Везде
От этимологических нюансов к интеграции научных дисциплин: ответ оппонентам
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
От этимологических нюансов к интеграции научных дисциплин: ответ оппонентам
Аннотация
Код статьи
S086954150016705-5-1
DOI
10.31857/S086954150016705-5
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Дзибель Герман Валентинович 
Выпуск
№4
Страницы
132-138
Аннотация

Автор подводит итоги дискуссии о происхождении этнонима русь, отвечает на критику оппонентов, приводит новые аргументы и обозначает пути дальнейших исследований. Он продолжает свою критику широко распространенных интерпретаций термина “русь” как “гребцы” или “рыжие” и подчеркивает специфичность формального развития этнонимов и других дейктических форм языка. При этом признается противоречивость некоторых письменных свидетельств и напластование различных этнонимических традиций. Превращение терминов родства и свойства́ в этнонимы было широко распространено в Древней Европе и вероятно повлияло на формирование не только этнонима русь, но и этнонимов славяне и суоми. За этими терминами просматриваются древние взаимоотношения между родами, вовлеченными в брачные и династические обмены. Реконструкция древних форм социальной организации в Восточной Европе требует осторожной интеграции этнологических, лингвистических, археологических и популяционно-генетических данных.

Ключевые слова
Русь, этимология, этнонимика, родовой строй, политогенез, генетика
Классификатор
Дата публикации
28.09.2021
Всего подписок
6
Всего просмотров
83
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf Скачать JATS
1 Прежде всего хочу поблагодарить участников дискуссии за высказанные мнения, соображения и факты. Первостепенной задачей моей статьи было вывести проблему происхождения этнонима русь, русской государственности и князя Рюрика из методологического тупика, возникшего в результате многопоколенного противостояния норманских и антинорманских тенденций в отечественной и зарубежной историографии. Судя по высказываниям оппонентов, мне это удалось. Так, K.A. Максимович пишет: “…автор не становится ни на одну из полярных точек зрения, а ищет их примирения – это безусловно подтверждает заявленную им объективность подхода”. О.П. Балановский отметил, что “его [Г.В. Дзибеля]… работа являет собой противоположный пример – взвешенного и научного, а не ангажированного рассмотрения этих вопросов”.
2 Научные подходы и гипотезы, высвобожденные из препон идеологических дебатов, могут и должны подвергаться критике (а критика, в свою очередь, контркритике) ради достижения прогресса в решении проблем. Оппоненты, отреагировавшие на этнонимическую часть работы, подвергли ее резкой критике. A.A. Романчук не видит смысла в методологическом разграничении дейктических и предикативных элементов языка. Ему это представляется наукообразием. От него ускользает конкретная суть моей критики в адрес господствующей интерпретации происхождения этнонима русь (как дейктической единицы) от герм. *roþ- “грести”, *rōþsmenn “гребцы, мореходы”. Развитие от предикативной основы *rōþ- к русь (через посредство прибалт.-фин. *rōtsi) видится исследователям как путь простой языковой деривации. Вместе с тем в реальности русь является иным типом знака (русь, русские – не значит “гребцы”, а в качестве жесткого референта имеет конкретную общность людей, связанных реальным или фиктивным общим происхождением, которая противопоставлена в языке другим подобным общностям типа кривичи, немцы или англичане). Конверсия предикативной основы в дейктическую форму должна доказываться иными методами, нежели просто показом фонетической возможности перехода *rōþ- в русь. Нет никаких свидетельств использования основы *rōþ- в качестве этнонима на скандинавской почве, нет никаких свидетельств ее заимствования как предикативного слова в восточнославянских или финских языках того времени с последующим переходом от заимствованного варианта *rōþ- к rōtsi или к русь уже на местной почве. Налицо разрывы в фактической базе гипотезы. Если мы пристально вглядимся в морфологию, то тоже заметим натяжку: герм. *rōþsmenn “гребцы” как таковое не имеет параллелей ни в финно-угорских, ни в славянских языках; оно должно было подвернуться разложению на компоненты с выделением основы *rōþs- и ее превращении в этноним. Трудно себе представить, кто стал бы заниматься такого рода искусственными преобразованиями.
3 Нет также никаких параллелей образованию этнонима на основе мореходных качеств викингов в других европейских языках. A.A. Романчук приводит в качестве общей параллели гипотезу о происхождении слова скифы (как самоназвания, так и экзоэтнонима) от индоевропейскоой глагольной основы *(s)kewd- “стрелять, бросать”, подкрепленную широко распространенным античным представлением о скифах как лучниках. Однако основа *(s)kewd- встречается в значении “стрелять” только в германских языках, а производные от этого этимона в индоиранских языках (скрт. сódati “подстрекать”, перс. čost “быстрый, активный”) по семантике не подходят в качестве источника названия скифов. В последнем изданном словаре германской этимологии (Kroonen 2013: 445) связь герм. *skeutana “стрелять” с этими лексемами вообще отрицается.
4 Непонимание дейктической природы этнонимов характерно также для отзыва В.С. Кулешова. Ему достаточно растущей авторитетности теории “руси как гребцов”, и он не видит, что между русь и *rōþ- нет никакой связи, кроме созвучия, навеянного норманской теорией. Любитель филологических деталей, В.С. Кулешов сам признает, что появление -ts- в прибалт.-фин. *rōtsi нельзя объяснить из герм. *rōþ- (Кулешов 2009: 451), но, находясь в плену “безальтернативных” решений, он согласен на любые компромисы.
5 Моя гипотеза, за которой не стоит ни норманской, ни антинорманской идеологии, ему кажется несерьезной. Но давайте вчитаемся в его возражения. Во-первых, В.С. Кулешов считает, что «общеславянское *rodičь является nomen agentis и значит “тот, кто родил = отец”, а не “член рода”». Но этимологические словари (напр.: Boryś 2018: 516) реконструируют значение праслав. *rodičь именно как “член рода, связанный кровными узами”. Значение “отец”, появляющееся в западнославянских языках, более позднее (ср. ст.-польск. rodzic “родственник”, ст.-чеш. rodic “потомок, родственник, земляк”, польск. rodzic “отец”). В герцеговинском диалекте сербского языка есть слово rȍdijāci “родственники” (Brückner 1927: 14; см. также: Skok 1971: 152). Эта форма, также как и *rodiči , является производной от глагола *roditi “рождать”. Она снабжена аналогичным аффиксом и тоже означает не “отцы”, а “родственники”1. Таким образом, вопреки В.С. Кулешову, нет оснований полагать, что русь и *rodiči синхронны на славянской почве. У *rodiči – праславянские корни.
1. Я выражаю благодарность Орсату Лигорио за консультацию по поводу этой сербской формы.
6 Во-вторых, В.С. Кулешов утверждает, что “Г.В. Дзибель не видит разницы между краткими и долгими гласными”. Но его опровергает текст самой моей статьи, где написано следующее:
7 При преобразовании слав. *rodičь, *rodiči в фин.-угор. *rōts-i праславянский краткий гласный (ср.: циркумфлекс в лтш. rads “род, родственник”), видимо, подвергся удлинению в ударном слоге (см.: Pugh 2008). Вполне возможно, что первоначально слав. *rodičь, *rodiči было заимствовано одним из финских языков (с более жесткой зависимостью долготы слога от ударения), откуда оно перешло к другим уже с долгим гласным/дифтонгом.
8 С другой стороны, выпадение первого безударного -i- при переходе от слав *rodiči (пока трудно объяснимый момент, важный для К.А. Максимовича) могло повлечь за собой удлинение гласного в закрытом слоге (ср. для финского: Lehtonen 1970), отсюда *rōtsi.
9 Специальные работы, посвященные исследованию фонетики дейктических заимствований с методологической точки зрения, насколько мне известно, отсутствуют, поэтому нельзя с уверенностью сказать, вписываются ли дейктические слова с их сильным прагматическим “фоном” в регулярные фонетические соответствия, которые обычно обнаруживаются в заимствованной предикативной лексике. Этнонимы чем-то сродни “культурной” лексике, которая кочует из одного языка в другой и неоднократно адаптируется на новой почве, отчего подчас возникают перебои в фонетической структуре. Преимущество моей гипотезы заключается в том, что она связывает новое самоназвание восточных славян как единой по происхождению общности с предикативным термином, который означает “член рода как общности людей, связанных общим происхождением”. Таким образом, наблюдается семантическая преемственность, которую можно интерпретировать как свидетельство процесса перехода восточных славян от родоплеменного строя к этногосударственному. Наличие прямой параллели подобной семантической эволюции у германоязычных свеев, с которыми древние славяне находились в таких тесных контактах, что древние авторы их даже путали, служит дополнительным (но далеко не решающим, как справедливо отметил К.А. Максимович, ибо этимология и узус могут расходиться) подтверждением этой гипотезы. Формальная сторона преобразования *rodiči > *rōtsi > русь, наверное, требует дальнейшего исследования в области диалектологии, лексических контактов и акцентологии. Для таких изысканий необходим грамотно подобранный материал. Цепочка *rodiči > *rōtsi > русь именно таким материалом и является.
10 В-третьих, В.С. Кулешов придерживается “безальтернативной” (в трудах шведских и финских исследователей) трактовки *rōtsi как заимствования из скандинавского источника вида *rōþs ~ *rōþz до завершения ротацизма в VIII в. Этот пассаж звучит весомо, но суть от этого не меняется: нет никаких этнолингвистических оснований связывать этноним *rōtsi с германской предикативной основой *rōþ-. Если бы древние финны оказались под впечатлением гребцов-скандинавов, они назвали бы их словом из своего языка. А если бы спросили у этих гребцов, кто они такие, то, наверное, услышали бы в ответ “свеи”. При любом раскладе свейские слова с основой *rōþ- вряд ли закрепились бы за пределами языка самих этих “гребцов”. При наличии альтернативы (слав. *rodiči > *rōtsi потому, что свеев, видимо, древние славяне называли “родичами” – калька с самоназвания свеев, – а от них имя закрепилось и среди прибалтийскох финнов) нет необходимости привязывать происхождение этого этнонима к хронологии германского ротацизма, что упрощает картину.
11 Наиболее существенная критика в адрес моей гипотезы исходит от К.А. Максимовича и А.А. Романчука. Действительно, цепочка слав. *rodiči “родичи” > фин.-угор. *rōtsi (экзоэтноним как для шведов, так и для восточных славян) > русь (новое самоназвание восточных славян) кажется нагромождением процессов, каждый из которых трудно доказать документально. К.А. Максимович назвал это “логико-герменевтическим тупикoм”. Однако логико-герменевтическая сложность, с моей точки зрения, – удел любой доисторической реконструкции.
12 Можно с разумной долей уверенности сказать, что в родоплеменную эпоху восточнославянские, свейские, финские, балтские племена и роды осознавали себя как “свои”, “родичи” или просто “люди”. Для этого есть множество типологических параллелей. Нельзя согласиться с А.А. Романчуком, который не верит в прозрачность самоназвания свеи для носителей языка. Производные от ПИЕ *su̯е- в большинстве индоевропейских языков настолько стабильны по звучанию, многочисленны и разносторонни (термины родства, местоимения, этнонимы, простые существительные, прилагательные, глаголы), что в их продуктивности не может быть сомнений. Смысл слова свей/свеи должен был быть понятен не только носителям языка, но и их соседям. Это, в свою очередь, могло породить частые кальки и адаптации (свеи > свои > родичи), тем более что вся эта семантическая сфера весьма универсальна в человеческих сообществах. Кальки и адаптации, в свою очередь, подвергались обратным заимствованиям, приводя к ситуациям, когда восточные славяне слышали свеи, переводили их в финноязычной среде как rodiči, а уже их финноязычные соседи начинали называть свеев rōtsi. Но и от славян они часто слышали, что они родичи. В какой-то момент форма rōtsi, видимо, приобрела популярность у самих славян, которые сначала могли осознавать, что rōtsi – это исковерканное их родное rodiči, но звучащее уже маркированно и престижно2. Этим сценарием возможности интерпретации не ограничиваются. Но мне ясно одно: в условиях славяно-финно-скандинавского культурного пограничья понятие “родич” стало разменной монетой, т.к. позволяло легко индексировать идентичности участников культурного обмена3.
2. К.А. Максимович может возразить, что форма слова из языка прибалтийских финнов, которые – в глазах восточных славян – находились на более низкой ступени развития (“убогие чухонцы” у А.С. Пушкина), вряд ли могла стать престижной. В то же время прагматические переходы слова из пейоративного регистра в престижный этнолингвистам известны (напр., переход экзоэтнонимической формы nigger в последние десятилетия в среде афроамериканцев).

3. Самоназвание финнов Suomi неоднократно этимологизировалось. Его созвучие с германскими этнонимами Semnones, Suēbi, Suābi, Sabīnī и с теми же Svíar и Swe(h)on наталкивает на мысль о происхождении финского самоназвания из германских (индоевропейских) этнонимов на *su̯e- (с сохранением s- перед гласным заднего ряда). Не исключено, что за кроссэтническими этнонимами rōtsi/русь, Svíar и Suomi скрывается древнее циркумбалтийское социальное устройство, вовлекавшее разноэтничные роды́ в отношения брачного обмена (см. об этом феномене: Крюков 1993).
13 Как справедливо напоминают и К.А. Максимович, и А.А. Романчук, новгородские славяне имели более древнее самоназвание – словене. Этнологам известны случаи сосуществования двух эндоэтнонимов или двух экзоэтнонимов. Например, алеуты Аляски называют себя алутик или сугпиак в зависимости от прагматического контекста (DeHass 2012). Первый этноним восходит к их именованию русскими, а второй имеет эндогенные, родовые корни. Американцы официально называют русских Russians, а на слэнге Russki. Последняя форма, хотя она и является заимствованием самоназвания самих русских, используется жителями США пейоративно. В древности на территории Центральной и Восточной Европы сосуществовали несколько этнонимических моделей (географическая – типа поляне, признаковая – типа немцы [букв. “не говорящие на моем языке”], кровнородственная – типа свеи и пр.). Эти модели, первоначально равноправные и контекстно обусловленные, могли со временем вступать в жесткую конкуренцию, в результате чего одна модель вытесняла другие. В этом выражается не субъективная “забывчивость” (как у К.А. Максимовича) носителей языка, а обычная лексическая замена.
14 Праслав. *Slověně имеет в литературе разные этимологические интерпретации (см., напр.: Mesiarkin 2017; Ballester 2019). Помимо наиболее распространенного (и напрашивающегося) толкования этого этнонима как происходящего от праслав. *slovo “слово”, имеются и другие. В контексте настоящей дискуссии интерес представляют две теории. Я. Отрембски (Otrębski 1947) объясняет *Slověně как “свои люди”, ссылаясь на герм. *selba(n) “сам, свой” – это слово часто связывают с ПИЕ *su̯e-, но фонетические детали не ясны (Kroonen 2013: 432). В том же русле мыслил З. Голомб (Gołąb 1992), предполагавший диссимиляцию *Svoběně > *Slověně. Если эти теории верны, то этнонимы словене и русь синонимичны по своей этимологической природе, а словене и свеи идентичны по происхождению. Все они отражают характерный для всей Европы процесс сложения этносоциальных единиц на основе древних родовых, а разница порой только в местных лексических и фонетических особенностях развития.
15 Наиболее существенным возражением, выдвинутым К.А. Максимовичем и А.А. Романчуком, мне представляется тот факт, что название Русь было “издревле (от самого начала русского государства и даже раньше) закреплено за Киевом и несколькими прилегающими к нему княжествами”. У Константина Багрянородного Новгород Х в. – это “внешняя Русь”, словно производная от основной – Киевской Руси (Насонов 2006: 38). Этот факт, действительно, плохо объясним как с позиции моей гипотезы, так и с позиции гипотезы о происхождении русь из герм. *rōþ-. Для обеих гипотез необходимо присутствие прибалтийско-финского посредника, что привязывает процесс зарождения этнонима русь к Северо-Западу.
16 Попытки найти этимологические истоки руси либо в иранских языках, либо в неопосредованной восточнославянской лексике имеют свои недостатки. К.А. Максимович является сторонником происхождения русь из корня *roud- “русый, рыжий”. Его обижает моя апелляция к мнению Л.С. Клейна (а не неких лингвистов, которых К.А. Максимович не упоминает) относительно этой этимологии. Между тем Л.С. Клейн выступает здесь не как археолог, а как общий эксперт по проблематике и методологии, которому, как и мне, ясно, что связь между русь и русый/рыжий (с привлечением топонимов типа Русса или без них) произвольная. Как и этимология руси из герм. *rōþ-, она основана на внешнем созвучии и внешне “закономерной” фонетике. Однако в ней нет этнолингвистического контекста. Почему именно цвет волос стал ключевым для самодифференциации восточных славян? Почему финны вдруг стали называть “русыми/рыжими, русами” древних шведов? Вместо этнолингвистического контекста в автохтонной этимологии присутствует антинорманская установка (так же, как в этимологии руси из *rōþs имеет место норманская установка). Преодолению этой двоякой заданности в историографии вопроса и посвящена предложенная мной этимология руси из *rodiči. С одной стороны, в основе самоназвания русских, я считаю, лежит восточнославянское слово *rodiči, заимствованное в финно-угорские языки как *rōtsi (с направлением заимствования соглашается К.А. Максимович). А с другой стороны, это автохтонное слово несет на себе отпечаток славяно-финно-шведского пограничья (с обратным семантическим и лексическим влиянием на развитие руси из *rōtsi), где, как я предполагаю, и началось сложение древнерусской государственности и древнерусского этноса.
17 Критическим обстоятельством является то, что русь – это не столько племенной, сколько государственный этноним. Под эгидой Руси произошло объединение восточнославянских племен в раннее государство. С точки зрения генетики происхождение Рюрика безусловно связано с Северо-Западом – с Восточной Балтией (в моей интерпретации генетических данных) или с Западной Балтией (по мнению О.П. Балановского). Генетическая линия Рюрика не имеет глубоких западноевропейских корней, поэтому на сегодняшний день трудно представить Рюрика выходцем из скандинавской династии (нет упоминаний об уходе некоего Рюрика на восток и в скандинавских сагах) или из массы типичных скандинавских общинников. Генетически Рюрик обособлен как на германском, так и на восточнославянском генетическом фоне. Его корни уходят в дославянское (балтийское, прибалтийско-финское) население. Северо-западное происхождение линии Рюриковичей косвенно поддерживает северо-западное происхождение этнонима русь. Если русь (этноним, хорошо вписывающийся в географически плотную морфологическую модель: чудь, водь, весь, голядь, корсь, сумь, емь и пр.) выводится из *rodiči этимологически, то налицо свидетельство смены географической (напр., поляне, древляне, дреговичи), языковой (словене) и антропонимической (напр., радимичи) форм коллективной идентификации на кровнородственную (реальную и метафорическую). Объединение восточнославянских земель в раннерусское государство, а их обитателей в русский этнос произошло в ходе консолидации власти в руках изначально маргинального циркумбалтийского рода Рюриковичей (с автохтонной восточнобалтийской Y-хромосомой) и создания долгосрочного патрилинейно-династийного правления на всей территории Восточной Европы.
18 Это приводит нас к теме, затронутой в отзыве О.П. Балановского: есть ли необходимость в объединении таких с виду разнородных и массивных тем, как происхождение этнонима русь, русской государственности и генетической линии Рюриковичей, или же соединение их в общий нарратив – сугубо дань историографической традиции? С моей точки зрения, здесь все зависит от конкретной исторической ситуации. Известны случаи, когда генетика и политогенез не совпадают (как в примере с грузином/осетином Сталиным, по чистой случайности вставшем во главе нового советского государства). В случае с древнерусской историей параллелизм генетической генеалогии, политогенеза и этнонимики, преподносящий разные вариации на тему “общего происхождения”, все-таки присутствует. С этим параллелизмом нужно обращаться осторожно, но в нем отражается единство исторического процесса, которое позволяет точнее реконструировать доисторическую реальность.

Библиография

1. Крюков М.В. Социальное и этническое: проблемы соотношения // Расы и народы. Вып. 22 (1992). М.: Наука, 1993. С. 5–25.

2. Кулешов В.С. К оценке достоверности этимологий слова русь // Труды Государственного Эрмитажа. Т. XLIX: Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого Света: материалы Международной конференции, состоявшейся 14–18 мая 2007 года в Государственном Эрмитаже / Ред. Б.С. Короткевич, Д.А. Мачинский, Т.Б. Сениченкова. СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2009. С. 441–459.

3. Насонов А.Н. “Русская земля” и образование территории древнерусского государства. М.: Наука, 2006.

4. Boryś W. Słownik etymologiczny języka polskiego. Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2018.

5. Brückner А. Słownik etymologiczny języka polskiego. Krakow: Krakowska Spółka Wydawnicza, 1927.

6. de Ballester X. Slověninъ, o del etnónimo de los eslavos // Quaderni di semantika. 2019. Nu. 5. P. 49–64.

7. DeHass M.C. What is in a Name? The Predicament of Ethnonyms in the Sugpiaq-Alutiiq Region of Alaska // Arctic Anthropology. 2012. Vol. 49. P. 3–17.

8. Gołąb Z. The Origins of the Slavs: A Linguist’s View. Columbus: Slavica, 1992.

9. Kroonen G. Etymological Dictionary of Proto-Germanic. Leiden: Brill, 2013.

10. Lehtonen J. Aspects of Quantity in Standard Finnish. Jyväskyllä: Jyväskyllä University Press, 1970.

11. Mesiarkin A. The Name of the Slavs: Etymology and Meaning // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2017. No. 1 (21). P. 3–20.

12. Otrębski J. Słowianie. Rozwiązanie odwiecznej zagadki ich nazw. Poznań: Księgarnia Ziem Zachodnich Stan, 1947.

13. Pugh S.M. On the Assimilation of Russian Substantival Lexemes in Karelian // Word. 2008. Vol. 59. P. 219–240.

14. Skok P. Etimologijski rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Zagreb: Jugoslavenska akademija znanosti i umjetnosti, 1971.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести