Наверное, такие публикации тоже нужны. По крайней мере, Г.В. Дзибель в своей статье “Взгляд на славяно-финно-скандинавское культурное пограничье IX–XI вв. с позиции антропологии родства” проявил недюжинную фантазию и попытался подойти к “вечному вопросу” с необычной (аналогов я, во всяком случае, не припоминаю) стороны. Возможно, в итоге это натолкнет какого-то исследователя на новую интересную идею – и тогда, как честный человек, он не преминет упомянуть, что именно послужило источником его вдохновения (вне зависимости от того, каково его мнение о собственно гипотезе или даже о самом Г.В. Дзибеле). Поэтому, думаю, редакция журнала поступила верно, организовав такое обсуждение. И я очень признателен за возможность принять в нем участие.

Однако с гипотезой Г.В. Дзибеля (как с ее главной идеей, так и с рядом второстепенных положений; равно как и с используемым им “методом”) я, к сожалению, согласиться не могу. На мой взгляд, эта гипотеза построена на анахронизмах, неверных этимологиях и фантастических представлениях об историко-археологических реалиях рассматриваемой эпохи. Ниже я попытаюсь показать, что приводит меня именно к такой оценке. И, наверное, наилучшим способом здесь будет следовать обсуждаемому тексту, останавливаясь на ключевых его моментах.

Г.В. Дзибель начинает с обширного пассажа о дейктической лексике – целесообразность которого мне, признаться, неясна. Можно предположить, что этот “дейктический экскурс”, по замыслу Г.В. Дзибеля, должен был послужить теоретическим обоснованием (а иной цели я здесь усмотреть не могу – никакой другой функциональной нагрузки в статье этот отрывок, насколько могу видеть, не несет; разве что он добавлен для повышения общей “умности” текста?) как предлагаемой им гипотезы, так и критической оценки одной из наиболее известных традиционных этимологий этнонима русь. Процитирую:

Попытка В.С. Кулешова восстановить престиж этимологии *roðsmenn> *rōtsi> русь “как не имеющей себе равных по лингвистической доказательности и объяснительной силе” не представляется убедительной (Кулешов 2009: 452). Эта этимология не имеет параллелей в индоевропейском этнонимическом материале и родилась из чисто внешнего созвучия *roðsmenn и Ruotsi и *roðsmenn и русь В отличие от предикативной лексики, отражающей понятия (в данном случае “гребцы”), дейктические слова обладают реальными референтами и реальными субъектами наречения (т.е. являются “жесткими дезигнаторами”, по С. Крипке), и простого созвучия форм (даже не нарушающего некоторых фонетических законов) не достаточно для установления деривации (подчеркнуто мной. – А.Р.).

Однако не могу сказать, что предполагаемая цель (теоретическое обоснование озвученной гипотезы) была автором действительно достигнута. Никакого значения для решения проблемы этимологии этнонима русь все рассуждения Г.В. Дзибеля о дейктической лексике, на мой взгляд, не имеют. И доминирующую в современной науке этимологию этнонима русь никак подорвать не могут.

Впрочем, прежде чем комментировать предлагаемое Г.В. Дзибелем отсутствие “параллелей этимологии *roðsmenn> *rōtsi> русь” в индоевропейской этнонимии, хотел бы заметить, что не могу согласиться и с избранным Г.В. Дзибелем “методом” дискуссии с оппонентами – в данном случае с В.С. Кулешовым. Полагаю, совершенно недостаточно заявить, что что-то “не представляется убедительным”, и пойти дальше, не сопроводив свое заявление аргументацией.

Это замечание представляется мне весьма существенным, поскольку, хотя я и сам скептически отношусь к “этимологии *roðsmenn> *rōtsi> русь” (и свои сомнения изложил достаточно подробно [Романчук 2013a, 2013б], при этом тщательно сославшись на тех своих предшественников, выводы которых в том числе побудили меня к скептической оценке этой версии), упомянутую (как, впрочем, и остальные) работу В.С. Кулешова я оцениваю весьма высоко, и прежде чем усомниться в предложенной им этимологии, я изложил свои аргументы в пользу таких сомнений в своих статьях, посвященных варяго-русскому вопросу (Там же). Иные работы, критически оценивавшие бы попытку В.С. Кулешова, мне не известны (да и Г.В. Дзибель о таковых ничего не сообщает); значит ли это, что Г.В Дзибель в данном случае опирался именно на мои замечания (ему, без сомнения, хорошо известные)? В таком случае, полагаю, ему следовало бы об этом упомянуть.

Но все же куда существеннее другое: я не могу согласиться с тезисом автора, что “модель гребцов” не имеет параллелей в индоевропейской этнонимии. Хотя Г.В. Дзибель здесь недостаточно четко выразил свою мысль (в каком смысле – не имеет параллелей?), даже если принимать “модель гребцов” в предельно узком значении (модель, возводящая рассматриваемый этноним к корню со значением действия), этот тезис, на мой взгляд, очевидно неверен. Не буду углубляться в этот вопрос, напомню лишь об этнониме сарматы (Тохтасьев 2005: 296), равно как и о том, что именно аналогичная модель, возводящая этноним скифы к и.-е. корню со значением “стрелять” (подробнее см.: Кулланда 2011: 20–21), в науке сегодня доминирует (она представляется мне и наиболее убедительной).

В отношении же финской этнонимии позволю себе напомнить приводимые мной ранее суждения Ю. Мягисте и Х. Станга:

Х. Станг, присоединяясь к мнению известного эстонского лингвиста Ю. Мягисте, считает, что в связи с этимологией Ruotsi «финский глагол ruotsia “очищать рыб” необходимо учитывать как в формальном отношении, так и со стороны реального содержания. Ср. параллельную пару слов Суоми и суомус “рыбный суп” Достойны внимания и другие финские названия народностей, соотносящие этнонимы с понятиями о рыбах или рыболовстве – *вепся, финне, гарйа» (Станг 1999: 146) (Романчук 2013a: 292).

Впрочем, самое главное то, что даже если бы “модель гребцов” действительно оказалась единичным примером такого рода, это никак не могло бы служить аргументом против ее существования.

Однако пойдем далее и обратимся к центральной идее Г.В. Дзибеля – этимологизации этнонима русь от славянского род. Для начала автор достаточно подробно изложил доминирующую в современной науке точку зрения об этимологии этнонима свеи. А затем попытался перекинуть мостик к собственно этнониму русь.

Процитирую:

Ключ к происхождению этнонима русь/рос и его употреблению в отношении свеев коренится в самоназвании самих свеев. Как было изложено выше, Svíar/Swe(h)on/Suiones/свеи надежно возводится к ПИЕ корню *su̯е- и производной от него основе *su̯oi-, которая означала “свои, родичи”. Значение самоназвания свеев настолько прозрачно, что без труда могло переводиться на другой язык как самими свеями, так и другими этносоциальными образованиями, в первую очередь варяжско-славянскими дружинами Х в., которые, скорее всего, были двуязычными При переводе на древнерусский Svíar должно было давать не что иное, как *svoji “свои” или *rodiči “родственники, родичи”.

Увы, но предположения эти насколько “остроумны” (в кавычках, поскольку это “остроумие” основано, как мне кажется, попросту на незнании), настолько и далеки от реальности. Во-первых, как мне представляется, совершенно невозможно согласиться с допущением о “прозрачности” значения этнонима свеи в столь позднее время, как Х в. н.э., даже для самих свеев (для них он был непрозрачен, по крайней мере, уже в начале I тыс. н.э., а скорее, много ранее), не говоря уже о славянах или финнах. Семантически прозрачен он был в момент своего формирования – и это, по всей видимости, были времена заведомо более древние, чем те, когда состоялись первые контакты даже финнов и скандинавов (не говоря о финнах и славянах и тем более скандинавах и славянах). Порукой тому, на мой взгляд, служит в том числе и то, что во всех основных скандинавских языках (шведском, датском и норвежском) мы видим уже лексему släkt/slægt/slekt “род” (Марклунд-Шарапова 2007: 666; Крымова и др. 2004: 617–618; Берков 2006: 831–832) и ее производные в значении “родня, родичи, родственники, поколение”. Это, на мой взгляд, первый анахронизм из числа тех, на которых выстроена цепочка предположений Г.В. Дзибеля.

Второй анахронизм заключается в его апелляции к “варяжско-русским дружинам X в.” как к той среде, в которой возникает этноним русь. Мне уже приходилось критически отзываться об этой идее, хотя и высказанной другими авторами и с других позиций. И, как я постарался показать, вся совокупность имеющихся у нас сведений об этнониме русь свидетельствует, что он возник намного ранее X в. и даже, думаю, ранее середины I тыс. н.э. (Романчук 2013а, см. также: Романчук 2018: 103, прим.13).

Напомню свои аргументы:

…что бы ни было источником др.-рус. русь, но это мог быть только эндоэтноним – самоназвание этнической (подчеркну!) общности, обитавшей в Восточной Европе уже в VI–VII вв. – не позднее. …как очевидно, русь как этноним фиксируется (в частности, упомяну известное сообщение о “хакане рос”) еще до того, как возникло Древнерусское государство – и, соответственно, та среда, в которой, по модели Мельниковой-Петрухина, должна была произойти трансформация соционима в этноним… (Романчук 2013a: 292).

Собственно, уже сам факт существования производных от (предположительно) исходной для этнонима русь формы в языках таких весьма неблизких (как территориально, так и в языковом отношении, а также в плане истории) финно-угорских народов, как прибалтийско-финские, коми, саамы, ханты, удмурты, свидетельствует о весьма значительной древности возникновения этой исходной формы (и именно уже как этнонима).

Есть и третий анахронизм. Очевидно, что славяне познакомились со скандинавами много позже прибалтийско-финских народов, и очевидно, что знакомство это произошло при посредничестве именно прибалтийских финнов, которые как-то должны были именовать скандинавов. Однако по логике рассуждений Г.В. Дзибеля получается, что прибалтийско-финские народы (и не только, но и те же саамы) уже после многих столетий своего знакомства и общения со скандинавами вдруг (а, кстати, почему?) сразу после прихода славян (да ведь, кстати, и не сразу – гипотеза Г.В. Дзибеля предполагает определенное время, необходимое, чтобы сложился постулируемый им “славяно-свейский симбиоз”) заменили (напрочь забыв!) свое изначальное название свеев “славянским”. А потом, как венец всего, уже славяне вдруг “забывают”, с чего все началось, и уже от финнов “забирают назад” рожденный ими этноним, но уже в новой форме.

Модель, на мой взгляд, совершенно нереальная, абсолютно никак даже не пытающаяся учесть тайминг предполагаемых событий и элементарную хронологию и, думаю, не требующая дальнейших комментариев. Не говоря уже о том, что она абсолютно не соответствует (да и не пытается соответствовать) и историко-археологическим данным¹.

* * *

Итак, если очень коротко, то вот те основания, которые не позволяют мне согласиться с “гипотезой” Г.В. Дзибеля.

Проблема происхождения руси и этимология этнонима русь действительно остаются дискуссионными вопросами. Но решать их так, как это делает Г.В. Дзибель, – на мой взгляд, путь в тупик.

Что же касается возможных решений, то в этой связи должен заметить, что ранее, опираясь на работы предшественников (и прежде всего К.А. Максимовича), я предложил иную гипотезу происхождения этнонима и этноса русь (Романчук 2013a: 292–294; 2014: 352, прим. 9; 2018: 103, прим. 12). Насколько она верна – судить другим. Здесь только напомню, что, согласно предлагаемой мной гипотезе, «этнонимы руги, рутены, русь могли возникнуть как различные формы одного общего этнонима, восходящего к “и.-е. группе rudh-/rudh-/roudh-(reudh-)” с основным значением “красный”» (Романчук 2013a: 294). Эта гипотеза предполагает существование изначально неславянского (видимо, германского, но необязательно северогерманского) народа русь, тесное взаимодействие которого с северо-западными группами (будущих) восточных славян и привело к восприятию последними этого этнонима и возникновению уже собственно славянского народа и этнонима русь.

Если же говорить о “фин.-угoр. *rōts-” и финском именовании шведов, то:

– во-первых, я отнюдь не уверен, что оно действительно имеет отношение к этимологии этнонима русь. Помимо фактов, приведенных мной в статье 2013 г. (Романчук 2013a: 291–292) и как раз и побуждающих сомневаться в этом, нельзя забывать и о таком весьма существенном (и напрочь проигнорированным, даже не упомянутым Г.В. Дзибелем) факте: финны и эстонцы именуют русских, как хорошо известно, venäjä.

И здесь возникает вопрос, который, насколько могу судить, пока недостаточно осознается: почему в таком случае другие финно-угорские народы, которые в отличие от финнов и эстов встретились с русскими много позже (а со скандинавами не пересекались вообще), стали именовать русских этнонимом, восходящим к финскому именованию шведов?

Если бы финны и эсты выступили в качестве посредников, то, можно предположить, что они передали бы прочим финно-угорским народам СВОЕ (и, очевидно, весьма архаичное) наименование русских, т.е. venäjä, а отнюдь не *rōts-;

– во-вторых, если мы все же связываем “фин.-угoр. *rōts-” и этноним русь, то, по всей видимости, не только должны исходить, как я отметил выше, из существенно большей древности событий, приведших к возникновению “фин.-угoр. *rōts-” как этнонима, но и должны предположить, что исходным источником для него послужили контакты финно-угров не со скандинавами, а с германскими (восточногерманскими) народами, участвовавшими (позже?) в Великом переселении народов. И затем уже финны и эсты перенесли воспринятый этноним на шведов.

Таковы в самом сжатом виде те соображения, которые я могу здесь высказать по поводу как гипотезы Г.В. Дзибеля², так и в целом по проблеме происхождения этнонима русь.