Везде
Память до востребования: еврейское прошлое в современном Глубоком
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Память до востребования: еврейское прошлое в современном Глубоком
Аннотация
Код статьи
S086954150016706-6-1
DOI
10.31857/S086954150016706-6
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Лурье Михаил Лазаревич 
ORCID: 0000-0001-5874-0835
Аффилиация: Европейский университет в Санкт-Петербурге
Адрес: ул. Гагаринская 3, Санкт-Петербург, 191187, Россия
Савина Наталья Алексеевна
ORCID: 0000-0001-7517-8899
Аффилиация: Европейский университет в Санкт-Петербурге
Адрес: ул. Гагаринская 3, Санкт-Петербург, 191187, Россия
Выпуск
№4
Страницы
139-156
Аннотация

Авторы статьи рассматривают, как в современном белорусском городе Глубокое функционирует память о еврейском прошлом – контексты ее производства и потребления, ключевые акторы, формы и механизмы. В качестве кейсов представлены два сюжета – восстановление старого еврейского кладбища приезжими активистами и установка памятника известному уроженцу Элиэзеру Бен-Иегуде. Анализ этих случаев позволяет говорить о существовании отдельных репрезентаций еврейского прошлого в локальном знании и отсутствии запроса на цельный нарратив о еврейском Глубоком со стороны как местных групп, так и внешних акторов. С одной стороны, память о еврейском прошлом не является обязательным элементом в локальном контексте, а с другой стороны – пользуется окказиональной востребованностью.

Ключевые слова
память, город, локальная история, еврейское местечко, мемориальные практики, брендинг города, еврейское кладбище, Глубокое, Бен-Иегуда
Классификатор
Получено
28.09.2021
Дата публикации
28.09.2021
Всего подписок
6
Всего просмотров
69
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf Скачать JATS
1 Глубокое – небольшой город в Витебской обл. Республики Беларусь с населением 19 тысяч человек (2020 г.). До 1939 г., когда территория Дисненского повета была присоединена к СССР, местечко Глубокое находилось в составе Польши. В начале ХХ в. евреи составляли здесь около двух третей населения, а перед войной – около половины (Копченова 2017). Во время германской оккупации на территории Глубокого было создано большое еврейское гетто, оказавшее сопротивление и полностью уничтоженное нацистами в августе 1943 г. После войны из немногих выживших не все вернулись в Глубокое, некоторые оказались заграницей. Город стали заселять новые жители, переезжавшие в основном из деревень Глубокского и соседних районов.
2 В 2015 г. в Глубоком прошла полевая школа-экспедиция центра “Сэфер”1, в составе которой, помимо эпиграфистов, работали фольклористы и этнографы, проводившие интервью с горожанами, в основном пожилого возраста. Исследователи фокусировались на традиционных представлениях жителей нееврейского происхождения о евреях, об их повседневной и ритуальной жизни. В предисловии к изданному вскоре после экспедиции сборнику статей и материалов Ольга Белова и Ирина Копченова пишут: “После войны Глубокое разделило судьбу многих еврейских местечек, где замерла еврейская жизнь. Однако память о еврейском прошлом Глубокого сохранили многие местные жители, щедро делившиеся воспоминаниями с участниками экспедиции…” (Там же: 10).
1. Центр научных работников и преподавателей иудаики в вузах “Сэфер” с 2004 г. проводит учебно-научные школы-экспедиции по изучению культурного наследия евреев Восточной Европы. См. издания, в которых опубликованы исследования на материалах экспедиций, на странице центра “Сэфер”: >>>>
3 В экспедиции и в сборнике принимал участие один из авторов этих строк (Савина 2017), и из богатого архива “Сэфера”, к которому нам любезно предоставили свободный доступ, многое очень пригодилось в наших изысканиях. В то же время сам замысел настоящей статьи вырос из критических размышлений об этом материале и стоящем за ним подходе к изучению локальной памяти. Речь не о том, что информанты двигались навстречу фокусированному интересу ученых и намеренно “сгущали еврейские краски” в своих повествованиях (анализ подобного казуса см.: [Петров 2015]). Главным образом нас занимал вопрос о том, что дают, а чего не дают колоритные устные мемуары для понимания того, что и как происходит сейчас в Глубоком с памятью о еврейском прошлом. Существует ли эта память исключительно на уровне индивидуальных воспоминаний или выходит в публичную сферу, и если выходит, то в чем это выражается и какие институты в этом участвуют?
4 С намерением разобраться в актуальных режимах и формах существования еврейской памяти в городе, разделившем судьбу многих еврейских местечек, мы поехали в Глубокое в 2019 г. Разговаривая с информантами, среди которых были как локальные эксперты (журналисты, экскурсоводы, краеведы), так и другие жители города разных возрастов и профессий, мы намеренно не фокусировались на еврейской теме2. Мы расспрашивали собеседников о современном городе – о его пространстве, истории и местных культурных особенностях, об экономических, социальных и иных процессах; посещали культурные учреждения, военные мемориалы, городские парки и другие объекты; ходили на экскурсии по городу и по музею – как институционально организованные, так и проведенные знатоками города специально по нашей просьбе. Материалы этих разговоров и наблюдений, наряду с записями интервью 2015 г. и публикациями о локальных сюжетах в местной прессе и других СМИ, легли в основу настоящей статьи.
2. Исключение составили интервью с Татьяной Саулич и Маргаритой Коженевской, с которыми мы разговаривали как с экспертами, чья профессиональная деятельность связана с еврейской историей Глубокого.
5 Традиция изучения повседневной жизни довоенных восточноевропейских штетлов и памяти о ней на материале устных и письменных мемуаров носителей этой памяти (евреев и их не-еврейских соседей) сложилась в Jewish studies достаточно давно. У ее истоков стояли Марк Зборовский и Элизабет Герцог, построившие свое исследование на собранных ими воспоминаниях иммигрантов США – выходцев из местечек Польши и Украины (Zborowski, Herzog 1952). Позднее эта методология использовалась (и продолжает использоваться) в том числе и многими российскими исследователями3. Из относительно недавних работ можно назвать также монографию Джеффри Вайдлингера о довоенной жизни евреев и жизни в оккупации, созданной на основе интервью со старожилами малых городов Восточной Европы из архива AHEYM4 (Veidlinger 2013).
3. См. напр. статьи в сборниках: [Дымшиц 1994; Лукин, Хаймович 1997; Лукин и др. 2000], а также работы: [Амосова, Николаева 2006; Амосова, Каспина 2010а; 2010б].

4. The Archive of Historical and Ethnographic Yiddish Memories (AHEYM): >>>> (дата обращения: 23.10.2020).
6 Критику этого подхода предпринял Александр Львов, отмечая, что поиск того или иного варианта нормативной еврейской культуры, ассоциирующейся с “классическим” довоенным местечком, видится ограниченным, поскольку оставляет без внимания современную культуру евреев постсоветских штетлов, которая является достойным и самодостаточным объектом изучения (Львов 2008).
7 В рамках другого направления, ориентированного на конструктивистскую парадигму, исследователи рассматривают современные репрезентации памяти о евреях в самих бывших еврейских местечках и городских районах как результаты деятельности тех или иных акторов.
8 В одних случаях контекстом такой деятельности является символическая экономика городов (Zukin 1995). Исходя из конъюнктуры культурной индустрии, в местах прежнего массового проживания евреев намеренно создаются насыщенные “еврейским” контентом городская среда и событийная программа. Начиная с 1990-х годов сразу несколько городов Европы стали активно артикулировать свое еврейское прошлое и насыщать пространство знаками присутствия еврейской культуры, что спровоцировало поток интересующихся приезжих и формирование “еврейского туризма” (Jewish-themed tourism) (Sandri 2013) как особого направления в туристической индустрии. Эстер Гантнер и Матиас Ковач говорят о заметном присутствии еврейской культуры в виде тематических фестивалей, экскурсий, выставок, кафе и проч. в современных Берлине, Кракове, Будапеште и Праге – городах, численность еврейского населения которых в разы уменьшилась после Второй мировой войны. На этих примерах исследователи рассматривают ситуацию конструирования в городе не-еврейскими акторами (non-Jewish actors) еврейского культурного пространства, рассчитанного на туристов (Gantner, Kovács 2007).
9 Оливия Сандри показывает, что в развитии обсуждаемых процессов ключевую роль может играть городское пространство. Так, в Вильнюсе, где объекты еврейского наследия разбросаны по городу, “еврейский туризм” развивается неэффективно. Тогда как краковский район Казимеж благодаря эффекту концентрированной “еврейскости” (Jewishness) и репутации “настоящего еврейского места” привлекает настолько большие потоки туристов, что даже вызывает скептические отзывы, характеризующие его как “еврейский Диснейленд” (Sandri 2013). Наоми Ляйте в статье о “еврейской Португалии” описывает парадоксальную ситуацию, когда еврейское население исчезло пять веков назад, но фантомный еврейский пейзаж и само отсутствие материальных следов становятся основной точкой притяжения туристов. Практики воображения, конструирования и материализации отсутствующего еврейского присутствия, осуществляемые совместно экскурсоводами и туристами, исследовательница концептуализирует как practices of surrogacy (Leite 2007).
10 В других случаях, когда в городе нет активных институциональных акторов, таких как туристический бизнес или располагающая ресурсами еврейская община, в процессы конструирования образа места как бывшего штетла при определенных условиях могут активно включаться сами местные жители. Подобная ситуация сложилась в малых городах Подолии, где во время войны евреи не были уничтожены поголовно и вплоть до 1990-х годов сохранялась довольно большая доля местного еврейского населения. В этих местах в 2000-е годы некоторые российские исследователи столкнулись с живыми носителями казалось бы бесследно исчезнувшего в Европе культурного опыта жизни в “еврейском городе” (Львов 2008: 21). Так, авторы коллективных работ о локальном тексте Могилева-Подольского демонстрируют, что представление о еврейскости города в репрезентациях локального знания превращается в одну из доминирующих культурных коннотаций (Алексеевский и др. 2008a; Алексеевский и др. 2008б). Алла Соколова показывает, как современные жители городов Подолии легко берут на себя роль экспертов по локальному еврейскому наследию – экзотизируют и локализуют старые “еврейские дома”, показывая их приезжающим евреям, исследователям и другим интересующимся культурой и историей этих мест. Дискурсивные манипуляции, направленные на превращение “обычных” домов в “уникальные памятники еврейского наследия”, способствуют привлечению внимания к этим зданиям и мысленной реконструкции утраченного мира “еврейской старины” (Соколова 2008).
11 В Глубоком нет ни еврейской общины, ни еврейских семей, ни “еврейского туризма”, ни отдельных объектов городского пространства, которые были бы маркированы как “еврейское наследие”5. Как при этих обстоятельствах в бывшем еврейском городе функционирует еврейская память? Кто ее производит и кто потребляет? Кем она интериоризируется и в каких случаях это происходит? Пытаясь ответить на эти вопросы, в рамках статьи мы остановимся на двух историях обращения к еврейскому прошлому в постсоветском Глубоком.
5. Отдельные инициативы развития в Глубоком еврейского туризма пока не были слишком успешны. Во время работы в местном музее в 2017–2019 гг. Коженевская разработала авторскую экскурсию “Прогулка по еврейскому местечку”, которую, по ее словам, удалось провести около десяти раз по запросам приезжих туристов. В июне 2020 г. официальные лица Беларуси и Израиля представили туристический проект “Потерянный рай: жизнь и катастрофа белорусских штетлов”, охватывающий три района Витебской области. По этому поводу в Глубоком состоялось торжественное открытие памятного камня на историческом месте нахождения синагогального комплекса. Других новых объектов и собственно экскурсионного маршрута в связи с этой программой в Глубоком пока не появилось.
12

1. Открытие Зеленой Америки
13 Коммеморация с международным участием. В конце 1980-х годов в Глубоком, как и во многих других городах и местечках постсоциалистических стран Европы, где до Второй мировой войны проживало большое количество евреев, началось активное движение евреев-эмигрантов из числа бывших жителей и их потомков, направленное на обустройство и мемориализацию еврейских захоронений. Инициатором этой деятельности стала уроженка Глубокого израильтянка Рахиль Клебанова, списавшаяся с живущими в разных странах земляками, а курировать эту деятельность согласилась заместитель председателя райисполкома Татьяна Саулич, несмотря на индифферентное отношение к этому проекту со стороны районных властей. Вокруг молодой и деятельной чиновницы сложилось активное сообщество из земляков-эмигрантов и нескольких местных евреев. В первую очередь эта группа занялась восстановлением старого кладбища. Работы финансировались зарубежными энтузиастами, а выполняли их местные жители, профессионально занятые в сфере городского хозяйства.
14 В процессе реконструкции, длившейся не один год, заброшенное кладбище постепенно приобрело свой нынешний вид: территория засажена новыми деревьями (в основном соснами), сохранившиеся надгробия подняты и расчищены, в центральной части разбита большая клумба в виде звезды Давида, при входе из камней сложено мемориальное сооружение с надписями на иврите и на русском: “Да будет с вами божья благодать”. Позже кладбище было обнесено металлической оградой, а на воротах появилась надпись на иврите, русском и английском – “Старое еврейское кладбище, разрушенное фашистами 1941–1945”, – и сейчас свободный доступ туда закрыт.
15 Видимым результатом этой мемориализаторской деятельности стали не только реконструкция кладбища и появление трех мемориалов на местах гибели узников гетто, но и их регулярные посещения родственниками погребенных здесь глубочан, представителями еврейских организаций, белорусскими и зарубежными должностными лицами. Эти визиты, особенно поначалу, воспринимались жителями с интересом и любопытством. О них говорили многие информанты, причем и контексты беседы, и степень осведомленности рассказчиков сильно разнились. Приведем фрагменты из интервью с двумя пожилыми жительницами Глубокого, которые сами ходили на мемориальные мероприятия. В первом случае это бывшая сотрудница райфинотдела, которая по долгу службы была хорошо знакома с организацией визитов зарубежных групп:
16 Специально оно и обгорожено, евреи приезжают двадцать четвертого числа, двадцать четвертого августа. Раньше из Ленинграда приезжали, а сейчас я не знаю, из Германии должен… из Израиля приезжают сюда на это кладбище, и тут уже просто такой митинг вроде бывает. Приезжает райисполком и их встречают. Ну и пару человек из райисполкома выделяют, и их водят на это кладбище, они тут молятся, тут уже и торжественные мероприятия проходят (ПМ 1: Нина).
17 Другая информантка наблюдала мемориальные акции в качестве заинтересованного зрителя. Характерно, что она вспоминает о них сама, в контексте разговора о календарной обрядности, называет день поминовения жертв гетто “праздником” и в своем повествовании об увиденном органично актуализирует этнокультурные стереотипы, которые интересовали ее собеседников:
18 – [После рассказа о православной Пасхе и “еврейской Пасхе”. – М.Л., Н.С.] Так, еще расскажу я вам. У нас же вот праздник, вот в августе месяце, где-то в начале августа приезжают… вот тут у нас памятник, тут же гетто у нас было, понимаете, вот тут, по Заслонова, по Чкалова, вот тут было гетто. И вот они всегда приезжают, они ж так молятся интересно.
19 – Как?
20 – Ну не по-нашему, по-еврейски. и эта Пелсина Регина Львовна [местная учительница физики. – М.Л., Н.С.] нам переводила на русском языке тогда. Всё… они молятся, как вот “Отче Наш” у нас, но у них иначе там слова, но она говорит: «Это “Отче наш”», – так Регина Львовна говорила. Интересно, очень даже интересно (ПМ 1: Валентина).
21 В разговорах с более молодыми жителями Глубокого, не экспертами в области локального знания и, даже наоборот, совсем далекими от него, нам также неоднократно приходилось слышать о приезжающих евреях, пусть и в довольно сжатом виде и с явным выражением неуверенности. Так, горничная нашей гостиницы, которая не могла рассказать о судьбе города во время войны, сразу отреагировала на нашу реплику о “приличном состоянии кладбища”: “Да, немножко там тоже так подделывают, раньше как-то за этим не следили, но… А сейчас много всяких родственников там приезжает именно ихних, да… Там же какой-то день там именно… какой-то приурочен там тоже к чему-то, бывает, делегации приезжают тоже” (ПМ 2: Ольга).
22 Если для участников поминальных “делегаций” и для редких одиночных визитеров, приезжающих в Глубокое из интереса к собственной генеалогии6, еврейское кладбище – материализация семейной и национальной истории, то жители воспринимают его в отраженном свете наблюдаемых ритуалов коммеморации. Любитель выражаться афористически мог бы сказать, что для первых это чужое место своей памяти, для вторых – свое место чужой памяти.
6. Исследователи предлагают разные понятия для обозначения этого типа туристических поездок: ancestral tourism, genealogy tourism, nostalgia tourism, personal heritage tourism, roots tourism (см. напр.: [Birtwistle 2005; McCain, Ray 2003]).
23 Народная топонимика как исторический источник и руководство к действию. Восстановление еврейского кладбища и наплыв “делегаций”, сделавшие этот участок городского пространства заметным и востребованным, вызвали к жизни запрос на исторический нарратив об этом месте. В краеведческом ономастиконе появилось новое обозначение кладбища, позиционируемое как его старое ироническое название, – Зеленая Америка. Источником знания послужил одноименный рассказ Леонтия Раковского7, уроженца Глубокого, а впоследствии ленинградского писателя (Раковский 1927), а точнее – переиздание этого рассказа. Он был напечатан москвичом Антоном Соболевским, представителем одной из самых знаменитых в Глубоком фамилий8, в небольшой книжке, куда была включена также повесть “Часы”. В предисловии Соболевский пишет, что задача издания в том, “каб глыбачане XXI стагодзьдзя маглi больш дэталёва пазнаёмицца з часткай сваёй гiсторыi, прысьвечанай яўрэйскаму насельнiцтву пачатку ХХ стагодзьдзя” (Сабалеўскi 2000: 3).
7. Л. Раковский уехал из Глубокого получать высшее образование – сначала в Киеве (в 1915 г.), потом в Петрограде (в 1922 г.). “Зеленая Америка” – первый сборник, состоявший из повестей и рассказов о белорусских местечках, в советское время не переиздавался. С середины 1930-х годов Раковский был известен как автор монументальных исторических романов о выдающихся военачальниках.

8. Антон Соболевский – внук Александра Соболевского (1886–1983), известного глубокского учителя, краеведа, организатора подпольной разведывательной организации в годы войны, и племянник Юрия Соболевского (1923–2002), основателя белорусской школы геотехники, инженера-разработчика минского метро.
24 В контексте разговора о еврейском кладбище наименование Зеленая Америка используется не как функциональный топоним, а в режиме толкования. Эпитет “зеленая” объясняется как указание на то, что территория кладбища до войны была плотно засажена деревьями, а метафора Америки трактуется двояко. Во-первых, как место, откуда не возвращаются (эмигрировавшие в Америку евреи оставались там навсегда, так же и с кладбища вернуться невозможно): “… Зеленая Америка. В самом названии сильный привкус еврейского юмора – смеха сквозь слезы. Когда-то в Америку люди эмигрировали в поисках лучшей доли, и оттуда уже не возвращались. Место, откуда нет возврата, то есть кладбище, в Глубоком назвали Америкой”. (Шульман б.г.)
25 Во-вторых, Америка толкуется как альтернатива для несчастливцев (уехать из Глубокого за океан мечтали многие евреи, однако большинству из них удавалось переместиться только на местное кладбище): “Вот, у нас кладбище еврейское такое… называлось Зеленая Америка – мечтали попасть в Америку, но, как правило, попадали на это кладбище…” (ПМ 2: экскурсия «Глубокое – “Вишневая столица”»).
26 Кроме красивого названия и не менее красивой легенды о нем, современный нарратив о еврейском кладбище включает набор устойчивых композиционных элементов. Приведем три показательно близких фрагмента: из книги “Километры еврейской истории” журналиста Аркадия Шульмана (продолжение приведенного выше отрывка) и из двух интервью – с упомянутой Татьяной Саулич и с бывшей журналисткой местной газеты, писавшей о еврейском кладбище и приезжавших еврейских группах.
27 Зеленая Америка перестала быть зеленой в годы войны. Немцы вырубили деревья, мацейвы использовали для строительства дорог, фундаментов. Так продолжалось до начала 80-х годов. Потом здесь решили построить дом, сделать фундамент, в том числе из кладбищенских камней. Составили проект. Но к счастью, нашлись люди, которые заявили, что нельзя строить на кладбище, в том числе и по санитарным нормам (Шульман б.г.).
28 Очень красивое кладбище было, старинное, зеленое, там много насаждений было. И когда пришли немцы, они там все это уничтожили, абсолютно. И уже когда в 80-е годы впервые тут появились члены общины еврейские, местные выходцы, земляки-глубочане, то они первым делом вот на это кладбище пошли, и как увидели, что тут делается… А тут напротив рынок, это вот я вам обрисовала, часть – это немцы, это даже не наши. А наши продолжали: на рынок приедет, коня навяжет [привяжет к надгробию. – М.Л., Н.С.]. Ну вот они приехали, как увидели это все, первым делом вот мысль была, конечно, навести порядок на этом кладбище (ПМ 2: Саулич).
29 Все ценные камни они [немцы. – М.Л., Н.С.] вывезли в Германию. Деревья все срезали. И деревья отправляли эшелонами, столько тут много было этих самых, таких вот… сосны огромные, высокие, длинные, очень ценной породы. Все вывезли немцы. Потом они полили какой-то гадостью эту вот землю, на этой земле, я даже помню, вот мне лет 15 было, ничего не росло. И вот начало только расти где-то, может быть, в 70-х годах. Начали тут пасти коров… И вот в 74-ом9 году, когда вот эта Клебанова взялась за это еврейство все, вот тогда построили вот эту синагогу10 (ПМ 1: Лидия).
9. Рассказчица ошиблась в датировке или оговорилась: скорее всего, имеется в виду более поздняя дата.

10. Синагоги на кладбище нет и не планировалось; видимо, имеется в виду мемориальное сооружение из камней, расположенное при входе.
30 В основе всех трех приведенных фрагментов несложно увидеть и общий набор деталей, и универсальную повествовательную конструкцию процветание–уничтожение–забвение–возрождение. Красивое и исторически ценное кладбище подвергается поруганию, а деятельность глубочан-эмигрантов направлена на возвращение ему утраченного облика, смысла и статуса в городском пространстве. Сам топоним, точнее эпитет “зеленый”, указывая на образ кладбища до разрушения, задает точку развертывания этой сюжетной структуры, что риторически обыгрывает Шульман фразой “Зеленая Америка перестала быть зеленой…”.
31 Даже свидетельские высказывания о кладбище тех горожан, которые жили в Глубоком в довоенное и военное время, заметным образом воспроизводят элементы повествовательной стереотипии текстов, подобных приведенным выше: “А было кладбище еврейское, вот возле… базар, знаете, где у нас рынок? Там есть… камни стоят, да. До войны там росли прекрасные вековые сосны, на этом кладбище, сплошь, и между ними были могилки. Как только пришли сюда немцы, все сосны спилили и отправили в Германию” (ПМ 1: Людмила). В этом интервью глубочанка 1937 г. рождения рассказала множество сюжетов и деталей из своих воспоминаний, относящихся ко времени немецкой оккупации. И тем не менее, в “прекрасных вековых соснах”, которые “немцы … спилили и отправили в Германию”, следует видеть не вербализацию личных впечатлений детства, но следы влияния современных текстов.
32 Издатель рассказов Раковского риторически обращается к Льву Артуру Симоновичу, уроженцу довоенного Глубокого и одному из основных спонсоров восстановления кладбища: «А Артуру Леву пажадаць, каб яго намаганьнямi быў пасаджаны сасоннiк на яўрэйскiх могiлках, як ўспамiн пра “Зяленую Амэрыку”» (Сабалеўскi 2000: 3). И в этом пассаже, мотивирующем зарубежного благотворителя, и в других разговорах об озеленении кладбища апелляция к рассказу Раковского сообщает ему статус прецедентного текста по отношению не только к новообретенному названию, но и к новообретенному облику старого кладбища.
33 Когда вот Рахиль Клебанова начала всю эту историю по восстановлению, они когда восстанавливали кладбище потом с другими глубокскими евреями, они еще и высадили деревья, – там выяснилось, что это было когда-то зеленое, ну, то есть Зеленая Америка, соответственно, там деревья всегда были, – чтобы оно было такое же зеленое, как было когда-то (ПМ 2: Коженевская).
34 Так движение вокруг реконструкции еврейского кладбища спровоцировало издание книги, запустившей в современный оборот емкий топоним, который одновременно отсылает к “правильному” довоенному прошлому этого места локальной еврейской памяти и намекает на его “исправленное” настоящее. Это же движение стало событийным поводом и для формирования устойчивого исторического нарратива о кладбище со времен Зеленой Америки до нынешнего момента. Но если эффектный пассаж о старом “народном” названии вошел в оборот небольшого круга глубокской интеллигенции и сфера его функционирования ограничивается экскурсионными текстами, журналистскими публикациями и разговорами с интересующимися приезжими, то нарратив о судьбе кладбища оказался в той или иной степени усвоен и в широких слоях горожан.
35 Рассматривая феномен чужих кладбищ на материале территорий Северного Приладожья и Карельского перешейка, Екатерина Мельникова пишет об эмоционализации старых финских кладбищ со стороны нынешних жителей этих мест (наследников советских переселенцев): «“Стыд”, “вина” и “сожаление” становятся для некоторых из них главными инструментами символического превращения еще недавно никому не нужного прошлого в ценное и важное “наследие” настоящего» (Мельникова 2019: 12). При всех различиях между ситуациями с чужими кладбищами на бывших финских территориях и в бывших еврейских местечках, этот эффект имеет место и в случае Глубокого: вспомним повторяющееся от текста к тексту “сожаление” о разрушении немцами кладбища и недостойном обращении с ним в послевоенное советское время. Возможно, именно этот эмпатический сдвиг повлиял на устойчивость, распространенность и воспроизводимость стереотипного нарратива о еврейском кладбище и его истории.
36

2. Знаменитый земляк Элиэзер Бен-Иегуда
37 Инициатива краеведа Плавинского. Бюст знаменитого деятеля сионистского движения Элиэзера Бен-Иегуды был установлен в Глубоком в 2012 г. в числе восьми подобных памятников, составивших Аллею знаменитых земляков. Табличка на постаменте гласит: “Элiэзэр Бэн-Ягуда, заснавальнiк сучаснага iўрыта”. На тот момент Бен-Иегуда был новой, еще не освоенной фигурой, ранее не входившей в локальный пантеон деятелей истории и культуры.
38 В качестве выдающейся личности, имевшей отношение к Глубокому, Бен-Иегуда попал в поле зрения местной интеллигенции и местных властей за несколько лет до установки бюста. Это произошло благодаря усилиям краеведа Геннадия Плавинского, который увлекся изучением и популяризацией местной истории в 1990-х годах. Cвои исторические построения, отличающиеся оригинальными интерпретациями и сложными сюжетными ходами, он транслировал в местной прессе и публичных выступлениях, также он неоднократно становился собеседником для приезжих исследователей11. В частности, Плавинский активно выступал с идеей локальной “канонизации” двух исторических лиц, очень разных во многих отношениях, в том числе и по характеру своих связей с Глубоким: Юзефа Корсака (владельца части земель Глубокого в XVII в. и “фундатора”) и Элиэзера Бен-Иегуды.
11. В 2013 г. интервью с краеведом проводила Магдалена Валигорска (фрагменты см.: [Waligórska 2014; 2016]), а в 2015 г. – Ольга Белова, один из руководителей этнографической группы экспедиции центра “Сэфер”.
39 В 2008 г. Плавинский предложил создать мемориальную доску, посвященную известному деятелю еврейской культуры: он отправлял официальные запросы в местную администрацию, собирал подписи жителей, публиковал заметки в местных газетах. Однако тогда эта инициатива не была поддержана властями – в частности, с той аргументацией, что о деталях глубокского периода жизни Бен-Иегуды не известно практически ничего. Проект Аллеи знаменитых земляков оказался тем случаем, который позволил Плавинскому осуществить его собственный проект мемориализации Бен-Иегуды в пространстве Глубокого. Некоторые наши собеседники, признавая единоличную заслугу краеведа в появлении в городе этого памятника, делали, тем не менее, ироничные замечания в отношении его энтузиазма: “Чтоб уже отвязался окончательно человек, взяли и памятник поставили. Не просто таблицу на доме, а памятник поставили” (ПМ 2).
40 Плавинский предъявлял следующие основания считать создателя иврита земляком нынешних глубочан. Элиэзер Бен-Иегуда (имя при рождении – Лейзер-Ицхок Перельман) родился неподалеку от Глубокого – в местечке Лужки. В подростковом возрасте он два года жил и учился в Глубоком у своего дяди. Наконец, обе жены Бен-Иегуды были глубочанками: проживая у дяди, он познакомился с будущей женой, благодаря которой выучил французский и русский языки и с которой они позже переехали в Иерусалим; когда жена умерла, Бен-Иегуда, следуя предписанию традиции, женился на ее незамужней младшей сестре, которая стала помощницей в его деятельности. Именно из этих трех позиций в разных комбинациях и в зависимости от аудитории и собственной заинтересованности экскурсовода монтируется нарратив, реализуемый в экскурсиях по Аллее земляков. Первый из приведенных фрагментов прозвучал на экскурсии по Глубокому, на которой присутствовали почти исключительно дети младшего школьного возраста, а второй – на прогулке по городу, которую специально для нас провел краевед, пользующийся известностью и значительным авторитетом среди местной интеллигенции.
41 Он, конечно, не глубочанин, но он был важным. У него две жены были из Глубокого. И теща из Глубокого. И его уже и приписали к глубочанам. Он знаменит тем, что он основал современный еврейский язык, на котором и разговаривают сейчас (ПМ 2: экскурсия “Знаток глубокского края”).
42 Это человек, который возродил иврит. Он не здесь родился. Тут километров тридцать такое местечко есть – Лужки. Оттуда, там еще есть руины синагоги, в которой он учился. Но две жены его, то есть родные… сестры были из Глубокого. И в Глубоком он жил, ну, года полтора, потом он поехал в Палестину. И когда умерла одна жена, он женился на ее сестре. Но это вот родные сестры, из Глубокого (ПМ 2: Прогулка-экскурсия).
43 Некоторым местным историкам биографическая связь Бен-Иегуды с Глубоким видится слишком фрагментарной и/или не достаточно документированной – и, соответственно, натянутой или преувеличенной. В свою очередь, Плавинский, обосновывая глубину и значимость этой связи и для Бен-Иегуды, и для Глубокого, прибегает к методу наращивания смыслов, для чего он использует несколько аргументирующих тезисов.
44 Во-первых, речь идет о ключевой роли, которую Глубокое сыграло в становлении личности Бен-Иегуды, наделив его специфической локальной энергетикой: “Зямля Глыбоччыны дала Эліэзэру такую моц, што ён стварыў цуд: яўрэі зноў загаварылі на іўрыце дома, на вуліцы і прызнаючыся ў каханні” (Плавінскі 2013).
45 Во-вторых, деятельность Бен-Иегуды по возрождению иврита Плавинский представляет как пример служения нации, актуальный для ситуации в современной Беларуси, где вопрос национального языка является одной из болевых точек общественной дискуссии: “Першапраходзец у стварэнні і дасягненні нацыянальнай ідэі: Свая Зямля, свая Мова. Мова – той цэмент, які з народа робіць нацыю. Імя Лазара з Лужкоў, глыбачаніна – жывы напамін беларусам, як трэба шанаваць сваю мову” (Там же).
46 В-третьих, в самом изваянии Бен-Иегуды краевед усматривает черты еврейского характера и прови́дение судеб своего народа: «Ну похож… ну, скульптор сделал хороший… Памятник сделанный, я вам скажу… он так… неброско, он так очень соответственно как еврейской… как такой он… скромный. Очень достаточно… самодостаточный такой и памятник… и смотрите, он так смотрит вниз: “Какая наша страшная история…” Он сожалеет об этом, но с гордостью…» (ПМ 1: Плавинский)
47 Таким образом Плавинский риторически вписывает фигуру Бен-Иегуды одновременно в три контекста: локальный (Глубокое), национальный (Беларусь) и этнический (евреи) – и тем самым аргументирует уместность и значимость состоявшегося акта мемориализации.
48 В ряду локальных брендов. Магдалена Валигорска рассматривает инициативу Плавинского и сам факт установки бюста Бен-Иегуды в ряду других инициатив, связанных с ревитализацией еврейского наследия, и коммеморативных проектов, посвященных евреям в разных белорусских городах. Помещая эти случаи в политический контекст современной Беларуси, исследовательница заключает, что еврейское наследие в последние годы используется и властными, и оппозиционными акторами как важный элемент в формировании национального нарратива (Waligórska 2016: 351). Следуя этой логике, Валигорска рассматривает решение местных властей установить бюст Бен-Иегуды в качестве политического жеста, соотносящегося с государственной политикой позиционирования Беларуси как страны, разделяющей европейские ценности толерантности и уважения по отношению к этническим и религиозным меньшинствам.
49 Предложенная исследовательницей интерпретация группы фактов мемориализации евреев в Беларуси выглядит достаточно убедительно. Однако перенос исследовательского внимания с национального на локальный уровень позволяет увидеть в установке памятника великому сионисту в бывшем еврейском местечке не столько идеологическое высказывание, сколько акт городского менеджмента.
50 В 2010-е годы местная власть во главе с председателем райисполкома Олегом Морхатом взяла курс на интенсивный локальный брендинг и преобразование городской среды. Менее чем за десять лет в Глубоком появилось более сорока новых скульптурных объектов и крупный фестиваль, претендующий на статус международного, о чем ни без иронии говорят местные жители. Среди прочего, у города появилось два новых бренда: глубокская вишня и Мюнхгаузен. Слоган “Глубокое – вишневая столица Беларуси” был специально разработан для конкурса местных брендов, и с 2013 г. здесь проводится ежегодный “Вишневый фестиваль”, а легендарный барон попал в местные символы после того, как журналисты обнаружили на старом кладбище Коптевка могилу неких Фердинанда и Вельгельмины Мюнхгаузенов.
51 В кампаниях последних лет по продвижению новых брендов в Глубоком используется общая схема, включающая три обязательных компонента: 1) (квази)историческая личность и мотивировка ее связи с городом/районом; 2) материальный знак в пространстве города – скульптура; 3) массовые мероприятия с элементами перформанса (описание сходных механизмов в локальном брендировании см.: [Куприянов 2018]). В случае с “вишневой столицей” в качестве исторической фигуры был использован селекционер Болеслав Лапырь, который вывел адаптивный к местным условиям сорт вишни; его бюст установлен в Резиденции Вишневой Королевы, а скульптурное изображение самой вишни расположено на главной улице города. Что касается Мюнхгаузена, то ему в городе также установлен памятник, а перформативный компонент реализуется участием этого персонажа в массовых торжественных мероприятиях “Вишневого фестиваля”: центральным событием праздника является шествие по центру города во главе с костюмированными фигурами – Вишневой Королевой и ее спутником Бароном Мюнхгаузеном.
52 Идея ввести образ Бен-Иегуды в круг локально значимых персонажей появилась раньше периода активного брендинга и не в этом контексте, а первые попытки ее осуществления, как мы уже говорили, происходили в активистском режиме. Однако когда эта инициатива была принята властями, описанная выше конструкция городского брендирования была реализована с использованием всех названных выше инструментов – с той разницей, которая определялась его специфической адресацией. Дело в том, что бренд “знаменитый уроженец Бен-Иегуда” рассчитан не столько на местных жителей или массового туриста, сколько на официальные (еврейские) делегации.
53 Открытие Аллеи с бюстом Бен-Иегуды повлекло за собой ряд акций, направленных как на развертывание нарратива о новообретенном земляке, так и на то, чтобы конвертировать его в событие. В 2014 г. в д. Лужки, то есть на реальной “малой родине” героя, был установлен камень с памятной табличкой, после торжественного открытия которого участники переместилась к бюсту Бен-Иегуды в Глубоком. На обоих мероприятиях присутствовали правнук Бен-Иегуды, израильский посол в РБ, глава представительства Еврейского Агентства в РБ, а также еще два десятка человек12. Делегацию принимали со всей принятой в местном церемониале торжественностью, с участием первых лиц города, актеров глубокского народного театра фольклора “Терёшка”, подносивших в белорусских национальных костюмах гостям хлеб-соль, и девушек из образцового ансамбля барабанщиц “Виват” в гусарских доломанах и киверах. В 2017 г. группа из Израиля, приехавшая в конце августа на традиционный день памяти жертв глубокского гетто, среди прочих точек своего маршрута выделила бюст Бен-Иегуды, у которого была организована фотосессия13.
12. См. об этом: >>>> (дата обращения: 23.10.2020); >>>> (дата обращения: 23.10.2020)

13. См. об этом: >>>> (дата обращения: 23.10.2020)
54 Локальный бренд Глубокого “знаменитый уроженец Бен-Иегуда” достигает адресата по выделенной линии связей с еврейскими организациями – приблизительно так же, как это происходит в случае маркетинговой стратегии D2C (direct-to-consumer), одной из ключевых характеристик которой является ориентация на определенную группу потребителей.
55 Бен-Иегуда как удобный чужой. Выбор персоналий для Аллеи знаменитых земляков, к которому власть относились, по-видимому, весьма серьезно, был осложнен фактором политико-идеологической конъюнктуры. С позиции городских властей наименее желательными персонами выглядели политические деятели белорусских националистических движений, в то время как часть интеллигенции расценивала именно эти фигуры как наиболее достойные памяти среди земляков. Уже упомянутый нами глубокский краевед выразился об этой ситуации почти афористически: “Сюда попасть проблема была. Тут кого ни копни, почти все националисты” (ПМ 2: Прогулка-экскурсия). Мы не знаем, какой дискуссией сопровождался отбор и кто в ней участвовал, но так или иначе в плеяду увековеченных бюстами деятелей вошел Вацлав Ластовский – писатель и историк, один из разработчиков литературного белорусского языка, что и указано на табличке под бюстом. Между тем Ластовский известен и как первый глава правительства Белорусской Народной Республики, созданной в 1918 г., в связи с чем впоследствии он был репрессирован и расстрелян в 1938 г., – обо всем этом лаконичная подпись на памятнике умалчивает.
56 Весьма вероятно, что настойчиво продвигаемый Плавинским Бен-Иегуда был принят властями еще и потому, что составлял удачную пару Ластовскому: присутствие рядом фигуры чужого, еврейского националиста создает хороший международный фон своему, белорусскому националисту, и, учитывая перекличку указанных на табличках основных заслуг одного и другого, переносит акцент с собственно политического на лингвистический участок деятельности последнего.
57 При этом в ряду “знаменитых земляков” Бен-Иегуда – единственный, кто совершил удостоенные увековечения деяния не в одном из тех национальных контекстов, с которым может себя ассоциировать Глубокое (будь то Великое Княжество Литовское, Речь Посполитая, довоенная Польша, Советский Союз или современная Республика Беларусь). Однако фоновое знание об “историческом” – в значении завершенного прошлого – присутствии в городе евреев, по-видимому, оказалось достаточным фактором, мотивирующим и легитимирующим включение в местный пантеон чужого героя.
58 После установки бюста никто в городе, кроме неутомимого энтузиаста Плавинского, не занимался популяризацией образа Бен-Иегуды в локальном знании. За исключением местных краеведов и журналистов, работников культурной и туристической сферы и некоторой части городского менеджмента, среди глубочан известность создателя современного иврита в качестве выдающегося земляка и даже в качестве городской скульптуры крайне невелика и не идет ни в какое сравнение с известностью как новых брендов, так и существующих много лет символов города – например, таких гениев места, как советский авиаконструктор Павел Сухой или “белорусский да Винчи” – художник и этнограф Язеп Дроздович.
59 Еврейский персонаж для современного Глубокого оказался удачным материалом для адресного брендинга. С одной стороны, поскольку он привлекателен для внешней целевой аудитории, в которой заинтересована местная власть. С другой стороны, потому что еврейский просветитель – фигура, не вызывающая ни политических сомнений, ни народного отторжения: как по причине ее периферийности и факультативности на фоне магистральных образов города, будь то Сухой или Мюнхгаузен, так и в силу того, что еврейская тема в локальном контексте вообще воспринимается как нейтральная и органичная месту.
60

***
61 Вообразим, что некто приехал в Глубокое с фокусированным интересом к памяти о еврейском прошлом города. Он мог бы уехать с сильным впечатлением, если бы ему посчастливилось попасть на экскурсию Маргариты Коженевской по еврейскому Глубокому; или если бы в день поминовения жертв гетто он вместе с международной еврейской группой посетил три впечатляющих мемориала и побывал на приеме, организованном районной администрацией; или если бы ему удалось зайти на зеленое и ухоженное старое еврейское кладбище. В то же время этот человек мог бы остаться глубоко разочарованным: гуляя по городу, он не увидел бы ни колоритных образцов еврейской архитектуры, ни стилизованных названий, не нашел бы сувениров с образами еврейского Глубокого; посетив музей, он обнаружил бы, что еврейское присутствие в истории города отмечено лишь в двух сегментах экспозиции, посвященных конфессиональному разнообразию и профессиональным занятиям населения в довоенный период.
62 Да и указать ему дорогу к еврейскому кладбищу смог бы, скорее всего, далеко не первый из спрошенных горожан. К примеру, Маргарита Коженевская, которая за время своей работы в музее провела несколько лекций о еврейском наследии Глубокого для школьников и для взрослых, рассказывала нам, что в базовом знании и тех, и других еврейский пласт в локальной истории почти или полностью отсутствовал. Наибольшее удивление и оживление в обеих аудиториях вызывали рассказы о еврейской этимологии хорошо знакомых городских мест, построек и топонимов. Даже кладбище, отмеченное недвусмысленной надписью на воротах, как выяснилось, было известно далеко не всем.
63 Речь не о том, что знание о евреях в истории города неравномерно распределяется между локальными экспертами и “обычными” жителями: это общее положение дел. Речь о том, что память о еврейском прошлом не лежит на поверхности локального знания. Эта память дискретна и не оформлена в качестве более или менее цельного нарратива, общеизвестного или легкодоступного жителям и посетителям города.
64 Отдельные избранные участки еврейского прошлого конструируются или артикулируются всякий раз по случаю – когда на какой-то сюжет или образ из этого прошлого, точнее на его репрезентацию, поступает (или предполагается) определенный запрос. На материале двух кейсов, разумеется, не исчерпывающих всех известных нам случаев и ситуаций актуализации еврейской памяти в Глубоком, мы попытались показать, “как это работает”.
65 Как следует из этих и других примеров, ключевую роль в этом процессе играют персоны, группы или институции, от которых исходит идея, инициатива и/или непосредственная активность. Такие акторы выступают в качестве “агентов памяти” (agents of memory), как можно обозначить эту функциональную роль вслед за Паломой Агилар (Aguilar 1999).
66 В одних случаях агенты памяти сами формулируют запрос (или “создают спрос”). Таковы исследователи, приехавшие в Глубокое изучать эпиграфику еврейских надгробий и записывать воспоминания о евреях от старых горожан; живущие заграницей уроженцы довоенного Глубокого, инициировавшие работы по облагораживанию кладбища и созданию мемориалов жертв гетто; переехавший в Глубокое и заинтересовавшийся местной историей инженер Геннадий Плавинский, открывший для себя и других Бен-Иегуду в качестве земляка; историк Маргарита Коженевская, уроженка Глубокого, занимавшаяся изучением истории глубокских евреев в качестве академического хобби. В других случаях инициатива агентов памяти подразумевает внешнего интересанта (и таким образом они “формируют предложение”). Из героев этой статьи к таковым относятся Татьяна Саулич, которая поддержала мемориализаторскую инициативу эмигрантов и стала для них ключевым человеком в Глубоком; городские власти, устраивающие тематические мероприятия для еврейских делегаций; экскурсоводы и другие эксперты по локальной истории, в большей или меньшей степени насыщающие свои повествования еврейскими объектами и сюжетами в зависимости от того, какой интерес к этой теме они предполагают в своих слушателях.
67 Возникающие таким образом репрезентации еврейского прошлого соответствуют исходному запросу даже в тех случаях, когда они не созданы непосредственно “на заказ”. В этом отношении более, чем сама реконструкция еврейского кладбища, показательны нарративы о нем и о коммеморативной активности его посетителей: при всех различиях конкретных реализаций, их типовая содержательная структура и их прагматика предопределены движением вокруг обновления кладбища и публичным вниманием к этому движению.
68 Другой иллюстрацией служит история с памятником создателю иврита, который, несмотря на долгие старания Плавинского, появился в городе только тогда, когда местная власть увидела подходящий контекст (Аллея знаменитых земляков как часть интенсивного сити-брендинга) и, что еще важнее, предполагаемого целевого получателя (официальные еврейские делегации), а в соответствии с этим определила и оптимальный для этого знака памяти формат – бюст, а не мемориальная табличка.
69 Таким образом в нынешнем Глубоком появлялись и появляются отдельные репрезентации еврейского прошлого: официальные и вернакулярные нарративы, городские объекты, коммеморативные практики, элементы музейной экспозиции, фрагменты городских экскурсий и т.д. В пространстве локального знания эти места еврейской памяти (в том значении понятия место памяти, в котором его обосновал Пьер Нора [Nora 1989]) остаются отдельными островками, возникшими каждый самостоятельным образом и не составляющими единого архипелага. Это означает, что среди запросов на “еврейскую память” ни со стороны местных групп и институтов, ни со стороны внешних акторов до сих пор не было запроса на общий локальный нарратив о еврейском Глубоком.
70 Как мы знаем по другим случаям, в качестве агентов памяти, формулирующих запрос на такой нарратив, выступает местная еврейская община или более крупная еврейская организация, туристический бизнес или культурные и политические институции. В случае Глубокого ближе всех к этой роли подошли ученые, принявшие участие в проекте “Сэфера”. Этот неожиданный, на первый взгляд, факт объясняется тем, что исследовательская методология, применяемая многими из них, сама по себе направлена на создание реконструкций ушедших в прошлое исторических и культурных реальностей: историки работают над созданием документированной карты сохранившихся и утраченных еврейских объектов города, пофамильных списков прежних домовладельцев и исторической панорамы социальной жизни еврейского Глубокого разного времени (см. статьи М. Коженевской и И. Соркиной: [Копченова 2017]), а фольклористы воссоздают связанный с евреями сегмент традиционной культуры и картины мира жителей довоенного Глубокого (см. статьи О. Беловой и А. Мороза: [Там же]). Подготовленный после экспедиции сборник статей и материалов, по словам его создателей, представляет собой «опыт реконструкции “еврейской истории”» города и назван “Глубокое: память о еврейском местечке”. Осуществляя эту реконструкцию, исследователи руководствовались собственными научными интересами и методологическими установками, а не каким-либо институциональным или социальным заказом, и в самом Глубоком результат их работы не имел никакого влияния. Но кроме них не нашлось других желающих конструировать образ нынешнего Глубокого как бывшего еврейского местечка.
71 Во многих современных работах, посвященных памяти о еврейской истории ХХ в. (а в большинстве случаев речь идет о памяти о Холокосте), исследователи говорят о политике памяти. В фокусе их анализа – интенции, риторика, действия различных акторов национального и локального уровня, которые “работают” с еврейской памятью в политической, культурной и педагогической сферах (см. напр.: [Levin, Lenz 2013; Hansen-Glucklich 2014]). Такой подход в целом характерен для исследований травматической и/или дискуссионной памяти. Для Глубокого еврейское прошлое города – идеологически и эмоционально нейтральная тема. Если местные краеведы не сходятся во мнении о доле еврейского населения в довоенном Глубоком или о том, действительно ли родственник Бен-Иегуды проживал в Глубоком, в их споре, крайне редко выходящем на публичный уровень, можно заподозрить борьбу амбиций, но точно не войны памяти. И если вообще уместно говорить о политике памяти в современном Глубоком в отношении локального еврейского прошлого, то можно сказать, что культурные и властные элиты города придерживаются стратегии, которая заключается в отсутствии собственной стратегии и готовности к содействию при поступлении соответствующего запроса и при условии собственной заинтересованности.
72 Вместе с тем в контексте локальной истории и культуры еврейская составляющая не является случайной или надуманной, и это положение вещей с различной степенью отчетливости осознается разными людьми. Если для локальных экспертов представление о существенном месте и роли евреев в жизни Глубокого до середины ХХ в. имеет статус “объективного исторического знания”, то для большинства жителей минимальное и достаточное представление об исторической еврейскости своего города воплощается в стереотипном объяснении высокой коммерческой активности современных глубочан (обилие частных магазинов и иных малых предприятий), несоразмерной их благосостоянию, влиянием еврейского прошлого: “…У нас вообще проходила межа еврейской оседлости… то есть это уже формирует, да, какой-то… может быть, мы поэтому тут все такие предприимчивые, что у нас во всех…” (ПМ 2: Екатерина); “Кто-то был на совещании, там на уровне области, и отмечали, что Глубокский район – одно из самых больших… по регистрации… по зарегистрированным индивидуальным предпринимателям. Вот такая вот жилка, видимо, тут что-то осталось. Видимо, евреи наследили” (ПМ 2: Петр). Это самоироническое суждение было одним из самых заметных общих мест в наших (и не только наших: [Водолажская 2009: 61–62]) беседах с жителями о городе, причем возникало оно вовсе не только в разговоре о евреях, но и в других контекстах.
73 Сочетание идеологической нейтральности и периферийной идентичности, связанных с исторической еврейскостью города, обуславливает, с одной стороны, второстепенность еврейской темы в локальном знании и благосклонно-индифферентное отношение к ней, а с другой стороны, окказиональную востребованность памяти о еврейском прошлом, не позволяющую ей ни занять заметное место, ни сойти на нет.

Библиография

1. Плавінскі 2013 – Плавінскі Г. Глыбоцкі пантэон памяці // Интэрнэт-газета Westki.info. 2013. 31 января. http://www.westki.info/blogs/14242/glybocki-panteon-pamyaci?taxonomy_vocabulary_2_tid=All&taxonomy_vocabulary_4_tid=All&page=4 (дата обращения: 13.06.2020; к моменту публикации настоящей статьи газета Westki.info перестала существовать).

2. ПМ 1 – Полевые материалы из архива центра “Сэфер”, г. Глубокое, Республика Беларусь, август 2015 г. Экспертное интервью: Геннадий Плавинский, 1938 г.р., краевед и публицист. Информанты: Лидия, 1946 г.р., журналистка; Людмила, 1937 г.р., разнорабочая; Нина, 1923 г.р., сотрудница районного финансового отдела; Валентина, 1946 г.р., ветеринарный врач.

3. ПМ 2 – Полевые материалы авторов в г. Глубокое, Республика Беларусь, апрель 2019 г. Экспертные интервью: Маргарита Коженевская, 1988 г.р., историк, научный сотрудник Глубокского историко-этнографического музея (2017‒2019); Татьяна Саулич, 1953 г.р., заместитель председателя Глубокского райисполкома (1985‒2000). Информанты: Ольга, 1980 г.р., горничная; Екатерина, 1990 г.р., хозяйка гостиницы; Петр, 1978 г.р., врач. Экскурсии: «Глубокое – “Вишневая столица”» с профессиональным экскурсоводом; квест-экскурсия “Знаток Глубокского края” с экскурсоводом-любителем, местным краеведом (обе – в рамках ежегодного республиканского фестиваля “Фест экскурсоводов”); прогулка-экскурсия по Глубокому с местным краеведом и журналистом.

4. Раковский 1927 – Раковский Л.И. Зеленая Америка: повести и рассказы. Л.: Прибой, 1927.

5. Сабалеўскi 2000 – Сабалеўскi А. Уступ // Зеленая Америка / Л.И. Раковский. Минск: [Б.и.], 2000. С. 3.

6. Шульман б.г. – Шульман А. Зеленая Америка: из книги “Километры еврейской истории” // Мишпоха: международный еврейский журнал. http://mishpoha.org/pamyat/260-zeljonaya-amerika (дата обращения: 13.06.2020).

7. Алексеевский М.Д. и др. Материалы к “Словарю локального текста Могилева-Подольского” // Антропологический форум. 2008а. № 8. С. 419–445.

8. Алексеевский М.Д. и др. Словарь локального текста как метод описания городской культурной традиции (на примере Могилева-Подольского) // Штетл, ХХI век: полевые исследования / Сост. В.А. Дымшиц, А.Л. Львов, А.В. Соколова. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2008б. С. 186–215.

9. Амосова С.Н., Каспина М.М. Детские воспоминания о праздниках: евреи и славяне о Пуриме // Лехаим. 2010а. № 2. С. 36–41.

10. Амосова С.Н., Каспина М.М. Детские воспоминания о праздниках: евреи и славяне о Песахе // Лехаим. 2010б. № 3. С. 33–39.

11. Амосова С.Н., Николаева С.В. Сны об умерших в еврейской и славянской традициях (на материале экспедиций в г. Тульчин (Винницкая обл., Украина) и г. Балта (Одесская обл., Украина)) // Сны и видения в славянской и еврейской культурной традиции / Отв. ред. О.В. Белова. М.: Институт славяноведения РАН, 2006. С. 93–114.

12. Водолажская Т. (ред.) Игра в города: по материалам экспедиций в малые города Беларуси. Минск: И.П. Логвинов, 2009.

13. Дымшиц В.А. (ред.) История евреев на Украине и в Белоруссии. Экспедиции. Памятники. Находки. СПб.: Петербургский еврейский ун-т, 1994. (Труды по иудаике. Сер. “История и этнография”. Вып. 2.)

14. Копченова И. (ред.) Глубокое: память о еврейском местечке. М.: Центр “Сэфер”, 2017.

15. Куприянов П.С. Исторический персонаж как локальный бренд, или сказочная история Дуняши Стрешневой // Воображаемая территория: от локальной идентичности до бренда / Сост. М.В. Ахметова, Н.В. Петров. М.: Форум; Неолит, 2018. С. 107–133.

16. Лукин В., Соколова А., Хаймович Б. (сост.) Сто еврейских местечек Украины: исторический путеводитель. Вып. 2: Подолия. СПб.: А. Гершт, 2000.

17. Лукин В., Хаймович Б. (сост.) Сто еврейских местечек Украины: исторический путеводитель. Вып. 1: Подолия. Иерусалим; СПб.: Эзро, 1997.

18. Львов А.Л. Штетл в XXI в. и этнография постсоветского еврейства // Штетл, XXI век: полевые исследования / Сост. В.А. Дымшиц, А.Л. Львов, А.В. Соколова. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2008. С. 9–26.

19. Мельникова Е. Финские кладбища в России: кросс-граничные группы памяти и новый моральный порядок // Антропологический форум. 2019. № 43. С. 11–40. https:// doi.org/10.31250/1815-8870-2019-15-43-11-40

20. Петров Н. «На меня всё говорят: “Ты на яурейку похожа”»: индивидуальное интервью в системе знаний о традиции // Лепель: память о еврейском местечке / Отв. ред. С. Амосова. М.: Центр “Сэфер”, 2015. С. 68–80.

21. Савина Н. Заметки о локальном тексте Глубокого // Глубокое: память о еврейском местечке / Отв. ред. И. Копченова. М.: Центр “Сэфер”, 2017. С. 153–176.

22. Соколова А. Еврейские местечки памяти: локализация штетла // Штетл, ХХI век: полевые исследования / Сост. В.А. Дымшиц, А.Л. Львов, А.В. Соколова. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2008. С. 29–64.

23. Aguilar P. Agents of Memory: Spanish Civil War Veterans and Disabled Soldiers // War and Remembrance in the Twentieth Century (Studies in the Social and Cultural History of Modern Warfare) / Eds. J. Winter, E. Sivan. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. P. 84‒103.

24. Birtwistle M. Genealogy Tourism: The Scottish Market Opportunities // Niche Tourism: Contemporary Issues, Trends and Cases / Ed. M. Novelli. L.: Routledge, 2005. P. 59–72.

25. Gantner E.B., Kovács M. The Constructed Jew. A Pragmatic Approach for Defining a Collective Central European Image of Jews // Jewish Space in Central and Eastern Europe. Day-to-Day History / Eds. J. Šiaučiūnaite-Verbickienė, L. Lempertienė. Newcastle: Cambridge Scholars Publishing, 2007. P. 211–224.

26. Hansen-Glucklich J. Holocaust Memory Reframed: Museums and the Challenges of Representation. New Brunswick: Rutgers University Press, 2014.

27. Leite N. Materializing Absence: Tourists, Surrogates, and the Making of “Jewish Portugal” // Things That Move: The Material Worlds of Tourism and Travel / Ed. M. Robinson. Leeds: Centre for Tourism and Cultural Change, 2007. P. 1–21.

28. Levin I., Lenz C. The Holocaust as Active Memory: The Past in the Present. L.: Taylor & Francis Group, 2013.

29. McCain G., Ray N.M. Legacy Tourism: The Search for Personal Meaning in Heritage Travel // Tourism Management. 2003. No. 24 (6). P. 713–717.

30. Nora P. Between Memory and History: Les Lieux De Mémoire // Representations. 1989. No. 26. P. 7–24.

31. Sandri O. City Heritage Tourism without Heirs: A Comparative Study of Jewish-Themed Tourism in Krakow and Vilnius // Cybergeo: European Journal of Geography. 2013. Document 646. https://doi.org/10.4000/cybergeo.25934

32. Veidlinger J. In the Shadow of the Shtetl. Bloomington; Indianapolis: Indiana University Press, 2013.

33. Waligórska M. Ben-Yehudah – the Belorussian Hero: Jewish Heritage and the New Belorussian National Identity Project // Perspectives: The Magazine of the Association for Jewish Studies. 2014. Spring. http://perspectives.ajsnet.org/the-land-issue-spring-2014/ben-yehudah-the-belorussian-hero-jewish-heritage-and-the-new-belorussian-national-identity-project/ (дата обращения: 13.06.2020).

34. Waligórska M. Jewish Heritage and the New Belarusian National Identity Project // East European Politics and Societies and Cultures. 2016. No. 30 (2). P. 332–359. https://doi.org/10.1177/0888325415577861

35. Zborowski M., Herzog E. Life Is with People. The Culture of the Shtetl. N.Y.: Schocken Books, 1952.

36. Zukin Sh. The Cultures of Cities. Cambridge: Blackwell, 1995.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести