Везде
О происхождении этнонима русь и рода Рюриковичей: взгляд на славяно-финно-скандинавское культурное пограничье IX–XI вв. с позиции антропологии родства
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
О происхождении этнонима русь и рода Рюриковичей: взгляд на славяно-финно-скандинавское культурное пограничье IX–XI вв. с позиции антропологии родства
Аннотация
Код статьи
S086954150016700-0-1
DOI
10.31857/S086954150016700-0
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Дзибель Герман Валентинович 
Выпуск
№4
Страницы
80-99
Аннотация

В статье северо-восточноевропейское культурное пограничье IX–XI вв. анализируется с позиции антропологии родства. Предлагается новая этимология этнонима русь, который выводится из древнерусского термина родства родичи. Автор рассматривает русь как кальку с самоназвания шведов, испытавшую на себе влияние финно-угорских языков. Трансформация термина родства в этноним произошла в процессе эволюции восточнославянской родовой и политической организаций, приведшей к появлению новых этногосударственных образований, сопровождающихся выдвижением приоритетных родов и развитием линейной системы наследования княжеской власти. Данные по современным популяциям и палеогеномные данные шведов, славян, балтов, в также представителей династии Рюриковичей используются для реконструкции специфики взаимодействия между родовыми структурами, молекулярными линиджами и антропонимами в контексте северо-восточноевропейского культурного пограничья. В статье представлены пути интеграции норманской и антинорманской традиций для решения “варяжского” вопроса.

Ключевые слова
этнонимы, родство, этимология, восточные славяне, норманны, политогенез, Рюриковичи, Y-ДНК, этногенез
Классификатор
Дата публикации
28.09.2021
Всего подписок
6
Всего просмотров
88
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf Скачать JATS
1

Памяти Льва Самуиловича Клейна
2 О новом этапе “варяжских споров” в российской исторической науке
3 В своей книге “Спор о варягах” Л.С. Клейн красноречиво описал трехсотлетнюю историю академических дискуссий по поводу происхождения этнонима русь, Русского государства и его первой династии – Рюриковичей. Каждый век этой истории характеризовался своим публичным поединком между лидерами норманского и антинорманского течений в российской историографии: XVIII в. был отмечен “схваткой” Г.Ф. Миллера и М.В. Ломоносова, в середине ХIX в. петербуржцы рвались посмотреть диспут между М.П. Погодиным и Н.И. Костомаровым, в XX в. эти дискуссии продолжились. Так, сам Л.С. Клейн участвовал в подобных спорах дважды: в 1965 г., когда его оппонентом был И.П. Шаскольский, и в 2010–2015 гг., когда сначала В.В. Фомин резко отозвался о работах Л.С. Клейна (Фомин 2013), а затем Л.С. Клейн с коллегами на сайте “Троицкий мост” выступили с масштабным опровержением исследований, критикой публикаций и коммерческой деятельности биохимика и историка-любителя А.А. Клёсова и его “Академии ДНК-генеалогии” (Клейн 2015).
4 В короткой статье невозможно ни отразить все богатство документальных данных, ни отдать должное всей необозримой литературе по “варяжскому вопросу”, накопившихся за 300 лет. Цель настоящей публикации – вызволить проблему происхождения термина русь, российской государственности и династии Рюриковичей из пут идеологических распрей, вычленить рациональное зерно и точки соприкосновения в исследованиях норманистов и ненорманистов и взглянуть на эту проблему с позиций современной антропологии родства (kinship studies).
5 В антропологии родства переплетаются этимологические, этнолингвистические, социально-политические, историко-генеалогические и популяционно-генетические аспекты (см.: Дзибель 2001; Dziebel 2007). Подлинно научное решение затрагиваемых в этой статье вопросов подразумевает междисциплинарность подхода, гетерогенность предмета исследования и относительную автономию двух точек зрения. Методологически недопустимо сведение происхождения древнего имени к этническому происхождению его носителя (ср.: Успенский 2002б: 49; Грот 2013: 207), языка – к биологической популяции, социальной категории рода и семьи – к генеалогическому родству (ср.: Попов 1991), этнического родства – к молекулярным линиджам членов этноса (ср.: Клейн 2015–2016).
6 Взаимная несводимoсть понятий, описывающих раннюю историю Руси, создает эффект эпистемиологического пограничья, при котором абсолютные категории одной дисциплины соседствуют с категориями других дисциплин и влияют на них. Осознание реальности и важности такого пограничья особенно актуально для антропологических исследований древней истории регионов, развивавшихся на стыке нескольких культурных традиций и генетических популяций. В статье показывается, что происхождение этнонима русь, российской государственности и династии Рюриковичей необходимо рассматривать в контексте многовековых контактов между восточнославянскими, германскими, балтийскими и финно-угорскими племенами.
7 Дейктические элементы языка и их этимологии
8 В 1935 г. видный польский славист А. Брюкнер написал: “Тот, кто удачно объяснит название Руси, овладеет ключом к истокам ее истории” (Brückner 1935: 41). Почему же именно этноним является ключевым в решении такой крупной научной проблемы?
9 Дело в том, что антропонимы (этнонимы; автонимы, или личные имена; патронимы, или фамилии; текнонимы; некронимы; теонимы и т.д.), термины родства, адопции и свойства́, местоимения, демонстративы, релятивные имена (напр., политонимы правитель, князь, царь; соционимы друг, товарищ, раб, господин) образуют особую группу элементов языка, которые именуются дейктическими, шифтерными или эгоцентрическими (см.: Galaty 1982; Апресян 1986; Fleming 2011; Herzfeld 2016). Местоимения и демонстративы тяготеют к чисто грамматическим категориям дейксиса, термины родства, формы вежливости и релятивные имена образуют лексико-грамматическую подгруппу, а антропонимы могут приобретать функцию надлексического, нарративного (мифическо-повествовательного) дейксиса. В отличие от предикативных слов (напр.: сокол, грести, лодка, наука и пр.), значение которых определяется системой языка, значение и/или референт дейктических форм зависит от пространственно-временного, культурного, социального и биологического контекстов их употребления. Анализ дейктических форм языка как системы является важным источником реконструкции различных аспектов исторического процесса.
10 Предикативные формы составляют язык, которым занимаeтся большая часть лингвистов; на базе в основном предикативного лексического материала строятся языковые классификации и проводятся языковые реконструкции. Дейктические формы привлекают специалистов разных дисциплин, в том числе историков (см., напр.: Мыльников 2016), этнологов (ср.: Arutyunov 1980), этно-, психо- и социолингвистов (см., напр.: Levinson 1979; Silverstein 1979), философов и логиков (см., напр.: Kripke 1980; Perry 2001). Предикативные и дейктические элементы языка тесно связаны друг с другом – одни могут ситуативно переходить в другие, но референтная природа их различается. Имена не переводятся на другой язык, они перформативны, т.е. пускаются в оборот в результате осмысленного имянаречения и могут подвергаться табуизации. Термины родства обозначают не абсолютные понятия, а отношения. Этнонимы зависят от принадлежности говорящего к “своим” или к “чужим” и от того, как проводятся культурные границы между популяциями. Местоимения не имеют смысла вне речевого акта. В языках наблюдаются разные формы сближения между дейктическими словами: они могут складываться в устойчивые фразеологизмы (напр.: Боян [личное имя] как “Велесов [теоним] внук [термин родства]” в “Слове о полку Игореве”), включать в себя общие грамматические морфемы (патронимический суффикс -ич- в славянских языках, который обнаруживается в терминах родства, этнонимах и личных именах), образовывать синкретические парадигмы (специальные местоименные формы для членов разных брачных классов у австралийских аборигенов) и прагматически перетекать друг в друга (напр.: англ. Daddy и Mommy как личные имена родителей).
11 Svear, ruotsi – этнонимы для обозначения древнешведского племени свеев
12 В отличие от этнонима русь, который в исторических источниках появляется поздно (см. ниже) и происхождение которого до сих пор остается туманным, самоназвание шведов Svear (др.-исл. Svíar, где -r возник из германского -z < PIE *-s в соответствии с законом ротацизма) имеет глубокие исторические и этимологические корни. Впервые шведские племена – как Suiones – упоминаются римским историком Тацитом (“Germania”, 98 г. н.э.). В VI в. у Иордана (“Getica”, 3) они фигурируют как Suehans и Suetidi, а в X в. у Адама Бременского (“Gesta Hammaburgensis ecclesiae pontificum”, 1073–1076 гг. н.э.) как Sueones. Они запечатлены в рунических надписях: -sweaR (Сединге, Дания, 950 г. н.э.), i suiþiuþu (Аспа Лот, Швеция), a suiþiuþu (Симрис, Швеция, 1050 г. н.э.) и o suoþiauþu (Тирстед, Дания, XI в. н.э.) (de Vries 1977: 568, 571). Сложные формы (все три в местном падеже) представляют собой др.-зап.-швед. Svíþjóð, др.-вост.-швед. Sweþiuð и др.-англ. Sweoðeod – “свейский народ”, прямой параллелью которых является гот. gut-þiuda “готский народ” от герм. *þiudō- “народ, люди” (Kroonen 2013: 540). Suiones, Sveones, Suehans являются морфологическими прилагательными, в которых назальный суффикс, видимо, этимологически тот же, что и суффикс -ане- (о нем см.: Хабургаев 1979: 212–213), обнаруживающийся в группе славянских этнонимов типа словене, поляне, древляне и пр.
13 В вопросе о происхождении названия свеeв-свеонов доминирует точка зрения, согласно которой др.-исл. Svíar, Swe(h)on произошли из высокопродуктивного праиндоевропейского (ПИЕ) корня *su̯e- (Pokorny 1959: 882–884; de Vries 1977: 568). Этот корень широко представлен в индоевропейских возвратных местоимениях и притяжательных прилагательных (напр., *su̯oi- “свой”), терминах родства (напр., *su̯eḱuro- “отец мужа”, *su̯esōr “сестра”) и относительных существительных (напр., греч. ἑται̃ρος “друг, товарищ”). К этому корню, скорее всего, восходит и греч. ἔθνος “группа особей, народ, чужие” (< *hethnos < *su̯edh-nos) (Frisk 1960: 448–449), легшее в основу названия науки этнографии. Этот корень встречается в следующих формах: др.-исл. sifjaðr “родной, родственный”, sifjungr “родственник”, sif “родство”, sifi “крестный отец”, svilar “мужья сестер”, sjalfr “сам” (*se-l-bho-), швед.-рун. sibi “родственник” и др. (de Vries 1977: 478). К тому же корню возводятся такие этнонимы, как Semnones у Тацита (< *su̯ebhnon-), Suābi (швабы), Suebi, Suevi, Sabīnī и Sabelli (Pokorny 1959: 882–884). По своему суффиксу они близки герм. *sebja- “родство, родственная группа”, из которого происходят нем. Sippe и англ. sib (Kroonen 2013: 429). В русском языке тот же конень *su̯e- встречается в таких словах, как свекор, сестра, свой, свояк, сват, особа, сам, себя, свобода и пр. Обращает на себя внимание тот факт, что кровнородственные значения ПИЕ *su̯e- не отделимы от свойственных значений или значений, связанных с браком, что может указывать на развитие индоевропейских родоплеменных и этнических групп из более ранних эпигамных (взаимобрачующихся) общностей.
14 В связи с этим общепринято понимание самоназвания свеев и шведов как означающее “свои, родичи, соплеменники”. Типологически этнонимы с полисемическим значением “люди”, “свои люди”, “настоящие люди”, “родичи” распространены по всему миру (Bird-David 2017). В Евразии своей семантической близостью к Svíar выделяется этноним печенег, восходящий к тюрк. баджанак “свояк, муж сестры жены” (Баскаков 1960: 200–209).
15 Западноевропейские соседи шведов восприняли их самоназвание; таким образом, западные экзоэтнонимы для обозначения этого народа (напр., греч. Σουηδοί, итал. svedese, порт. Svecos, алб. Suedezët и пр.) – просто местные вариации эндоэтнонима Svíar. На востоке ситуация была сложнее: прибалтийско-финские названия шведов и Швеции – это производные от другого корня – *rōtsi (фин. Ruotsi, ruotsalainen; эст. Rootsi, rootslane; карел.-лив. Ruočči; карел.-люд. Ruoťš́; ижор. Rōtsi; вод. Rotsi; вепс. roc, Ročinma; саам. N ruoŧŧâ, саам. I ruoŧŧi, саам. S rŭŏɔttA) (см.: Кулешов 2009: 447, 451)1.
1. У карелов и вепсов этим термином (Ruočči/Ruoťš́/roc) называют еще и финнов. Созвучие финского самоназвания Suomi с германскими этнонимами Semnones, Suābi, Sabīnī, Svíar и Swe(h)on вызывает предположение о происхождении финского самоназвания из индоевропейских этнонимов с корнем *su̯e- (с сохранением s- перед гласным заднего ряда). Можно предположить, что либо финские и германские племена состояли в отношениях брачного обмена, либо ранняя родовая организация на северо-востоке Европы пересекала этнические границы, образуя “этническую непрерывность” (см.: Крюков 1993).
16 Согласно известной теории (Kunik 1844–1845; Thomsen 1877; Ekbo 1981) приб.-фин. *rōtsi происходит от герм. *roþez “гребля” (с незаконченным ротацизмом) или *roðsmenn “гребцы, мореплаватели”. Несмотря на то что эта этимология попала в авторитетные справочные издания, такие как “Реальный лексикон немецких древностей” (“Reallexikon der Germanischen Altertumskunde”), “Этимологический словарь финского языка” (“Suomen kielen etymologinen sanakirja”, 1955–1975) и “Происхождение финских слов” (“Suomen sanojen alkuperä”, 1992–2000), в последние десятилетия она подверглась резкой критике с фонетической, словообразовательной и источниковедческой точек зрения (Максимович 2006: 15–19). Попытка В.С. Кулешова восстановить престиж этимологии *roðsmenn > *rōtsi > русь как “не имеющей себе равных по лингвистической доказательности и объяснительной силе” (Кулешов 2009: 452) не представляется убедительной. Эта этимология не имеет параллелей в индоевропейском этнонимическом материале и родилась из чисто внешнего созвучия *roðsmenn и Ruotsi и *roðsmenn и русь (последнее навеяно норманской теорией). Свидетельств превращения германского корня (одного из тысяч) в этноним на шведской почве нет, как нет и параллельных образований со значением “гребцы” или “мореходы” в финно-угорских языках (с финно-угорскими корнями) и нет свидетельств их употребления в отношении шведов или других народов. В отличие от предикативной лексики, отражающей понятия (в данном случае “гребцы”), дейктические слова обладают реальными референтами и реальными субъектами наречения (т.е. являются “жесткими дезигнаторами”, по С. Крипке), и простого созвучия форм (даже не нарушающего некоторых фонетических законов) не достаточно для установления деривации. Необходимо признать, что и в наcтоящее время приб.-фин. *rōtsi “швед, Швеция” достоверной этимологии не имеет.
17 У носителей волжскo-пермских, угорских и самоедских языков рефлексы основы *rōts-i (коми rot’s, удм. dzwts, хант. ruts, rut, манс. ros, rus, ненец. luса, lusa) обозначают не шведов, а русских (Аникин 2003: 514–515)2. К.А. Максимович предполагает сохранение за пределами прибалтийско-финского ареала более архаичной семантики. На это указывают и совпадение между словом русь как русским эндоэтнонимом и этими экзоэтнонимами (указанными в скобках), и более периферийное положение ареала *rots-i в значении “русский” по сравнению с ареалом *rots-i в значении “швед”3.
2. Саам. ruoššâ (Not. rŭŏššA, Kild. rūšš(A)) “русские” напрямую заимствовано из русского языка.

3. В.С. Кулешов полагает, что коми и удмуртские рефлексы *rots-i были заимствованы из древнего прибалтийско-финского языка в ходе восточной экспансии прибалтийско-финских групп на Русском Севере в конце I – первых веков II тыс. н.э. (Кулешов 2009: 448). Однако при этом семантический сдвиг от древних шведов к русским и полная утрата финно-угорскими языками своего исконного термина для обозначения восточных славян необъяснимы, поэтому первоначальным значением *rōtsi, вероятнее всего, было “русский”. В прибалтийско-финских языках слово могло быть заменено на “швед”, после того как эта форма была заимствована коми и удмуртами.
18 Происхождение этнонима русь
19 Нет никаких сомнений в том, что фин.-угoр. *rōts- “русский; швед” и самоназвание русских русь, русин (др.-рус.) этимологически идентичны. В исторических источниках форма русь – в отличие от названий шведов Suiones, Svear – начинает достоверно фиксироваться относительно поздно. Первое надежное ее упоминание относится к 839 г. (“Бертинские анналы”). В этой форме гласный восходит к дифтонгу, иначе было бы **ръсь. Если бы слово было праславянской древности, то по законам славянской фонетики (так наз. правило RUKI) ожидалось бы *рушь (от более древнего *рухь). Сохранение шипящего указывает на два возможных сценария: либо форма русь образовалась или попала в древнерусский язык после окончания действия закона RUKI, либо перед -c- когда-то был другой согласный, который блокировал действие этого правила. Фин.-угoр. *rōts- показывает, что либо звонкий, либо глухой дентальный согласный там действительно был (ср.: Трубачёв 2013). О том же свидетельствует и форма этнонима Ruzzi, зафиксированная в “Баварском географе” (не позднее 70–80-x годов IX в.), восходящая к корню *Rūt- (Назаренко 1980). Форма Ruzzi не могла появиться в южногерманском языке из шведского *roþ-, так как в этом случае ожидалось бы **Rozzi – ее источником мог быть только восточнославянский язык.
20 На основании идентичности фин.-угoр. *rōts-, др.-рус. русь и южногерм. Ruzzi этимологами (Otrębski 1960) была предложена реконструкция *roud-s с выведением самоназвания русь из слав. *roud-, *rъd-, *ryd- “красноватый, бурый, рыжий” (рус. рдеть, рыжий, русый и пр.). Этимология как герм. *roþ- “грести”, так и слав. *roud- постулирует дентальный согласный, который в древнерусской форме выпал. В протовоположность германской славянская этимология руси автохтонная. Ее преимущество в том, что эволюция родного слова, приводящая к самоназванию носителей языка, предполагает всего один шаг. В “Повести временных лет” слово русь употребляется более 270 раз, и в 260 случаях оно обозначает восточных славян (“Поляне яже ныне зовомая русь” и пр.) (Клейн 2009: 63, прим. 6). В большинстве финно-угорских языков словами, восходящими к корню *rōts-, обозначают русских. Однако в этимологии *roud-s “красноватый, бурый, рыжий” просматривается та же проблема, что и в скандинавской: связь между понятиями произвольна. Как писал Л.С. Клейн, “созвучий можно найти сколько угодно, но конкретные пути превращения этих слов в этноним не засвидетельствованы” (Клейн 2009: 69).
21 Немаловажным является то, что морофологически русь входит в круг древнерусских этнонимов для обозначения балтийских и финноугорских народов (сумь, емь, водь, весь, корсь, голядь, жмудь, ливь, чудь, пермь, черемись, лопь)4, и, соответственно, слово не могло быть южнорусского происхождения (Хабургаев 1979: 218). Во всех случаях эти этнонимы являются славянской передачей иноязычного самоназвания при помощи собирательного суффикса -jь (такого же как в древнерусском термине родства чадь “дети” или в русском возрастном релятиве молодежь). Для обозначения некоторых других финно-угорских народов (мордва, меря, мурома, мещера, литва, корела и др.) используется другой собирательный суффикс, а именно -a, восходящий к ПИЕ *-eh2. В этом уникальность этих двух групп этнонимов; остальные древнерусские этнонимы маркируются суффиксами множественного числа. Собирательные суффиксы -jь и -а сочетаются с индивидуализирующим суффиксом -inъ- (черемисин, чудин, татарин, мордвин, русин), но в случае русь индивидуализация может также достигаться при помощи патронимического суффикса -ičь- (русичи/русици, гапакс в “Слове о полку Игореве” [см.: Петрухин 2004: 172], подобно группе этнонимов типа вятичь, кривичь и пр.) и суффикса -akъ- (русак, поляк и пр.).
4. Фиксируются также южные народы сербь и скуфь с тем же формантом, но, учитывая их редкость, следует предполагать аналогию с северными этнонимами этого типа.
22 Достоверно установлен такой незаурядный факт: в древних источниках есть случаи, когда референты этнонимов русь и свеи, русь и варяги, русь и франки совпадают. Например: “…идоша за море, к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си” (“Повесть временных лет”, 862 г.). “Бертинские анналы” описывают прием послов из разных стран императором франков Людовиком I Благочестивым. Вместе с этими послами при дворе появились неизвестные доселе люди, назвавшиеся преставителями народа “рос” (Rhos), которых направил к Людовику их король (rex), именуемый “хаканом” (chacanus), ради дружбы. После расследования происхождения этих пришельцев бдительный Людовик якобы установил, что они по происхождению из шведов (Sueones) (Назаренко 2010: 17–22; Клейн 2009: 60–61). В двух византийских хрониках 948 г. (Продолжателя Феофана и Симеона Логофета) в рассказе византийского придворного хрониста о походе Игоря в 941 г. на Константинополь содержится утверждение, что русские (греч. Ῥῶς) происходят “от рода франков” (ἐκ γένους τῶν Φράγγων) (Горский 2014: 26). В византийской хронике Константина Багрянородного (ок. 950 г. н.э.) приводится список днепровских порогов, в котором их названия на языке “росов” (Улворси, Аифор, Варуфорос, Леанти, Струкун) противопоставляются славянским названиям (Островунипрах, Вульнипрах, Неасит и пр.). Согласно источнику, один из порогов – Эссупи – именуется одинаково и у славян, и у россов и переводится на греческий как “Не спи” (Бибиков 2010: 161–165). “Росские” термины имеют скорее скандинавские, чем славянские параллели (-форос соответствует др.-исл. fors “водопад” < герм. *fursa- [de Vries 1977: 139]).
23 Случаи отождествления русов/росов и скандинавов в исторических источниках находятся в полном соответстии с применением прибалтийскими финнами слов с фин.-угор. корнем *rōts- в отношении шведов. В то же время скандинавские источники “не знают” никаких “шведских россов” (Гедеонов 1876; Фомин 2009: 105). Русы/росы и свеи иногда сливаются (как и в современных финно-угорских языках) в континентальных западноевропейских, древнерусских и византийских письменных источниках, но никогда – в скандинавских. Свидетельств участия германского корня *roþ- в создании какого-бы то ни было этнонима в языке шведов или других германцев не существует. Южные германцы, как указывалось выше, заимствовали этноним Ruzzi из восточнославянского, а не древнешведского. Остается предполагать, что применение этнонима русь/рос в отношении свеев в древнерусских (“Повесть временных лет”), западноевропейских (“Бертинские анналы”) и византийских (хроника Константина Багрянородного) источниках коренится в особенностях происхождения и/или использования этого этнонима на славянской почве. Однако этимология, выводящая русь из слав. *roud-, *rъd-, *ryd- “красноватый, бурый, рыжий”, объяснить случаи эпизодического, но повсеместного отождествления руси и свеев не может (Клейн 2009: 69).
24 Ключ к происхождению этнонима русь/рос и его употреблению в отношении свеев коренится в самоназвании самих свеев. Как было изложено выше, Svíar/Swe(h)on/Suiones/свеи надежно возводится к ПИЕ корню *su̯е- и производной от него основе *su̯oi-, которая означала “свои, родичи”. Значение самоназвания свеев настолько прозрачно, что без труда могло переводиться на другой язык как самими свеями, так и другими этносоциальными образованиями, в первую очередь варяжско-славянскими дружинами Х в., которые, скорее всего, были двуязычными (Мельникова 2000: 158). Эти факторы способствовали усвоению буквального понятийного содержания этнонима свеи, тем более что, как показывают новейшие генетические исследования, викинги проводили набеги на окружающие территории силами компактных кровнородственных групп, состоявших из мужчин – близких родственников (см.: Margaryan et al. 2020). При переводе на древнерусский Svíar должно было давать не что иное, как *svoji “свои” или *rodiči “родственники, родичи”.
25 Вост.-слав. *rodičь (мн.ч. *rodiči) (рус. родич, блр. родзіч, укр. родич) восходит к праслав. *rodъ “род” (с балтийскими параллелями типа лит. rasme “урожай”, лтш. rads “родственник, род” [Derksen 2008: 437]), но как таковое не имеет буквальных параллелей в южно- и западнославянских языках. Оно, несомненно, родственно серб. rodiaci “родственники” (Brückner 1927: 14), польск. rodzic “отец”, rodzica “мать” и др.-чеш. rodiči (мн.ч.) “родители”. Значение последних, видимо, производно от более древнего значения “предки, породители”, на что указывает множественное, а не двойственное число старочешской формы (ср.: лат. раrеntеs, греч. τοκῆες, γονεῖς) (Schulze 1966: 322–323; Фасмер 1971: 492). Вост.-слав. *rodičь “член рода”, видимо, подразумевает не просто абстрактного родственника, а “члена группы людей, произошедших от одного предка”. Суффикс *-čь, восходящий к ПИЕ *-kyo- (ср. этнонимы кривич, вятич), выполнял у славян патронимическую функцию. В свете самоназвания свеев Svíar северо-восточнославянские племена могли начать использовать форму *rodiči не просто как предикативное слово, а как дейктическую лексему, указывающую на новую, надродовую восточнославянскую общность людей, верящих в свое общее происхождение.
26 За тысячу лет до появления в источниках слова русь/рос точно такой же семантический процесс привел к образованию этнонима древних свеев (Suiones у Тацита) и, соответственно, современных шведов из термина для обозначения родственных группировок у древних германцев. Переход от обобщающего термина родства к этнониму требует не только изменения самосознания носителей языка (“свои”), но и подтверждения новой идентичности их соседями (“чужие”). На севере Восточной Европы в условиях славяно-финско-скандинавского пограничья это выразилось в том, что развитие родич > русь не было эндогенным, а произошло через посредство финно-угорских языков. В финно-угорских языках древний восточнославянский термин *rodičь (мн.ч. *rodiči), использовавшийся отдельными родами, видимо, трансформировался в *rōts- и стал относиться ко всем восточным славянам. Прибалтийско-финские языки, в которых *rōtsi обозначает шведов, усвоили древнерусское слово *rodiči как буквальный перевод шведского этнонима Svíar “свои, родичи”.
27 На следующем историческом этапе экзоэтноним *rōts-, наряду с похожими этнонимами типа емь, сумь, весь, корсь и пр., был воспринят северо-восточными славянами уже в качестве самоназвания, когда возникла необходимость обозначить новую надродовую этническую реальность. В результате северо-восточные славяне стали называть себя русь. Вполне логично, что сравнительно поздний этноним русь/рось возник на основе восточно-славянской лексической инновации в условиях славяно-финно-скандинавского культурного пограничья. Формальная связь между родичи и русичи утратилась, но по смыслу они остались близки, на что указывает устойчивое сочетание типа “[м]ы от рода рускаго” в письменных источниках (напр., в договорах князя Олега).
28 При преобразовании слав. *rodičь, *rodiči в фин.-угор. *rōts-i праславянский краткий гласный (ср.: циркумфлекс в лтш. rads “род, родственник”), видимо, подвергся удлинению в ударном слоге (см.: Pugh 2008). Вполне возможно, что первоначально слав. *rodičь, *rodiči было заимствовано одним из финских языков (с более жесткой зависимостью долготы слога от ударения), откуда оно перешло к другим уже с долгим гласным/дифтонгом. Фин.-угор. -ts- может указывать на неразличение ц/ч в древненовгородском диалекте (Зализняк 2004: 39), но и однозначное č даст -ts-, как в фин. pätsi < печь5. Наконец, при заимствовании *rōtsi обратно в славянский дентальный согласный потерялся, как потерялся губной при превращении этнонима Veps в др.-рус. весь. Упрощение ruotsi > ruossi могло произойти и в финской среде6.
5. П.Я. Черных отмечал, что фин. ruotsi в русском дало бы **ручи или **руци (Черных 1956: 100).

6. Заимствование термина русь из прибалтийско-финских языков неоднократно обосновывалось в литературе (см.: Kunik 1844–1845; Пчелов 2010: 201–202; Клейн 2014).
29 Предлагаемая этимология этнонима русь как восходящего к слав *rodičь, *rodiči вбирает в себя лучшее из многовековых попыток разыскать корни самоназвания русских и не страдает недостатками существующих этимологий. Связь между русь и родичь выбрана не произвольно, в угоду норманской или антинорманской историографическим традициям, она вытекает из современного состояния теории языковой референции и из объективного комплекса взаимодействий между терминами родства и этнонимами на стыке нескольких разнородных языковых традиций при переходе от родоплеменной к этногосударственной организации общества. Термин русь возник на автохтонной северо-восточнославянской лексической почве. С момента своего появления и до наших дней он имел/имеет не скандинавский, а восточнославянский референт. Однако как элемент языка термин русь подвергся и древнешведскому (семантическому), и финно-угорскому (фономорфологическому) влиянию. Неразрешимый в контексте существующей норманской парадигмы вопрос о том, почему русские, которые находились в прямом контакте со свеями, восприняли в качестве самоназвания термин якобы древнешведского происхождения от финнов, полностью снимается.
30 Случаи взаимозаменяемости русов/росов и варягов/норманнов/свеев в ряде древних источников исчерпывающе объясняются наложением значения “родич” как древнерусского перевода обозначения свеев, референтом которого был шведский этнос, на значение “родич” как древнерусской кальки с названия свеев, референтом которого был ранний восточнославянский этнос. Например, когда Нестор, пытаясь (согласно Д.С. Лихачеву) объяснить, почему в Швеции нет никакой руси, говорит, что Рюрик, Синеус и Трувор “пояша по собе всю русь” (см.: Лихачев 1950: 336–337), это надо понимать как “привели с собой всю родню”, а не “привели с собой все племя русов”. Закономерным теперь выглядит и (подмеченное еще Ф.И. Буслаевым) неоднократное использование в летописях слова “род” в отношении славянских (“Полянам же живущем особе и володеющем роды своими”; “Се Кий княжише с родом своем”; “Кий взлюби место и сруби градок ма, хотяше сести с родом своим”; “И по сих братьи держати почаша род их княженье в Полях”) и варяжских персонажей (“И изъбрашися три братья с роды своими”, “И бяста у него два мужа [Аскольд и Дир] не племени его, но боярина, и та испросистася ко Царюгороду с родом своим”) (Буслаев 1848: 154). Предлагаемой этимологии этнонима русь соответствует и описание Ибн Фадланом людей ар-Рус, чью торговую партию он встретил на Волге в 921–922 гг., как “людей дома” – определение, трактуемое исследователями как предполагающее кровнородственный стержень в ранних социальных группировках русов (Калинина 1995).
31 Древнерусский политогенез:
32 от родоплеменной организации к этногосударственной
33 Начиная с середины XVIII в. вопрос о происхождении этнонима русь непосредственно связывался с проблемой образования русского государства. По преданию, родовые или династийные междуусобицы (“и вста род на род и быша усобиц вних”) вынудили славян призвать варяжского правителя Рюрика с братьями Синеусом и Трувором, которые прибыли с “роды своими” и утвердились в Старой Ладоге, Белозере и Изборске. Синеус и Трувор через два года умерли, и Рюрик унаследовал их земли. В основу норманской теории, заложенной в Швеции дипломатом П. Петреем (1570–1622) и историком О. Рудбеком (1630–1702) и подхваченной в России членами Петербургской академии наук Г.З. Байером (1694–1738) и Г.Ф. Миллером (1705–1783), легло представление, согласно которому варяги – это древние скандинавы, а русью изначально называлась территориальная группа древних шведов. Ее предводитель – потомственный конунг Рюрик (в наиболее популярной, но недоказанной версии он же – Рорик Ютландский или Фрисландский из рода Скьёльдунгов [Пчелов 2010]) основал единственную дошедшую до наших времен восточнославянскую княжескую династию. Термин русь, означавший древнешведский субэтнос, стал использоваться для обозначения или воинской дружины, или правящей верхушки Древней Руси, состоявшей из местных славян и пришлых норманнов (т.е. стал релятивом), а затем распространился уже на все восточнославянское население, находящееся в подданстве этого нового могущественного государства. Норманская теория отрицает преемственность Русского государства с доваряжской системой правления восточнославянских племен.
34 Одним из ранних критиков норманской теории был профессор Дерптского университета И.Ф.Г. Эверс (1781–1830). И.Ф.Г. Эверс известен в российской историографии как основоположник “родовой теории” (Sippentheorie – в немецком оригинале). После его смерти эту теорию подхватили и развили такие видные историки, как С.М. Соловьев, К.Д. Кавелин, Т.Н. Грановский и другие7. Причиной неприятия И.Ф.Г. Эверсом норманской теории послужила его убежденность, что государство может возникнуть только за счет внутренних ресурсов местного родового строя. “Новое государство в первоначальном своем состоянии есть не что иное, как соединение многих великих родов, а новый властитель не что иное, как верховный патриарх” (Эверс 1835: 10–11).
7. Библиографию работ по “родовой теории” см.: Дзибель 2012.
35 Согласно И.Ф.Г. Эверсу, упоминаемая в летописи консолидация севернорусских земель Рюриком после смерти своих братьев (“и прия всю власть Рюрик един”) указывает (это отмечается и другими источниками), что у древних славян система наследования власти и имущества была групповой, неделимой и основанной на старшинстве. “То, что отец оставлял после смерти было первоначально семейной собственностью оставшихся детей, которые заступали его место… Если один брат умирал, то оставшийся заступал его место, ибо только братья в совокупности были владетелями оставленного отцом имущества. О детях братних… еще не было и речи” (Эверс 1835: 1920).
36 В современной науке форма наследования, отмеченная И.Ф.Г. Эверсом у Рюрика, называется “агнатной”, или “патрилатеральной” (см.: Гиренко 1999). Именно в эпоху агнатного родства у индоевропейцев образовались политонимы от понятий и категорий родства, например, хетт. hassu- “царь” (релятив с основой на -u- от глагола hass- “рождать”) (Pringle 1993: 29–30) и герм. *kuningaz “конунг, король” (от *kunja- “род, клан”) (Kroonen 2013: 311). Слав. *kъnęzь “князь” (титул Рюрика) относится к числу самых древних заимствований из германского, имевших место за несколько столетий до “призвания варягов”. С морфологической точки зрения и в хеттском, и в германском названия царя идентичны терминам родства (древняя основа на -u- встречается в таких славянских словах, как свекровь, золовка, и в таких этнонимах, как литва, мордва, ятвяги [см.: Хабургаев 1979]), а персонифицирующий суффикс -inga/-unga известен в герм. *gadulingaz “кузен, родственник”, др.-исл. attungr “родственник” и hǫfðingr “вождь, хевдинг”, др.-фриз. susterling “племянник, сын сестры” и др. (см.: Munske 1964). Герм. -inga/-unga, видимо, композит, в котором выделяется ПИЕ суффикс *-k-, который вошел в славянскую патронимическую морфему -ичь (см. выше). Др.-рус. сестричь “племянник” и сестриница “племянница” тождественны др.-фриз. susterling. В этимологическом смысле *kuningaz – это буквально “родич”. В эпоху агнатного родства князь был не “сыном своего отца”, а персонифицированным родом или олицетворением родового начала.
37 В том же ключе дружинники норманнского конунга и русского князя “происходили” от него, были его “семьей”. На скандинавской почве на это указывают именные обычаи. Когда Беовульф представился конунгу Хродгару, он назвал не свое имя, а имя конунга, которому служит, и имя своего отца (“Мы все от семени мужей гаутских, наш конунг Хигелак, его дружина – мы. Воитель мудрый всеземнознатный, отец мой Эггтеов, состарясь, умер” (Беовульф… 1975: 41, 638). В “Песни о Хельги, сыне Хьерварда” великанша Хримгерд сначала спрашивает Атли об имени его конунга и только потом, как зовут его самого (Там же: 256). О.Л. Губарев по поводу этих свидетельств пишет: “Таким образом, первым при встрече называлось не свое имя, а свой род и имя князя, в дружину которого входили норманны” (Губарев 2017: 24). На славянской почве дружина могла называться чадь (собир. “дети”), а “отроками” именовались как дети князя подросткового возраста, так и его младшие дружинники. Таким образом, случаи употреблeния слова русь в смысле “военная дружина” (Успенский 2002а: 284–285) опять-таки становятся понятными, если русь “выросла” из “родичи”.
38 Последователь родовой теории историк С.М. Соловьев приводит дополнительные особенности агнатной формы наследования княжеской власти в Древней Руси. Он обратил внимание на то, что легенды о вокняжении у восточных славян именно трех братьев (тема, которая присутствует и в “Повести временных лет”, и в “Мекленбургских анналах”) не случайны и имеют под собой реальные юридические основания. Оказывается, агнатное наследование княжеской власти могло иметь место только дважды. В случае смерти третьего брата власть переходила старшему сыну старшего брата, т.е. “перваго брата сын четвертому дяде в версту” (Соловьев 1847)8.
8. Впоследствии эту находку С.М. Соловьева развил петербургский этнограф В.М. Мисюгин, показавший типологическое сходство древнерусских и африканских систем наследования (Мисюгин 1983).
39 Слабость сына как наследника также отражена в предании о Рюрике. В отсутствие братьев Рюрик перед смертью передал власть своему родичу Олегу, который усыновил сына Рюрика, будущего князя Игоря (“вдал Рюрик Олегу на руци сына своего Игоря”). Особенно интригуют малолетство Игоря, позднее отцовство Рюрика и отсутствие у него других детей.
40 Ограничение агнатного права тремя братьями было первым шагом к распаду древней системы. Но главными причинами распада стали возникновение отдельной собственности и рост городов. Преемственность между отцом и старшим сыном усилилась, что привело к переходу от агнатного наследования к линейному (“конический клан” у А.Ю. Дворниченко [Дворниченко 2006: 191]). Однако этот переход осуществлялся уже после Рюрика. Рюрик укоренился на Руси в эпоху агнатного права. Примечательно, что в договоре князя Олега (911 г.) его родственники не названы, a в договоре князя Игоря уже названы его жена, сын и племянники. В этом А.С. Щавелев (Щавелев 2017: 100) видит “кристаллизацию княжеского рода Рюриковичей” в первой половине X в. А.Ю. Дворниченко подытоживает: «Kнязья восточных славян это уже следующая стадия политического развития по сравнению с предшествующим периодом. На смену выборной княжеской должности приходит власть княжеского рода. “И по сих братьи держати почаша род их княженье в полях…” и т.д. К сожалению, мы крайне мало знаем об этих древних княжеских родах» (Дворниченко 2006: 191).
41 Происхождение Рюриковичей: генетика и генеалогия
42 В последние два десятилетия бурными темпами развиваются популяционная генетика, молекулярная фамилистика (см., напр.: Jobling 2001), потребительская молекулярная генеалогия и палеогеномика. Актуальным становится использование смешанного генеалогического и молекулярного материала для генетического профилирования и идентификации конкретных личностей в целях исторических реконструкций, установления родства и разрешения криминальных загадок (см.: Kaye 2010).
43 Силами генетики удалось установить популяционные компоненты шведского этноса. Структура шведского генофонда обусловлена географическими факторами: западные шведы ближе западноевропейцам, тогда как у восточных шведов присутствуют генетические маркеры, роднящие их с финнами, балтами и восточными славянами. Патрилинейный генофонд шведов состоит из нескольких гаплогрупп, причем большинство линиджей приходится на гаплогруппы I1а, I1c, R1b3, R1a1 и N1a1 (последняя в более ранних нотациях – 16; Еu14; N1c1; N3 с подгруппами N3a3 и N3a4) (Tillmar et al. 2006). Наиболее распространена в Швеции гаплогруппа I1a западноевропейского происхождения (37%), причем она превалирует и в шведских регионах, географически наиболее приближенных к России (напр., на о. Готланд). В литературе гаплогруппа I1a получила название “норманнской” (Nordic) (Neuvonen 2015). Гаплогруппа R1b3 роднит шведов, норвежцев и датчан с Западной Европой, где она доминирует. Гаплогруппа R1a1 доминирует в Восточной Европе. Гаплогруппа N1a1 (M178) обнаруживается в 10 (Tillmar et al. 2006) или 14% (Lappalainen et al. 2008) шведской выборки, особенно на севере Швеции, в районах пограничных с саамами. Эта гаплогруппа уходит корнями в Южную Сибирь; после миграции на запад от Уральских гор она расщепилась на две ветви: одна осела в Финляндии, другая – в Южной Балтии (Rootsi et al. 2007). Среди современных народов она наиболее часто встречается у финнов, эстонцев, коми, латышей, литовцев и славян9 (Lappalainen et al. 2008; Balanovsky et al. 2008; Ilumäe et al. 2016). Нетривиальным представляется совпадение ареалов распространения гаплогруппы N1a1 и собирательных этнонимов на -ьj-/-i-. Др.-рус. жмудь, голядь и пр. относятся к балтийским народам, сумь, пермь и пр. – к финно-угорским, а фин.-угoр. *rōts-i относится либо к шведам, либо к русским.
9. У северных русских эта гаплогруппа достигает 36% (при 16% у центральных русских) (Balanovsky et al. 2008), что выдает сильную примесь финно-угорского субстрата.
44 Наличие в современной Швеции линиджей N1а1 легко объясняется вторичными миграциями носителей N1а1 из Южной Балтии и Финляндии (где N1а1 – наиболее высокочастотная Y-гаплогруппа [Neuvonen 2015]) в Швецию (ср.: Lappalainen et al. 2008: 7; Krzewinska et al. 2018; Margaryan et al. 2020). В дополнение к частотности на вторичность N1a1 в Швеции указывают и статистические расчеты аллельной дифференциации в пределах этого линиджа (Lappalainen et al. 2008: 4) – здесь он менее разнообразен, чем в балтийских (литовцы, латыши) и прибалтийско-финнских (эстонцы, финны) популяциях. Производность шведских вариантов гаплогруппы N1а1 от финно-угорских и балтийских соответствует расширению референциального спектра северных этнонимов на -ьj-/-i- из балто-финно-славянского ареала в Швецию. Таким образом, данные популяционной генетики хорошо сочетаются с ареальной этнонимикой.
45 К настоящему времени накопился богатый археологический и лингвистический материал, свидетельствующий о влиянии скандинавских культуры и языка на Древнюю Русь (Пчелов 2010: 212–213). Палеогеномные исследования показали, что гаплогруппы R1b и I1 широко представлены в скелетном материале археологических культур Старой Ладоги и Гнездово (под Смоленском) (Margaryan et al. 2020), документирующих колонизацию норманнами районов Восточной Европы в IX–XI вв. н.э. В то же время гаплогруппа N1a1a1a1a1a встретилась исследователям в захоронениях на территории современной России только один раз (VK224, Гнездово). Тестирование древнейших христианских захоронений (970/80–1060/80 годы н.э.) в местечке Сигтуна в центрально-восточной части Швеции (Krzewinska et al. 2018) дает сходную картину: гаплогруппа N1a1a1a1a1 (образец 84001 с новым гаплотипом, образованным однонуклеотидной мутацией на сайте L392) встречается в выборке всего один раз. Христианская Швеция того времени хорошо иллюстрирует реконструируемую нами ситуацию пограничья: население было полиэтничным в биологическом и культурном смыслах (пять скелетов обнаружены в скорченном положении, характерном для славян [Krzewinska et al. 2018: е3]).
46 Потребительская, или любительская, молекулярная генеалогия (сбор и анализ молекулярно-генетического материала с целью поиска собственных корней частными лицами) накопила солидную базу данных генетического материала, собранного у ныне живущих Рюриковичей – лиц, чье происхождение от князя Рюрика подтверждается летописными и последующими генеалогиями (см.: Волков 2012). Первыми согласились сдать генетический тест Дмитрий Шаховской из Парижа и Андрей Гагарин из Санкт-Петербурга. За ними последовали: Лобанов-Ростовский, Оболенский, Ржевский, Шуйский, Четвертинский, Путятин, Хилков, Кропоткин, Вадбольский, Мышецкий, Волконский и др. Выяснилось, что все потомки Владимира Мономаха и его двоюродного брата Олега Святославича – носители гаплогруппы N1a1a1a1a1a1a (с характерной мутацией на сайте L550) и являются близкими генетическими родственниками по отцовской линии. Несмотря на слабые звенья в генеалогии Рюриковичей (отмеченное в летописях происхождение Игоря от Рюрика) и в системе наследования имен (отсутствие имени Рюрика среди имен русских князей до XI в. [Клейн 2009: 48]), специалисты-историки признали, что Рюрик был реальным историческим лицом и, вероятнее всего, принадлежал патрилинейному генетическому линиджу N1а1 (Пчелов 2016).
47 Учитывая, что, во-первых, подавляющее большинство шведов являются носителями гаплогрупп I1а, I1c, R1b3, R1a1, во-вторых, филогенетически шведские гаплотипы N1a1 производны от основного кластера N1a1, характерного для Северовосточной Европы и, в-третьих, именно гаплогруппы I1 и R1b широко представлены в скандинавских захоронениях Старой Ладоги и Гнездово IX–XI вв. на северо-западе России и в захоронениях Сигтуна X–XII вв. в центрально-восточной части Швеции, принадлежность Рюрика к гаплогруппе N1а1 свидетельствует, скорее, о его нескандинавском происхождении. В этом и норманисты (Волков 2012), и антинорманисты (Рожанский 2018) сходятся10.
10. Ср.: у В.Г. Волкова: “Основываясь на генетических данных можно предполагать, что предки Рюриковичей N1c1 появились в районе Уппсалы около 1500 лет назад в процессе миграции представителей скандинавской ветви с территории Северо-Западной России в Швецию” (Волков 2012: 31).
48 Норманисты и антинорманисты также сходятся в признании того факта, что круг наиболее близких родственников современных Рюриковичей (маркеры Y10932, Y19111, Y4339, Y4341 > BY21874), расходившихся, соответственно, 2600, 1750 и 1350 лет назад (по датировкам базы данных YFull [см.: YFull]), при нынешнем состоянии выборки (а она ежегодно пополняется за счет новых потребителей) составляют именно шведы из района Уппсалы – столицы древнего шведского королевства (Волков 2012: 30; Клёсов 2019: 266–270; Рожанский 2018: 19–20).
49 В.Г. Волков преувеличивает значение шведских родственников Рюрика и напрасно интерпретирует факт их отпочкования от более древних узлов молекулярной генеалогии N1a1a1a1a1a1a как подтверждение “скандинавского происхождения Рюриковичей” (Волков 2012). Важность шведских гаплотипов, сосредоточенных филогенетически вокруг Рюриковичей, состоит в том, что они, во-первых, документируют бо́льшую, чем допускается летописными упоминаниями Рюрика, древность молекулярного линиджа N1a1a1a1a1a1a, во-вторых, демонстрируют миграционные связи молекулярного линиджа с материковой Швецией в течение нескольких сотен лет до документально подтвержденного появления Рюриковичей и, в-третьих, указывают на “боттлнек” среди Рюриковичей за пределами Швеции. Последнее может отражать либо демографические факторы (повышенную добрачную смертность из-за внутриродовых войн или снижение рождаемости мужских потомков), либо более низкий уровень тестирования в России по сравнению со Швецией. Нельзя согласиться и с И.Л. Рожанским, который рассматривает возможность “Рюриковского бумеранга” (Рожанский 2018: 20).
50 Древние Рюриковичи поддерживали тесные связи со Швецией еще за несколько сотен лет до основания Древней Руси. Именно к этому времени следует отнести трансформацию древнеславянского термина родства родичь в этноним русь под семантическим влиянием др.-исл. Svíar. После воцарения Рюриковичей миграционные связи восточных славян со Швецией прервались (среди линиджей VL11, VL12, VL15, обнаруженных у Мономаховичей, шведов нет), одновременно ушли из их именослова и скандинавские имена. Ввиду ненорманнского происхождения генетического линиджа Рюриковичей, гипотеза о тождестве Рюрика и Рорика Ютландского/Фрисландского представляется маловероятной.
51 Будущее варяжского вопроса
52 В этой статье я постарался показать, что, во-первых, между отдельными элементами норманской и антинорманской традиций нет противоречия – они, скорее, подкрепляют друг друга; во-вторых, в определенных вопросах обе стороны должны “сложить оружие” и наладить конструктивное взаимодействие; в-третьих, реального прогресса в нашем понимании древней истории Руси можно достичь только при полной деидеологизации проблемы. Необходимо установить строгую междисциплинарную, антропологическую парадигму, в которой исторические, археологические, лингвистические, социоантропологические и генетические данные взаимодополняют и взаимокритикуют друг друга. С точки зрения антропологии родства – как конкретной реализации этого системного, интегрированного подхода, – древнерусские этничность и государственность складывались на основе внутренних эволюционных процессов, протекавших под сильным, естественным влиянием скандинавских и финно-угорских соседей восточных славян.
53 Примечания

Библиография

1. Аникин А.Е. Этимологический словарь русских заимствований в языках Сибири. Новосибирск: Наука, 2003.

2. Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Семиотика и информатика. 1986. Вып. 28. С. 5–33.

3. Баскаков Н.А. Тюркские языки. М.: Восточная литература, 1960.

4. Бибиков М.В. (сост.) Древняя Русь в свете зарубежных источников: В 5 т. Т. II: Византийские источники / Под ред. Т.Н. Джаксон, И.Г. Коноваловой, А.В. Подосинова. М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2010.

5. Волков В.Г. Все ли Рюриковичи происходят от одного предка? Происхождение Рюрика и Гедимина в свете последних генетических исследований // Генеалогия допетровского времени: источниковедение, методология, исследования / Отв. ред. А.В. Родионов. СПб.: РНБ, 2012. С. 11–40.

6. Гиренко Н.М. Латеральность и линейность как дифференцирующие признаки социального организма родства // Алгебра родства. 1999. Вып. 3. С. 5–20.

7. Горский А.A. Возникновение Руси в контексте европейского политогенеза конца I тысячелетия н.э. // Русь в IX–XII вв.: общество, государство, культура / Отв. ред. Н.А. Макаров, А.Е. Леонтьев, сост. И.Е. Зайцева. М.; Вологда: Древности Севера, 2014. С. 25–33.

8. Грот Л.П. Призвание варягов. М.: Алгоритм, 2013.

9. Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика // Valla. 2017. № 3. C. 19–38.

10. Дворниченко А.Ю. О восточнославянском политогенезе // ROSSICA ANTIQUA: исследования и материалы / Отв. ред. А.Ю. Дворниченко, А.В. Майоров. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2006. C. 184–195.

11. Дзибель Г.B. Феномен родства. СПб.: МАЭ, 2001.

12. Дзибель Г.B. Аннотированная междисциплинарная библиография научной литературы на русском языке по родству, системам родства, системам терминов родства, семейно-родовой организации и браку, 1835–2012 // Алгебра родства. 2012. Вып. 13. С. 243–362.

13. Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М.: Языки славянской культуры, 2004.

14. Калинина Т.М. Термин “люди дома” (“ахл ал-байт”) у Ибн-Фадлана по отношению к обществу русов // Древнейшие государства Восточной Европы: материалы и исследования, 1992–1993 годы / Отв. ред. Е.А. Мельникова. М.: Наука, 1995. С. 134–138.

15. Клейн Л.С. Спор о варягах. СПб.: Евразия, 2009.

16. Клейн Л.С. “Русь” в системе этнонимов как ключ к происхождению термина // Стратум плюс. 2014. № 6. С. 283–286.

17. Клейн Л.С. и др. ДНК-демагогия Анатолия Клёсова // Троицкий мост. 2015. № 170. https://trv-science.ru/2015/01/dnk-demagogiya-kljosova

18. Клейн Л.С. Происхождение славян, версия биохимическая // Российский археологический ежегодник. 2015–2016. № 5–6. С. 233–246.

19. Клёсов А.А. ДНК-генеалогия славян: новые открытия. СПб.: Питер, 2019.

20. Крюков М.В. Социальное и этническое: проблемы соотношения // Расы и народы. Вып. 22 (1992). М.: Наука, 1993. С. 5–25.

21. Кулешов В.С. К оценке достоверности этимологий слова русь // Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого Света / Ред. Б.С. Короткевич и др. СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2009. С. 441–459.

22. Лихачев Д.С. “Повесть временных лет” (Историко-литературный очерк) // Повесть временных лет. Ч. 1 / Подг. текста, перевод, статьи и коммент. Д.С. Лихачева. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. C. 271–358.

23. Максимович К.А. Происхождение этнонима “Русь” с точки зрения исторической лингвистики и древнейших письменных источников // KANISKION: Юбилейный сборник в честь 60-летия проф. И.С. Чичурова / Отв. ред. М.В. Грацианский, П.В. Кузенков. М.: Изд-во ПСТГУ, 2006. C. 14–56.

24. Мельникова Е.А. Рюрик, Синеус и Трувор в древнерусской историографической традиции // Древнейшие государства Восточной Европы: 1998 / Отв. ред. Т.М. Калинина. М.: Восточная литература, 2000. C. 143–159.

25. Мисюгин В.М. Три брата в системе архаических норм наследования власти // Africana: Африканский этнографический сборник. М.: Наука, 1983. С. 85–134.

26. Мыльников А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. СПб.: Наука, 2016.

27. Назаренко А.В. Об имени “Русь” в немецких источниках IХ–ХI вв. // Вопросы языкознания. 1980. № 5. С. 46–57.

28. Назаренко А.В. (сост., пер., коммент.) Древняя Русь в свете зарубежных источников: В 5 т. Т. 4: Западноевропейские источники / Под ред. Т.Н. Джаксон, И.Г. Коноваловой, А.В. Подосинова. М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2010.

29. Петрухин В.Я. “Дохристианские” генеалогии: “Слово о полку Игореве” и древнерусская традиция // Древнейшие государства Восточной Европы: 2002 год: генеалогия как форма исторической памяти / Отв. ред. И.Г. Коновалова. М.: Восточная литература, 2004. С. 160–174.

30. Попов В.А. К аксиоматике этносоциологических реконструкций первичной формации // Africana: Африканский этнографический сборник. 1991. Вып. 15. С. 62–68.

31. Пчелов Е.В. Рюрик. М.: Молодая гвардия, 2010.

32. Пчелов Е.В. Каким образом исследуют генетику Рюриковичей и что из этого получается? // Генофонд.рф. 05.02.2016. http://xn--c1acc6aafa1c.xn--p1ai/?page_id=7004

33. Рожанский И.Л. Рюриковичи: данные Y-ДНК и возможные корни правящего рода Древней Руси // Исторический формат. 2018. № 3–4. С. 10–24.

34. Трубачёв О.Н. К истокам Руси. M.: Aлгоритм, 2013.

35. Успенский Ф.Б. Византия и Русь в древнескандинавской перспективе (на материале языковых данных) // Успенский Ф.Б. Скандинавы, варяги, русь. M.: Языки славянской культуры, 2002а. С. 268–373.

36. Успенский Ф.Б. Династическое имя: родовые традиции и международные связи // Успенский Ф.Б. Скандинавы, варяги, русь. M.: Языки славянской культуры, 2002б. С. 22–65.

37. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. Т. 3: Муза–Сят. М.: Прогресс, 1971.

38. Фомин В.В. Норманская теория и ее научная несостоятельность // Известия Волгоградского педагогического университета. 2009. № 3. С. 102–107.

39. Фомин В.В. Голый конунг. M.: Litres, 2013.

40. Хабургаев Г.А. Этнонимия “Повести временных лет” в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. М.: Изд-во Московского ун-та, 1979.

41. Черных П.Я. Очерк русской исторической лексикографии. M.: Изд-во Московского ун-та, 1956.

42. Щавелев А.С. “Держава Рюриковичей” в первой половине X века: хронология, территория и социальная структура // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2017. Т. 1. С. 82–112.

43. Arutyunov S. Ethnography and Linguistics // Soviet and Western Anthropology / Ed. E. Gellner. L.: Gerald Duckworth & Co. Ltd, 1980. P. 257–264.

44. Balanovsky O. et al. Two Sources of the Russian Patrilineal Heritage in Their Eurasian Context // American Journal of Human Genetics. 2008. Vol. 82 (1). P. 236–250. https://doi.org/10.1016/j.ajhg.2007.09.019

45. Bird-David N. Us, Relatives. Berkeley: University of California Press, 2017.

46. Brückner А. Słownik etymologiczny języka polskiego. Krakow: Krakowska Spółka Wydawnicza, 1927.

47. Brückner А. O nazwach miejscowych. Krakow: Polska Akademja Umiejętnośc, 1935.

48. Derksen R. Etymological Dictionary of the Slavic Inherited Lexicon. Leiden: Brill, 2008.

49. de Vries J. Altnordisches etymologisches Wörterbuch. Leiden: Brill, 1977.

50. Dziebel G.V. The Genius of Kinship: The Phenomenon of Human Kinship and the Global Diversity of Kinship Terminologies. Youngstown: Cambria Press, 2007.

51. Ekbo S. The Etymology of Finnish Ruotsi “Sweden” // Les Pays du Nord et Byzance (Scandinavie et Byzance) / Red. R. Zeitler. Uppsala: Almquist & Wiksell International, 1981. P. 143–145.

52. Fleming L. Name Taboos and Rigid Performativity // Anthropological Quarterly. 2011. Vol. 84. P. 141–164.

53. Frisk H. Griechisches Etymologisches Wörterbuch, In 3 Bd. Bd. 1. Heidelberg: Carl Winter, 1960.

54. Galaty J.G. Being “Maasai”, Being “People‐of‐Cattle”: Ethnic Shifters in East Africa // American Ethnologist. 1982. Vol. 9. P. 1–20.

55. Herzfeld M. Social Poetics and the Real Life of States, Societies and Institutions. L.: Routledge, 2016.

56. Ilumäe A.-M. et al. Human Y Chromosome Haplogroup N: A Non-trivial Time-Resolved Phylogeography that Cuts across Language Families // American Journal of Human Genetics. 2016. Vol. 99 (1). P. 163–173. https://doi.org/10.1016/j.ajhg.2016.05.025

57. Jobling M.A. In the Name of the Father: Surnames and Genetics // Trends in Genetics. 2001. Vol. 17. P. 353–357.

58. Tillmar A., Wallerström T., Holmlund G., Götherström A. Y-Chromosome Diversity in Sweden – A Long-Time Perspective // European Journal of Human Genetics. 2006. Vol. 14 (8). P. 963–970. https://doi.org/10.1038/sj.ejhg.5201651

59. Kaye D.H. The Double Helix and the Law of Evidence. Cambridge: Harvard University Press, 2010.

60. Kripke S. Naming and Necessity. Cambridge: Harvard University Press, 1980.

61. Kroonen G. Etymological Dictionary of Proto-Germanic. Leiden: Brill, 2013.

62. Krzewinska М. et al. Genomic and Strontium Isotope Variation Reveal Immigration Patterns in a Viking Age Town // Current Biology. 2018. Vol. 28 (17). P. 2730–2738. https://doi.org/10.1016/j.cub.2018.06.053

63. Lappalainen T. et al. Migration Waves to the Baltic Sea Region // Annals of Human Genetics. 2008. Vol. 72 (3). P. 337–348. https://doi.org/10.1111/j.1469-1809.2007.00429.x

64. Levinson S.C. Pragmatics and Social Deixis: Reclaiming the Notion of Conventional Implicature // Proceedings of the Fifth Annual Meeting of the Berkeley Linguistics Society, February 17–19, 1979 / Eds. Ch. Chiarello et al. Berkeley: Berkeley Linguistics Society, 1979. P. 206–223.

65. Margaryan A. et al. Population Genomics of the Viking World // Nature. 2020. Vol. 585. P. 390–396.

66. Munske H.H. Das Suffix *-inga/-unga in den germanischen Sprachen. Marburg: Elwert, 1964.

67. Neuvonen A.M. et al. Vestiges of an Ancient Border in the Contemporary Genetic Diversity of North-Eastern Europe // PLOS ONE. 2015. Vol. 10 (7): e0130331. https://doi.org/10.1371/journal.pone.0130331

68. Otrębski J. Rusь // Lingua Posnaniensis. 1960. No. 8. P. 219–227.

69. Perry J. Reference and Reflexivity. Stanford: CSLI Publications, 2001.

70. Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. Bd. 1. Bern: A. Francke, 1959.

71. Pringle J.M. Hittite Kinship and Marriage. L.: University of London, 1993.

72. Pugh S.M. On the Assimilation of Russian Substantival Lexemes in Karelian // Word. 2008. Vol. 59. P. 219–240.

73. Rootsi S. et al. A Counter-Clockwise Northern Route of the Y-Chromosome Haplogroup N from Southeast Asia Towards Europe // European Journal of Human Genetics. 2007. Vol. 15 (2). P. 204–211. https://doi.org/10.1038/sj.ejhg.5201748

74. Schulze W. Kleine Schriften. Gotingen: Vandenhoek & Ruprecht, 1966.

75. Silverstein M. Language Structure and Linguistic Ideology // The Elements: Aparasession on Linguistic Units and Levels, April 20–21, 1979 (Including Papersfrom the Conference on “Non Slavic Languages of the USSR, April 18, 1979) / Eds. P.R. Clyne, W.F. Hanks, C.L. Hofbauer. Chicago: Chicago Linguistic Society, 1979. P. 193–247.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести