряки на Камчатке. Правда, в отличие от последних, алеуты украшали свои лица костяными и каменными втулками и косточками, вставленными в прорези под нижней губой, в носовом хряще и в ушах (Там же: 76).

Стеллеру не удалось сделать более детальных наблюдений, так как пакетбот взял курс на Камчатку, но по пути потерпел крушение: сильным ветром корабль был выброшен на остров, позднее названный островом Беринга. Здесь во время тяжелой зимовки скончался руководитель экспедиции. Оставшиеся в живых моряки смогли построить из обломков пакетбота новое судно, на котором и возвратились на Камчатку в 1742 г. с богатым грузом пушнины, добытой на негостеприимном острове.

Ценные меха, привезенные участниками экспедиции Беринга, заинтересовали местных купцов, промышленников и казаков. Уже в 1743 г. для промысла пушного зверя на острова к востоку от Камчатки отправилось первое судно, за ним последовали и другие, экипажи которых добывали или выменивали пушнину у алеутов, параллельно обращая их в российское подданство и собирая с них ясак в царскую казну. Первый контакт алеутов с русскими промышленниками состоялся в 1745 г., когда судно “Св. Евдоким” под командой морехода Михаила Неводчикова и передовщика (приказчика) Якова Чупрова зазимовало на о-ве Атту. Вскоре между пришельцами и коренными жителями начались столкновения, причем инициаторами и виновниками в большинстве случаев были промышленники и их начальник Чупров, “чинившие непорядочные поступки и смертное убийство” (АВПРИ: Л. 2об.–3). Свои беспощадные расправы они впоследствии объясняли тем, что якобы приняли островитян за воинственных чукчей, которых опасались из-за их многочисленности и свирепого нрава. А давая позднее показания на Камчатке, отзывались о туземцах как о не заслуживающих жалости: “Люди худые и кровь пьют. Островитяне были видом весьма страховаты и кровососы, в губы вставлены наподобие зубов кости; а когда заткнут одну ноздрю, то потечет оттуда кровь, которую языком и лижут” (АРГО 1: Л. 19–20).

Несмотря на то что часть команды Неводчикова была осуждена на Камчатке за “убийство и блудное воровство” в отношении алеутов, это не остановило насилие и убийства туземцев промышленниками других купеческих компаний. Но иногда алеуты первыми нападали на незваных пришельцев. Так, после крушения “Св. Иеремии” ночью 2 сентября 1752 г. у о-ва Адак команда судна во главе с мореходом Петром Башмаковым подверглась атаке местных жителей. Дальневосточный историк Александр Семенович Полонский писал в XIX в. на основе архивных документов:

Поутру туземцы увидели русских на берегу и встретили их неприязненно – одного убили, другого ранили и только ружейными выстрелами были прогнаны. Народ чукотский, рожи шитыя (татуированныя), вкладывают костяные зубы. Островитяне немирились и потом делали нападения на промышленных занявшихся уже промыслами; а потому Башмаков, чтобы обезопасить себя, делал на туземцев поиски вооруженною рукою и произвел довольно убийств (АРГО 2: Л. 32).

Трудно сказать, верили ли сами полуграмотные промышленники в то, что перед ними чукчи или называли алеутов так из-за воинственных наклонностей и внешнего сходства с неукротимыми обитателями Чукотки. Правда, в дальнейшем русские стали сравнивать алеутов уже не с чукчами, а с камчадалами. В рапортах мореходов, казаков и промышленников, ходивших на Алеутские острова, периодически встречались данные о численности туземцев, упоминания о получении от них заложников-аманатов, об обложении ясаком в пользу казны и тому подобные сюжеты. Иногда эти сведения дополнялись детальными этнографическими зарисовками. Так, участник промысловой экспедиции на судне “Св. Прокопий и Иоанн” в 1760–1763 гг. нежинский купец Прокопий Яковлевич Лисенков (Лисенко) сообщал о “платежных ясашных Алеуцких 3-х островах” – группе Ближних островов, население которых к этому времени платило ясак в царскую казну. Лисенков описал одежду местных жителей – теплые парки-балахоны и непромокаемые камлеи, сшитые из сивучьих кишок, украшения мужчин и женщин, орудия труда и оружие, упомянул промысловую деятельность и наличие у алеутов рабов (“холопей”) (<em>Дивин</em> 1979: 345).

В отличие от уже примиренных алеутов Ближних островов, жившие далее к востоку, по описанию Лисенкова, были опасными противниками, которые готовы были пойти на все, чтобы истребить промышленников:

Первый от Алеуцких островов остров, именуемой по их званию Ибья, он же называетца Булдырь; на нем живет народ весьма зол и несклонен (подчиняться и платить ясак. – <em>А.Г.</em>); и когда принуждено за водою пристать, и внезапно нападают и на берег не пускают. И те народы имеют с собою стрелы долгие, бросают из рук доскою (с помощью копьеметалки. – <em>А.Г.</em>), а на тех стрелах вместо железа употребляют кость китовую и каменье остро (Там же).

Еще опаснее были алеуты, обитавшие к востоку от о-ва Булдырь, которые имели помимо оперенных дротиков и копьеметалок луки со стрелами, пращи, железные ножи, выкованные из гвоздей, вынутых из разбившихся русских судов и японских джонок, заносимых на Алеутские острова океанскими течениями и штормами. Лисенков писал:

Когда случится во близости тех островов пройти судну, выезжают те народы в байдарах к судну и зовут к себе с ласкою под видом и указывают гавань, потому што видев в судне железо, для того и призывают; из байдарок выходят на судно якобы приятели и перещитывают, сколько российских народов на судне; по приезде к берегу нападают столь крепко, едва можно от них спасение получить (Там же: 345–346).

Такими же непримиримыми описывали алеутов самых восточных Лисьих островов побывавшие здесь в экспедиции в 1766–1767 гг. морские офицеры Петр Креницын и Михаил Левашов:

А хотя в данной секретной инструкции, между протчим, в третьем пункте упомянутых островов Умнака и Уналакши (жители. – <em>А.Г.</em>) в подданство е. и. в. (его императорского величества. – <em>А.Г.</em>) приведены и ясак платят, а ныне усмотрено, что они по-российски в называемой ясак и приносят зверей только те, у которых дети в аманатах, да и то из трусости, опасаясь, чтоб их или детей не убили, а куды те звери идут, они совсем не знают, да и впредь в них тово не можно. А разсуждали они прежде, что только в свете и людей, сколько они знают островов, а ныне имеют малое понятие о Камчатке, якоб все люди (русские. – <em>А.Г.</em>), которые приезжают к ним, обитают на Камчатке. А более нигде нет, и по той причине не можно их в настоящей порядок привести или малым числом людей с них ясак брать. Они тово и смотрят, естьли хотя мало их сторона сильная, то всех убьют без остатку, не разсуждая, что на другой год к ним много людей (русских. – <em>А.Г.</em>) будет. А которых убьют, и говорят, что только их и есть, а более к ним не будут. А хотя ныне и видят, да чрез сказывание от толмачей знают, что российских людей много, только к постоянному житию по их природной варварской злобе и зависти на всякие мелочи их привести к тому никак не можно… (Там же: 361).

Дополнительным отрицательным фактором в глазах русских было отсутствие у алеутов религиозных воззрений о душе и христианских моральных норм: “Те ж народы о душе своей попечения никакого не имеют и смертнаго часа и будущаго века не паметуют. Житие свое препровождают так, как подобно скоту” (Там же: 93).

Тем не менее уже в эти годы в записях об алеутах появляются первые позитивные нотки. Например, в 1764 г. казаки Максим Лазарев и Петр Васютинский, описывая Андреяновские острова, рассказывали о жилищах, одежде, промыслах и обычаях местных туземцев, давая им следующую характеристику:

Жительствующие люди возраста среднего и большого, телом не меньше азиатских народов, здоровее и крепче, а силою здешних камчадалов превосходнее; лицом, глазами, волосом с тем азиатским народом совсем сходны; видом грубы, а по разговорам и обхождениям ласковы и приятны, а при том ко всему понятны и смысленны (<em>Андреев</em> 1944: 33).

В “Заключении” Адмиралтейств-коллегии от 23 февраля 1767 г. про алеутов было сказано вообще исключительно в позитивном ключе: “Нравы примечены изрядные и сердца добрые, притом довольно остроумны, в чем весма превосходят камчедалов” (<em>Андреев</em> 1948: 177).

Очевидно, что положительные изменения в оценке алеутов были связаны с их постепенным “замирением” и аккультурацией. Так, по свидетельству купца Федора Афанасьевича Кулькова, побывавшего в начале 1760-х годов на Ближних Алеутских островах, местные жители уже не представляли никакой угрозы для промышленников: “Мущины нравы имеют тихие, просты или безхитростны, в исполнении данного своего обещания безмерно суетливы и постоянны. Напротив чего, женский пол примечен очень весел, ветрен, и к непозволительным с мущинами обхождениям безмерно склонен” (<em>Ляпунова</em> 1979: 104). Эти слова подтверждают и иностранные путешественники, например знаменитый английский мореплаватель Джеймс Кук, побывавший на Уналашке в декабре 1778 г.:

Здесь уместно кое-что сообщить о туземцах: они по всем признакам самые мирные и спокойные люди из всех мне известных, а честность их может служить образцом для более цивилизованных народов земного шара. Но, судя по тому, что я видел у других народов, не состоящих в сношениях с русскими, я склонен думать, что эти качества отнюдь не природные, и я полагаю, что обладают они ими благодаря общению с русскими или, скорее, вследствие подчинения последним (<em>Кук</em> 1971: 397).

Далее Кук записал в своем дневнике: “Туземцы очень радушны, и живут они дружно, а к нашим людям они проявляли величайшую вежливость. Женщины оказывали нашим людям милости без малейших колебаний” (Там же: 405). В этом не было ничего особо удивительного, учитывая традиционные семейно-брачные отношения алеутов, позволявшие мужу иметь нескольких жен, которых он мог отдавать другим мужчинам за различные вещи, а жене – иметь еще одного мужа, так наз. половинщика (<em>Андреев</em> 1948: 115, 143, 167; <em>Вениаминов </em>1840: 60, 78).

Дополним этот материал цитатой из раннего русского источника об алеутах:

Свадебных обрядов не имеют они никаких, и всяк берет столько жен, сколько он содержать в состоянии; однако ж никто более четырех не имеет. Иные удовлетворяют так же похоти своей и противным природе образом по примеру Камчадалов; и такие мужчины носят женское платье. Жены живут не все вместе, но в разных юртах (полуземлянках. – <em>А.Г.</em>), как у Камчадалов. Мужья часто жен своих променивают на какие-нибудь надобности, а во время голоду отдают их и за пузырь с жиром. Некоторые из таковых мужей стараются так же получить жен своих обратно; если не могут выручить, а особливо таких, коих больше других любили, то не редко сами себя убивают. Ежели чужестранцы прибудут в какое ни есть селение, то женщины по общему их обыкновению выходят на встречу, а мужчины остаются дома; и сие почитается знаком дружества и доказательством того, что приезжие могут быть безопасны. Ежели хозяин имеет многих жен, то он одною ссужает своего гостя; если же и у самого его только одна, то отдает ему служанку (<em>Шелихов</em> 1971: 85).

Естественно, подобные обычаи шокировали русских, но ситуация быстро менялась в сторону адаптации коренного населения к отдельным элементам русской культуры и языку, о чем сообщал в 1780-х годах известный купец Григорий Иванович Шелихов: “Алеуты платят ныне ясак и совсем подвластны России. Некоторые из них научились уже несколько от российских промышленников и по-русски. Да и все вообще жители островов в Восточном океане лежащих отменно склонны к учению и весьма скоро российской язык понимают” (<em>Шелихов</em> 1971: 87).

Сам Шелихов в 1784 г. захватил крупный о-в Кадьяк и основал там первое постоянное русское поселение в Америке. Поскольку внешность, украшения и многие элементы традиционной культуры эскимосов Кадьяка очень напоминали алеутские, то в дальнейшем русские именовали их “кадьякскими алеутами” или просто “алеутами”, породив тем самым их современное самоназвание – <em>алютиик</em> (мн.ч. <em>а</em><em>лютиит</em>). К началу 1790-х годов обитатели о-ва Кадьяк были уже окончательно подчинены русскими, но все еще отличались от алеутов более “грубыми нравами”, что отмечал в своем путевом журнале капитан Биллингс: “Обычаи и обхождение их такие же, как и у жителей острова Уналашки; однако кадьякинцы грубее их и не столько смыслены” (<em>Дивин</em> 1979: 385). Это мнение не разделял главный правитель компании Шелихова Александр Андреевич Баранов, который мог лично наблюдать быт и нравы алеутов, перезимовав в 1790–1791 гг. на Уналашке: “Надобно много раз подтверждать, чтоб сказанное поняли, однако же непонятного им никак невозможно вперить” (<em>Хлебников</em><em> </em>1979: 98). У Баранова сложилось в целом не очень лестное впечатление об алеутах:

Мужеской и женский пол вид имеют неотвратительный, лицом смугловаты, но есть чистые и природный в лице румянец имеющие; волосы у всех черные, но вообще все ленивы и неопрятны, вшивы, ногтей не обрезают и редко умываются. Образ жизни ведут самый гнусный. Юрты их худые и холодные; огня в них, кроме что в жирниках (каменных лампах, в углубление которых наливался тюлений или китовый жир и вставлялся фитиль. – <em>А.Г</em><em>.</em>), не имеют; живут по множеству в одной с семействами и нечистоту редко вычищают, а около юрт помет свой извергают. Мокрота, грязь, вонь, тесные в юрты проходы и стужа в них делают отвращение (Там же: 96).

Отношение алеутов к русским определялось, по мнению Баранова, исключительно корыстными мотивами:

К русским они ныне привязаны более по нуждам своим, [потому] что вошли уже во вкус носить русские вещи, как то: на платье и для украшения девок своих, кои желают более, чтоб и всегда были русские у них, от коих они что-нибудь достать могут. И просят беспрестанно, как оные, так и мужики, за всякий шаг своей послуги. Привычка же к табаку уже сделалась для них необходимою, то [потому] и скучают, когда нет никого из русских, а в прочем во всем они следуют руководствующей всеми животными натуре, не заботясь нимало о дальнейших предрассуждениях. Данное свое слово держат потуда, поколику нужда или обстоятельства их влекут. А на мене ж, то ни греха, ни в совести терзания не ощущают, хотя б то и до жизни ближнего касалось. Убивают без зазрения, когда изберут удобный случай наедине, и своих жителей, когда какую досаду причинил тот (Там же: 98–99).

Помощник Биллингса Гавриил Андреевич Сарычев в 1792 г. описывал коренных обитателей Уналашки совершенного иначе:

Природные жители нраву тихого и миролюбивого. Мы во все наше здесь пребывание не видали между ними никаких несогласий и раздоров. Во время путешествия моего кругом острова в селениях принимали меня с отменною ласкою и угощали весьма усердно. Можно сказать, что гостеприимство между сими дикими есть первая добродетель, оказываемая не токмо приятелям или знакомым, но вообще всем проезжим через их селения. Я сам был свидетелем, что других островов незнакомым совсем алеутам отдавали половину последнего своего запасу без всякой платы. К похвале алеут надобно еще сказать, что они не воры, и сего общего порока, свойственного всем диким, населяющим берега и острова Восточного и Южного океана, склонности не имеют. Также и прочих худых склонностей в них не приметно, кроме лености и неблагодарности. Сильных страстей никогда не изъявляют и при чрезвычайных происшествиях не видно на лицах их ни досад, ни печали, ни радости (<em>Сарычев</em> 1952: 218).

Многие черты характера алеутов, подмеченные Сарычевым, будут впоследствии повторяться в описаниях других путешественников и миссионеров.

В отличие от Баранова, скептически относившегося к умственным способностям алеутов, Сарычев придерживался иного мнения: “Алеуты одарены природным разумом, имеют многие способности и довольно понятны (понятливы. – <em>А.Г.</em>): я видел некоторых из них, играющих в карты и шашки, большую игру, называемую шах, так хорошо, что никто из сопутников наших не мог у них выигрывать” (Там же).

К началу 1790-х годов, как отмечал Сарычев, в быту алеутов уже достаточно основательно утвердились полученные от русских металлические котлы для варки пищи, железные ножи и топоры (последние алеуты переделывали на свой особый манер). Кроме того, под влиянием русских алеутки начали постепенно оставлять обычай делать на лице татуировки, прокалывать носовой хрящ и делать отверстия под нижней губой для вставки костяных втулок и ношения подвесок из белого и голубого бисера: “Много есть, однакож, женщин, которые из угождения к русским подобными украшениями себя не безобразят: сюда принадлежат вообще все те, кои происходят от смешения русских с природными жителями. Из сих последних женщин многие имеют лицо белое, совершенно европейское, и волосы русые” (Там же: 141). Самой высокой оценки, с точки зрения Сарычева, заслуживали изделия алеуток: “Каждая на своем месте упражняется в рукоделии. Оное состоит в плетении травеных ковров, мешечков и корзинок, которое на Уналашке против протчих островов делают с отменным искусством. Не менее того заслуживают похвалу и их шитье подзоров (ленты, оборки. – <em>А.Г.</em>) на парки и шапочки” (<em>Нарочницкий</em><em> </em>1989: 269).

Что касается традиционных обычаев, то в 1790-е годы у алеутов все еще широко практиковалось шаманство, чему Сарычев неоднократно был свидетелем, а мужчины могли иметь по две-три жены и уступать одну из них другим мужчинам с ее согласия, обычно за какие-нибудь подарки, чем часто пользовались русские промышленники. Вместе с тем традиция убивать на поминках богатого алеута принадлежавшего ему раба к этому времени уже исчезла: “Ныне сей варварский обычай отменен, а кладут только с покойником его байдарку, стрелки и другие подобные сему вещи” (<em>Сарычев</em> 1952: 217). Более того, все больше алеутов принимали православие и совершенно оставляли свои старые обычаи и шаманство.

Надо сказать, что некоторые русские промышленники крестили алеутов частично из стремления распространить веру, частично по материальным соображениям, что отмечал позднее миссионер Вениаминов, “ибо окрещенные Алеуты, уважая восприемников своих, как отцов, служили им исключительно и усердно, и никто другой из Русских не мог приманить к себе чужих крестников” (Творения 1887: 3). Находившийся в составе экспедиции Биллингса священник Василий Сивцов в 1790–1791 гг. окрестил на Алеутских островах 93 мужчин и 33 женщин из числа местных жителей и обвенчал 14 пар. В 1794 г. на Кадьяк прибыли монахи первой духовной миссии, по пути они останавливались на Уналашке, где окрестили более 100 человек, а иеромонах Макарий дополнительно объехал еще 25 островов Алеутской гряды и окрестил 2472 алеута и совершил 536 венчаний, из них 36 – браки русских с туземками (<em>Климент</em> 2009: 29, 50, 57). Таким образом, уже к концу XVIII в. основная часть алеутов приняла православную веру, причем многие из них искренне придерживались ее, о чем сообщал иеромонах Гедеон, побывавший на Уналашке в 1808 г.:

Жители острова Уналашка, равно как и прочих островов всей Алеутской гряды, весьма привержены вере. Знают и благоговейно почитают все праздники, с крайнею охотою и любовью слушают внушаемые наставления и оные самым делом исполняют. Они очень понятны [понятливы], трудолюбивы, кротки, усердны и честны; юрты их чище и приборнее кадьякских; некоторые имеют свои и огороды, в которых родится только картофель и репа. На острове Умнак построена часовня во имя Святителя Николая старанием грамотного тоена (старейшины. – <em>А.Г.</em>) Ивана Глотова, который сам и отправляет там утренние молитвы и часы в воскресные и праздничные дни (<em>Дридзо</em><em>, Кинжалов</em> 1994: 111).

К началу XIX в. алеуты, как и жители всех российских колоний, находились уже почти 10 лет под властью монопольной Российско-Американской компании, главной целью которой было приобретение пушнины, добываемой в основном туземцами, в т.ч. алеутами. За меха туземцы получали от компании весьма ограниченный ассортимент товаров: металлические котлы, ножи, бисер, материю, одежду, табак и т.п. по крайне завышенным ценам. Неудивительно, что в начале XIX в. алеуты жили очень бедно, что отмечал побывавший в 1816 и 1817 гг. на Уналашке участник экспедиции лейтенанта Отто фон Коцебу на бриге “Рюрик” известный поэт-романтик Адельберт де Шамиссо: “Нам пришлось надолго задержаться на этом печальном острове. Я наблюдал, как бедствовали порабощенные, нищие алеуты, но видел и их господ – здешних русских, которые и сами были угнетены” (<em>Шамиссо</em> 1986: 103). Шамиссо с сожалением писал о плясках, которые устроили по приказу русского начальства для экипажа брига местные алеуты: “Я твердо уверен в том, что в прежние времена, когда они были еще свободными, они были иными, чем теперь, когда рабство довело их почти до животного состояния и танцы еще радовали их” (Там же).

В несколько лучшем положении, чем обитатели Алеутской гряды, находились алеуты на островах Прибылова, переселенные сюда с Уналашки для добычи морских котиков. Побывавший здесь в 1815 г. лейтенант Семен Яковлевич Унковский писал:

На обоих островах находится около 300 человек алеут с их женами и детьми. Они казались быть гораздо здоровее и бодрее, которых мы видели в селении Ситхи (Ново-Архангельск на о-ве Ситха (Баранова). – <em>А.Г.</em>). Скромная жизнь и малое употребление горячих напитков делает их таковыми. Румяный цвет лица и довольно чистая одежда мало их отличают от европейцев. Женский пол вообще не дурен, но слишком застенчивый и дикий взгляд не привлекает просвещенного европейца. Мне случалось быть на острове св. Георгия, где я видел красавиц сего острова, сидящих на берегу, поджавши свои ноги и опустя голову в землю, как бы не смея посмотреть на нас. Я пожелал им доброго дня, но не удостоился ни от одной ответа. Мне казалось, что их горестная участь соделывает столь скучными и угрюмыми, но в том весьма ошибся, ибо, по удалении несколько шагов, я их видел играющих между собою, и прыгали с веселым видом. Жилища их довольно опрятны, хотя по недостатку леса сделаны из дерна и обиты внутри досками, но гораздо чище, нежели в селении Ситхи. Пища их состоит из птиц и молодых сивушат, в чем они никогда не имеют недостатка (<em>Унковский</em> 2004: 121–122).

Как сообщал позднее Вениаминов, добыча котиков превратила алеутов островов Прибылова в наиболее зажиточных среди сородичей, хотя он и вынужден был признать, что вообще алеуты были очень бедны (<em>Вениаминов</em> 1840: 244).

Однако постепенно, хотя и очень медленно, состояние алеутов стало улучшаться, после того как с 1818 г. российские колонии стали возглавлять морские офицеры, в большинстве своем достаточно гуманные и образованные. Так, во второй половине 1819 г. главный правитель лейтенант Семен Иванович Яновский посетил Кадьяк, Уналашку и острова Прибылова, где столкнулся с нищетой и бедствиями местных жителей. Он постарался облегчить жизнь зависимых туземцев: определил точные суммы платежей за различные работы и охотничью добычу и запретил увеличивать численность наиболее угнетаемых работников компании, так наз. каюров, без согласования с главным правителем, а существующее количество сократил более чем в два раза (NARS: Roll 27. P. 14). Побывавший через год на Уналашке лейтенант Алексей Петрович Лазарев отмечал:

Известно, что из всех морских зверей, китов и рыбы, доставляемых алеутами, компания берет половину за самую малейшую плату, почему алеуты не могут быть богаты, ни под каким видом. С приездом туда лейтенанта Яновского увеличена была на все цена, например, за кита прежде платили от 5 до 10, а ныне, смотря по величине, от 10 до 20 руб.; за бобра (калана. – <em>А.Г.</em>) прежде платили пять, ныне 10 руб.; за треску каждую ныне платят 5 копеек, а до того ничего не платили (<em>Лазарев</em> 1950: 186).

Помимо заботы о материальном благополучии алеутов колониальное начальство обратило внимание на их религиозные нужды, и в 1824 г. из столицы российских колоний Ново-Архангельска на Уналашку был отправлен талантливый миссионер, священник Иван Евсеевич Вениаминов (Попов). Он прожил на Уналашке 10 лет, периодически посещая свою паству на других островах Алеутской гряды. Наблюдения Вениаминова особенно ценны, т.к. он провел среди алеутов долгие годы и составил их подробнейший психологический портрет: “Самая резкая и сильная черта характера Алеутов, есть их <em>терпеливость</em> – и терпеливость почти до безчувствия; кажется не возможно придумать такой трудностии, такого не выносимаго обстоятельства, которыя бы поколебали Алеута и заставили его роптать” (<em>Вениаминов</em><em> </em>1840: 20). Отсюда проистекали другие особенности этого народа: молчаливость, крайняя сдержанность в проявлении чувств:

Ветренность, или дикая, глупая веселость, совсем не в характере Алеутов. Во всякое время на безстрастном лице Алеута и в его поступках и движениях, видна одинаковая степенность и важность или, лучше сказать, неподвижность. При самых смешных сценах, он смеется не много; даже дети мало смеются; и все вообще почти никогда не хохочут. Алеут почти всегда в таком положении, как будто его тяготит какая-то печаль, или занимает важная мысль (Там же: 46).

По мнению Вениаминова, алеуты были наделены многими положительными качествами: они были честны, данное обещание всегда исполняли; воровство считалось среди них постыдным грехом; они были очень неприхотливы, не стремились к стяжанию богатства и охотно делились всем со своими сородичами. Среди алеутов были исключительно сильны уважение к родителям и любовь к детям: ради детей родители готовы были голодать, а иногда, в случае гибели сына, отец с горя кончал жизнь самоубийством; дети же старались всячески заботиться о родителях. “Бросить родителей считалось самым бесчестным поступком” (Там же: 26–40, 137–138).

Парадоксальным образом, отмечал Вениаминов, в алеутах сочеталось бесстрашие перед лицом природной стихии, когда они без колебаний отправлялись на промысел в открытое море, где охотились на огромных сивучей и китов, и страх перед русским начальством:

Алеуты трусливы и боязливы. Скажите ему, что начальник сердит на него, и он, хотя бы ни в чем не был виноват, оробеет и станет уныл и скучен. Разумеется, он боится не начальника, но наказаний, которых он и в детстве не видывал. На против того, при опасности на море, сколько бы она не была велика и не ожиданна, Алеут не потеряется и не оробеет; и до тех пор будет противоборствовать со всею отважостию, осторожностью и искуством, пока позволяют его телесныя силы. Равным образом промышленник не трусит нападать на зверей всякаго рода (Там же: 34).

Как и прочие наблюдатели, Вениаминов подчеркивал беспечность алеутов, которые готовы были за три месяца съесть запас провизии на зиму, а потом голодать. Кроме того, они не отличались трудолюбием:

Алеуты ленивы. Это надобно сказать прямо и без всяких обиняков. Очень часто можно видеть Алеута, сидящего без всякаго дела, тогда как кажется ему бы должно было работать и день и ночь, дабы воспользоваться обстоятельствами или погодой. Только летом он несколько деятельнее, но и тут видно большое не усердие. Но надо отдать справедливость женщинам, которыя вообще деятельнее и трудолюбивее мущин. Смотря на их труды, тяжкие и продолжительные, какие например требуются при переездах в байдарках, продолжающихся иногда по 20 часов сряду, и почти каждый день во все лето, – труды, для всякаго другаго кроме Алеута, почти невыносимые, – самое бездействие их, продолжающееся иногда столько же времени, можно почесть соразмерным отдыхом и приготовлением к новым трудам. Но не смотря на это, должно сказать, что Алеуты не очень трудолюбивы и вообще не способны к трудам безпрерывным и постоянным, какие требуются на пример при скотоводстве и хлебопашестве. Они деятельны только на время и на выдержку (Там же: 48–50).

Хотя некоторые алеуты к началу XIX в. уже имели небольшие огороды, по свидетельству Вениаминова, они плохо присматривали за ними. Он полагал, что зимние и особенно весенние голодовки среди алеутов были вызваны не повинностями в пользу РАК, а их собственной беспечностью. Островитяне всегда рассчитывали найти что-нибудь съедобное на океанском берегу или просто перетерпеть голод: “Причина беззаботности Алеутов находится сколько в их характере, столько и в том, что они, живя при море, всегда надеются достать пищи и в самом море, или на берегах его; а в случае неудачи надеются вытерпеть” (Там же: 47).

Миссионер не скрывал, что алеуты имели склонность к пьянству и никогда не отказывались от водки, потребление которой, впрочем, строго ограничивалось колониальным начальством. Но особенно алеуты любили крепкий табак, который, по замечанию Вениаминова, “некоторым образом заменяет им водку”. Он писал: “Приверженность же к табаку в них так велика, что Алеут без табаку уныл и скучен и более недеятелен. При этом случае он охотно променяет последний кусок пищи, или лучшую стрелку (охотничий дротик. – <em>А.Г.</em>), за листок табаку. При изобилии же табаку он непрерывно употребляет его” (Там же: 53–54). Таким образом, табак превратился в своего рода наркотик и действенный стимул к трудовой деятельности, что активно использовали агенты РАК, контролируя распределение табака среди алеутов.

Как и другие очевидцы, Вениаминов отмечал, что этот народ не отличается склонностью к чистоте: “Алеуты довольно неопрятны. Все нечистоты выбрасываются подле самаго входа в юрту. Пищу приготовляют очень небрежно. Домашняя посуда почти никогда не моется. Дети почти всегда грязны, запачканы и со всклокоченными волосами, даже многие и из взрослых, особенно из женщин, не много чище детей своих и в разорванном платье” (Там же: 50–51). Правда, писал миссионер, под влиянием русских алеуты постепенно привыкали к порядку и чистоте.

Главным же отличием алеутов от других туземцев Русской Америки Вениаминов считал их искреннюю набожность:

Алеуты по всей справедливости могут быть названы примерными Христианами. Все требуемыя от них Религиею обязанности они исполняют с полною охотою и точностию и, очень многие, с благоговейным страхом и смирением, так, что во все мое пребывание там не было ни одного нерадиваго. Сравнивая Алеутов с Кадьякцами – их соседями – в Религиозном отношении, с перваго раза видно большое различие между ними. У Кадьякцев и по сию пору существует шаманство и все прежния их суеверия почти в полной силе – тогда, как у Алеутов перваго совсем нет, да и посления в несравненно меньшей степени, чем прежде. Из Кадьякцев едва сотая часть сколько нибудь исполняют обязанности Религии и весьма не многих можно признать усердными к ней; а Алеуты, по всей справедливости, в этом отношении не уступят и самым лучшим Христианам нашего времени (Там же: 144, 146–147).

Это наблюдение подтверждал и главный правитель колоний барон Фердинанд фон Врангель, который летом 1831 г. посетил Уналашку во время инспекционной поездки. Он писал в Главное правление РАК:

В сравнении с Кадьякскими Алеутами можно Уналашкинских (Лисьевских) назвать благочестивыми не токмо по названию, но и в соблюдении обрядов, хорошими Христианами; они совершенно отстали от шаманства и в семейной жизни скромны и честны… К промыслам и те и другие радивы, ибо в этом и состоит их природный нрав; а к прочим работам довольно ленивы, не изменяя обычаю праотцов своих (NARS: Roll 34. P. 177–177об.).

Глава Новоархангельской конторы РАК Кирилл Тимофеевич Хлебников дополнял эту картину собственными наблюдениями, сделанными на островах Прибылова:

Алеуты здешние скромны, тихого нрава, но по природной склонности ленивы и неопрятны, а наипаче женщины не брегут [не заботятся] о чистоте тела и одежды. Они для пищи делают деревянную посуду; из нее днем едят, в нее ж ночью мочатся и тем поутру умываются. Платье носят по большей части европейское и редко когда во время стужи надевают парки. Все они говорят природным языком, многие чисто говорят и знают читать и писать по-русски. Кажутся прилежны к вере и каждое воскресенье, когда русские читают молитвы в часовне или казарме, непременно собираются молиться (<em>Хлебников</em> 1979: 203).

Действительно, уже в 1820–1830-е годы алеуты были довольно значительно ассимилированы русскими в культурном отношении. Не случайно Вениаминов сообщал: “Обычаи нынешних Алеутов есть смесь их прежних обычаев с обычаями Русских, или, по крайней мере, они придерживаются тех и других…” (<em>Вениаминов</em> 1840: 66). Побывавший в те годы в Русской Америке на шлюпе “Сенявин” знаменитый путешественник капитан-лейтенант Федор Петрович Литке также свидетельствовал:

Состояние жителей Уналашки и вообще Лисьей гряды, как описывают его прежние путешественники, во многом теперь изменилось. Они во многих отношениях обрусели, подражают русским в образе жизни, одеянии. Они все христиане, но только со времени о. Иоанна (Вениаминова. – <em>А.Г.</em>) стали получать некоторое понятие об истинном значении этого слова, хотя, впрочем, усердны к исполнению обрядов веры, церковь посещают прилежно. Лисьевские алеуты добры, сметливы и ловки; море – их настоящая стихия. Увидев алеута с кривыми ногами, согбенного вперед, переваливающегося, как утка, с боку на бок и потом с необыкновенной ловкостью и проворством управляющего на большом волнении однолючной байдаркой, похожей больше на лыжу, нежели на лодку, трудно поверить, чтобы это был один и тот же человек. Принимая обычаи наши, они много теряют прежнего своего удальства на байдарках (<em>Литке</em> 1948: 85).

Тем не менее РАК всячески поддерживала те компоненты традиционной культуры алеутов, которые были полезны для добычи пушнины, в частности, спонсировало строительство байдарок и обучение управлению ими молодых островитян. А Вениаминов, считая важным донести содержание христианских молитв до сознания своей туземной паствы на ее родном языке, разработал письменность на основе кириллицы и перевел на алеутский основные религиозные тексты. В дальнейшем составленная им алеутская азбука послужила основой распространения грамотности среди населения Уналашки и островов Прибылова (см.: <em>Климент</em> 2009: 115–119). Несмотря на обретение письменности на родном языке, к середине 1840-х годов алеуты уже утеряли основные элементы своей прежней культуры; одевались они как русские и сами стремились к ассимиляции, о чем свидетельствовал лейтенант Лаврентий Алексеевич Загоскин:

В главнейших наших заселениях в колониях, как и в столицах, тип народности сглажен. Алеуты ходят в куртках и сюртуках, жены их и дочери в ситцевых платьях и камлеях, то есть длинных тиковых или китайчатых (китайка – разновидность материи. – <em>А.Г.</em>) рубашках, обшитых по вороту и подолу красным сукном; замужние, под опасением греха, всегда ходят с покрытой головой; девушки – с распущенными волосами, перевязанными у затылка лентой. Сильнейшая страсть последних – выйти замуж за русского или даже креола (метиса. – <em>А.Г.</em>), или, иными словами, выйти из родового своего сословия (<em>Загоскин</em> 1956: 54).

К концу 1840-х годов главный правитель российских колоний капитан 2-го ранга Михаил Дмитриевич Тебеньков разделял алеутов на три группы (по названию групп островов, на которых они проживали): уналашкинские, атхинские и прибыловские. После инспекционной поездки он писал в Петербург об уналашкинцах директорам РАК: “Алеуты острова Уналашки дружелюбны, ласковы, гостеприимны, почтительны, послушны, честны и по степени образования своего довольно трудолюбивы” (NARS: Roll 52. P. 445). Такие положительные качества Тебеньков приписывал влиянию христианской веры, которую привили алеутам их духовные пастыри, в первую очередь, конечно, о. Иоанн Вениаминов. “Пропитание на Атхе туземцов скуднее, нежели на Уналашке”, – писал далее Тебеньков об атхинцах и указывал, что это происходит от того, что здесь меньше промыслового зверя и рыбы:

А потому в чертах лица и движениях Алеут видно какое то уныние и вялость. – Впрочем резкое различие в отношении общаго характера Алеут Атхи и Уналашки происходит оттого, что на Уналашке Тоены имеют весьма малое влияние на Алеут: там всякий говорит и действует за себя. Между тем как на Атхе Тоён Дедюхин есть можно сказать Князек своего племени. Атхинские Алеуты, подобно как и Уналашкинские отличаются также в особенности кротостию нрава и приветом. Они хорошие христиане; по крайней мере на этой степени они стоят не ниже туземцов Уналашки. Миролюбия на Атхе я встретил более, нежели на Уналашке (Там же: 450).

На островах Прибылова, где РАК добывала морских котиков, заработки местных алеутов были весьма значительны (до 400 руб., что превышало стандартное годовое жалованье русского промышленника – 350 руб. ассигнациями, хотя последний получал от компании также ежемесячный продуктовый паек). Это сказалось на манерах и поведении местных туземцев, которые были самыми активными, работящими и деятельными, о чем не преминул упомянуть Тебеньков: “Таким образом, довольство Алеут на о-х Прибылова даже заметно в их физиономии и духе, с каким они являются к судну – работать” (Там же: 457). Его рассуждения попали даже в официальный отчет РАК за 1847 г., где говорилось: “Особенно утешительное явление представляют Алеуты Прибыловых островов, которые как в нравственном, так и в хозяйственном отношениях заслуживают первенства пред всеми своими единоплеменниками”. Служивший здесь управляющим креол Касьян Васильевич Шаяшников завел школу, благодаря которой все население островов Прибылова стало грамотным и почти все взрослые алеуты умели писать (Отчет 1847: 36).

Наряду с успехами в области духовной культуры улучшались бытовые условия алеутов. Врач Зиновий Степанович Говорливый по результатам своей поездки на Уналашку в конце 1850-х годов писал: “Чистота, какую я нашел во всех Уналашкинских юртах, странно противоречила тому понятию, какое составлено мною из рассказов о грязных неопрятных Алеутах” (Отчет 1860: 80). А инспектирующий российские колонии в 1860–1861 гг. капитан-лейтенант Павел Николаевич Головин отмечал: “Потребности европейской жизни уже начинают проявляться среди алеутов, так что почти у всех вы найдете и чайники, и чашки и стаканы, а многие имеют и самовары, и все это содержат, относительно, довольно опрятно” (Приложения 1863: 305).

Напарник Головина по инспекции российских колоний, действительный статский советник Сергей Александрович Костливцов вообще ставил алеутов на первое место среди всех туземных жителей российских колоний:

Из всего колониальнаго, подведомаго Компании, населения, в особенности Алеуты отличаются хорошей нравственностию: доброе сердце, незлобливость, великодушие, терпение, презрение опасности, покорность судьбе и властям, над ними поставленным, и особенная преданность православной церкви, таковы вообще черты характера их. Между Алеутами не известны ни воровство, ни мошенничество, ни ложь… (Приложения 1863: 76).

Перечисленными положительными качествами алеуты выгодно отличались от других туземцев Русской Америки, особенно представителей независимых племен, в первую очередь воинственных тлинкитов, о которых историк РАК Петр Александрович Тихменев писал в начале 1860-х годов: “Хищничество и воровство при всяком удобном случае, вероломство, умение отомстить врагу и т.д. составляют и по ныне особенныя достоинства между ними” (<em>Тихменев</em> 1863: 206).

По мнению Головина, похвальные, с точки зрения русских, качества алеутов явились результатом жестокой колонизаторской политики, особенно на первых этапах освоения Алеутских островов, когда русские промышленники,

истребив большую часть алеутов, убили и остальных морально, привив к ним разврат, котораго прежде между ними не было, – а об улучшении их быта, участи их, никому не было дела. Правда, алеуты приняли христианство, очень усердно посещают церкви и исполняют религиозные обряды, но едва ли они имеют истинное убеждение в превосходстве христианской религии: люди, хорошо знающие алеутов, утверждают, что они завтра же сделаются самыми ревностными магометанами, если это им прикажет начальство. Действия первых русских промышленников довели алеутов до бесконечной покорности и ни одному из них и в голову не придет ослушаться кого-либо из русских. Алеуты обладают многими хорошими качествами: они смирны, добры, гостеприимны, охотно помогают ближнему и честны; воровства между ними вовсе нет и не слыхать вовсе о важных проступках; но за то они бесконечно ленивы, беспечны и прожорливы (Приложения<em> </em>1863: 299).

Коллега Головина Костливцов писал об эволюции нравственного облика алеута под влиянием русской колонизации:

Сравнивая Алеута 1-й половины 18 столетия с нынешним, невольно сознаешь перемену. В то время обитатели островов довольствовались в полной мере тем диким образом жизни, в котором их застали Русские, – но ныне, как внутренняя, так и внешняя жизнь Алеута совершенно изменилась: – из язычника он сделался христианином, – из дикаго разбойника, жившего набегами и грабежом, он сделался кротким гражданином; – из необузданно своевольнаго, он сделался примерно послушным и покорным поставленной над ними власти (Приложения<em> </em>1863: 103).

Подобные перемены, хотя и не всегда сопровождаемые насилием со стороны белых колонизаторов, коснулись и других представителей коренного населения Америки. Так, индейцы, жившие на берегах р. Колумбия, за несколько десятилетий контактов с белыми торговцами кардинально поменяли свой менталитет. Не без сарказма высказался по этому поводу один из служащих британской Компании Гудзонова залива в разговоре с российским путешественником Николаем Ивановичем фон Фрейманом: “…большие негодяи сделались ничтожными воришками, а большие герои малыми негодяями” (<em>Савич</em> 1846: 86). В Русской Америке лишь воинственные и независимые тлинкиты и некоторые группы северных эскимосов и атапасков продолжали сохранять многие элементы своей традиционной материальной культуры.

<strong>* </strong><strong> * *</strong>

Собранные из различных источников сведения однозначно свидетельствуют о значительных переменах в культуре и менталитете обитателей Алеутских островов под влиянием русской колонизации. В этом не было ничего удивительного, так как именно алеуты раньше других аляскинских туземцев вошли в тесный контакт с промышленниками, казаками, моряками и купцами из России и были полностью подчинены русскими уже к 1780-м годам. При этом параллельно изменению обычаев и постепенной аккультурации алеутов менялось их восприятие русскими, что отражено в многочисленных источниках: первоначально негативное мнение о коренном населении Алеутских островов становится все более позитивным, а с 1830-х годов положительные оценки начинают доминировать. Эта тенденция проявляется особенно четко в сопоставлении с характеристиками других туземцев Русской Америки.

Как показывает историческая практика, требуется всего два-три поколения, чтобы психология и культура этноса существенным образом преобразились под влиянием межэтнических контактов. Параллельно идет процесс трансформации представления о народе (несмотря на субъективизм мнений), подвергнувшемся аккультурации со стороны представителей доминирующего этноса. Эволюция восприятия алеутов, отразившаяся в российских источниках XVIII–XIX вв., может послужить хорошей иллюстрацией подобной динамики.