Проблемы реконструкции культурной лексики праязыка макросемьи (на примере афразийского)

Старостин Георгий С.

doi:10.31857/S023620070016697-3

Русский

Главная>№4>Проблемы реконструкции культурной лексики праязыка макросемьи (на примере афразийского)

Проблемы реконструкции культурной лексики праязыка макросемьи (на примере афразийского)

Оглавление

Аннотация Оценить Содержание публикации

Библиография Комментарии

Проблемы реконструкции культурной лексики праязыка макросемьи (на примере афразийского)

Аннотация

Код статьи

S086954150016697-6-1

DOI

10.31857/S023620070016697-3

Тип публикации

Статья

Статус публикации

Опубликовано

Авторы

Старостин Георгий Сергеевич Связаться с автором

Аффилиация: НИУ "Высшая школа экономики"
Адрес: Российская Федерация, Москва

Выпуск

№4

Страницы

43-50

Аннотация

В работе, посвященной критическому анализу нескольких общеафразийских этимологий с “военной” семантикой, выдвинутых А.Ю. Милитаревым, затрагиваются некоторые фундаментальные методологические проблемы, не преодоленные до конца ни в афразийском языкознании, ни вообще в исследованиях, так или иначе имеющих дело с “дальним” (в противовес “ближнему”) языковым родством. Анализ показывает, что из-за многочисленных проблем, связанных с недостаточным учетом типологии семантических переходов и дистрибуции потенциальных когнатов в языках-потомках, реконструируемость на праафразийском уровне большого лексического слоя, якобы отражающего военную тематику, на самом деле остается под серьезным вопросом – по крайней мере до тех пор, пока соответствующая реконструкция не будет качественно проделана на всех промежуточных хронологических уровнях, предшествующих общеафразийскому (особенно на уровне отдельных подветвей кушитской семьи, поскольку только надежная реконструируемость этимона на общекушитском уровне может позволить считать ту или иную этимологию праафразийской).

Ключевые слова

афразийские языки, праафразийский язык, культурная лексика, историческая семантика, дальнее родство языков

Классификатор

Дата публикации

28.09.2021

Всего подписок

Всего просмотров

Оценка читателей

0.0 (0 голосов)

Цитировать Скачать pdf Скачать JATS

ГОСТ	Старостин Г. С. Проблемы реконструкции культурной лексики праязыка макросемьи (на примере афразийского) // Этнографическое обозрение. – 2021. – №4 C. 43-50 . URL: https://ethnorevras.ru/s086954150016697-6-1/?version_id=94711. DOI: 10.31857/S023620070016697-3
MLA	Starostin, George "The Difficulties of Reconstructing the Cultural Lexicon for a Macrofamily-Level Proto-Language (Based on the Afrasian Example) [Problemy rekonstruktsii kul’turnoi leksiki praiazyka makrosem’i (na primere afraziiskogo)]." Ethno review. 4 (2021).:43-50. DOI: 10.31857/S023620070016697-3
APA	Starostin G. (2021). The Difficulties of Reconstructing the Cultural Lexicon for a Macrofamily-Level Proto-Language (Based on the Afrasian Example) [Problemy rekonstruktsii kul’turnoi leksiki praiazyka makrosem’i (na primere afraziiskogo)]. Ethno review. no. 4, pp.43-50 DOI: 10.31857/S023620070016697-3

Библиография

1. Столбова О.В. Этимологический словарь чадских языков. М.: Институт востоковедения РАН, 2016.

2. Orel V.E., Stolbova O.V. Hamito-Semitic Etymological Dictionary: Materials for a Reconstruction. Leiden: Brill, 1995.

3. Jungraithmayr H., Ibriszimow D. Chadic Lexical Roots. Vol. I: Tentative Reconstruction, Grading, Distribution, and Comments. Vol. II: Documentation. Berlin: Dietrich Reimer Verlag, 1994.

4. Kießling R., Mous M. The Lexical Reconstruction of West-Rift Southern Cushitic. Koln: Rudiger Koppe Verlag, 2003.

5. Stevenson R.C. Bagirmi Grammar. Khartoum: University of Khartoum. 1969.

6. Black P.D. Lowland East Cushitic: Subgroupingand Reconstruction. PhD diss., Yale University, Yale, 1975.


1	Статья А.Ю. Милитарева, одного из крупнейших отечественных специалистов по исторической семитологии и афразистике, продолжает его многолетние исследования в области реконструкции не только фонетического облика и словарного состава праафразийского языка, но и культурного мира древних афразийцев. Мне бы хотелось воспользоваться этим случаем, чтобы, нисколько не принижая актуальность и значимость этимологических исследований автора, все же высказать несколько давно назревших соображений, касающихся некоторых фундаментальных методологических проблем, не преодоленных до конца ни в афразийском языкознании, ни вообще в исследованиях, так или иначе имеющих дело с “дальним” (в противовес “ближнему”) языковым родством.	Статья А.Ю. Милитарева, одного из крупнейших отечественных специалистов по исторической семитологии и афразистике, продолжает его многолетние исследования в области реконструкции не только фонетического облика и словарного состава праафразийского языка, но и культурного мира древних афразийцев. Мне бы хотелось воспользоваться этим случаем, чтобы, нисколько не принижая актуальность и значимость этимологических исследований автора, все же высказать несколько давно назревших соображений, касающихся некоторых фундаментальных методологических проблем, не преодоленных до конца ни в афразийском языкознании, ни вообще в исследованиях, так или иначе имеющих дело с “дальним” (в противовес “ближнему”) языковым родством. Статья А.Ю. Милитарева, одного из крупнейших отечественных специалистов по исторической семитологии и афразистике, продолжает его многолетние исследования в области реконструкции не только фонетического облика и словарного состава праафразийского языка, но и культурного мира древних афразийцев. Мне бы хотелось воспользоваться этим случаем, чтобы, нисколько не принижая актуальность и значимость этимологических исследований автора, все же высказать несколько давно назревших соображений, касающихся некоторых фундаментальных методологических проблем, не преодоленных до конца ни в афразийском языкознании, ни вообще в исследованиях, так или иначе имеющих дело с “дальним” (в противовес “ближнему”) языковым родством.

2	Профессиональным компаративистам хорошо известно, что существует, хоть и не очень четко прописанная, но все же реальная грань между “базисным” сопоставительным материалом, на основании которого доказывается (или, по крайней мере, обосновывается) факт языкового родства, и своего рода “надстроечным” материалом, который сам по себе в силу разных причин не может доказывать родство, но может использоваться в целях дальнейшей праязыковой реконструкции при условии уже доказанного родства. К “базисному” материалу относятся в первую очередь элементы грамматики и так наз. базисной лексики (более или менее универсальные лексические концепты, редко заимствующиеся из языка в язык и обладающие высоким уровнем исторической устойчивости); как “надстройка” по отношению к ним функционирует “культурный лексический слой”, к которому относятся более сложные, менее универсальные и легче поддающиеся вымыванию и заимствованию понятия.	Профессиональным компаративистам хорошо известно, что существует, хоть и не очень четко прописанная, но все же реальная грань между “базисным” сопоставительным материалом, на основании которого <em>доказывается</em> (или, по крайней мере, обосновывается) факт языкового родства, и своего рода “надстроечным” материалом, который сам по себе в силу разных причин не может доказывать родство, но может использоваться в целях дальнейшей праязыковой реконструкции при условии уже доказанного родства. К “базисному” материалу относятся в первую очередь элементы грамматики и так наз. базисной лексики (более или менее универсальные лексические концепты, редко заимствующиеся из языка в язык и обладающие высоким уровнем исторической устойчивости); как “надстройка” по отношению к ним функционирует “культурный лексический слой”, к которому относятся более сложные, менее универсальные и легче поддающиеся вымыванию и заимствованию понятия. Профессиональным компаративистам хорошо известно, что существует, хоть и не очень четко прописанная, но все же реальная грань между “базисным” сопоставительным материалом, на основании которого <em>доказывается</em> (или, по крайней мере, обосновывается) факт языкового родства, и своего рода “надстроечным” материалом, который сам по себе в силу разных причин не может доказывать родство, но может использоваться в целях дальнейшей праязыковой реконструкции при условии уже доказанного родства. К “базисному” материалу относятся в первую очередь элементы грамматики и так наз. базисной лексики (более или менее универсальные лексические концепты, редко заимствующиеся из языка в язык и обладающие высоким уровнем исторической устойчивости); как “надстройка” по отношению к ним функционирует “культурный лексический слой”, к которому относятся более сложные, менее универсальные и легче поддающиеся вымыванию и заимствованию понятия.

3	В современной компаративистике гипотеза об афразийском родстве, с точки зрения “базисного” материала, находится в значительно более выгодном положении (чем, скажем, упоминаемые автором обсуждаемой статьи ностратическая гипотеза В.М. Иллич-Свитыча или сино-кавказская гипотеза С.А. Старостина): подтверждающий ее сравнительный материал из области грамматической парадигматики и базисной лексики, хотя и немногочислен, все же обычно считается достаточным для того, чтобы мировое лингвистическое сообщество принимало как данность восхождение семитских, берберских, чадских, египетского и кушитских языков к общему языковому предку (отдельные сомнения в последнее время высказываются лишь относительно омотских языков).	В современной компаративистике гипотеза об афразийском родстве, с точки зрения “базисного” материала, находится в значительно более выгодном положении (чем, скажем, упоминаемые автором обсуждаемой статьи ностратическая гипотеза В.М. Иллич-Свитыча или сино-кавказская гипотеза С.А. Старостина): подтверждающий ее сравнительный материал из области грамматической парадигматики и базисной лексики, хотя и немногочислен, все же обычно считается достаточным для того, чтобы мировое лингвистическое сообщество принимало как данность восхождение семитских, берберских, чадских, египетского и кушитских языков к общему языковому предку (отдельные сомнения в последнее время высказываются лишь относительно омотских языков). В современной компаративистике гипотеза об афразийском родстве, с точки зрения “базисного” материала, находится в значительно более выгодном положении (чем, скажем, упоминаемые автором обсуждаемой статьи ностратическая гипотеза В.М. Иллич-Свитыча или сино-кавказская гипотеза С.А. Старостина): подтверждающий ее сравнительный материал из области грамматической парадигматики и базисной лексики, хотя и немногочислен, все же обычно считается достаточным для того, чтобы мировое лингвистическое сообщество принимало как данность восхождение семитских, берберских, чадских, египетского и кушитских языков к общему языковому предку (отдельные сомнения в последнее время высказываются лишь относительно омотских языков).

4	В намного более сложном положении, однако, оказываются реконструкция праафразийской культурной лексики и вообще афразийская этимология как таковая. Из двух опубликованных на сегодняшний день афразийских этимологических словарей (К. Эрета; В.Е. Орла, О.В. Столбовой) ни один не пользуется существенным авторитетом, и хотя в целом словарь В.Е. Орла и О.В. Столбовой на несколько порядков выше работы К. Эрета с точки зрения качества фонетических и семантических сопоставлений, большинство представленных в нем этимологий скорее можно считать “сырым материалом” для построения полноценного словаря, чем финальным продуктом. Работа над подготовкой такого рода издания уже давно ведется в рамках этимологической базы А.Ю. Милитарева и О.В. Столбовой (из которой в основном и позаимствован материал для обсуждаемой статьи), однако, на мой взгляд, ее успешному завершению до сих пор препятствует ряд нерешенных проблем, которые довольно наглядно проявляются в том числе и в данных, представленных в публикации А.Ю. Милитарева.	В намного более сложном положении, однако, оказываются реконструкция праафразийской культурной лексики и вообще афразийская этимология как таковая. Из двух опубликованных на сегодняшний день афразийских этимологических словарей (К. Эрета; В.Е. Орла, О.В. Столбовой) ни один не пользуется существенным авторитетом, и хотя в целом словарь В.Е. Орла и О.В. Столбовой на несколько порядков выше работы К. Эрета с точки зрения качества фонетических и семантических сопоставлений, большинство представленных в нем этимологий скорее можно считать “сырым материалом” для построения полноценного словаря, чем финальным продуктом. Работа над подготовкой такого рода издания уже давно ведется в рамках этимологической базы А.Ю. Милитарева и О.В. Столбовой (из которой в основном и позаимствован материал для обсуждаемой статьи), однако, на мой взгляд, ее успешному завершению до сих пор препятствует ряд нерешенных проблем, которые довольно наглядно проявляются в том числе и в данных, представленных в публикации А.Ю. Милитарева. В намного более сложном положении, однако, оказываются реконструкция праафразийской культурной лексики и вообще афразийская этимология как таковая. Из двух опубликованных на сегодняшний день афразийских этимологических словарей (К. Эрета; В.Е. Орла, О.В. Столбовой) ни один не пользуется существенным авторитетом, и хотя в целом словарь В.Е. Орла и О.В. Столбовой на несколько порядков выше работы К. Эрета с точки зрения качества фонетических и семантических сопоставлений, большинство представленных в нем этимологий скорее можно считать “сырым материалом” для построения полноценного словаря, чем финальным продуктом. Работа над подготовкой такого рода издания уже давно ведется в рамках этимологической базы А.Ю. Милитарева и О.В. Столбовой (из которой в основном и позаимствован материал для обсуждаемой статьи), однако, на мой взгляд, ее успешному завершению до сих пор препятствует ряд нерешенных проблем, которые довольно наглядно проявляются в том числе и в данных, представленных в публикации А.Ю. Милитарева.

5	Прежде всего следует еще раз подчеркнуть историческую специфику культурной лексики (в противовес базисной). Во-первых, культурная лексика в целом обладает меньшей устойчивостью, т.е. слова, не относящиеся к базисному слою, как правило, имеют менее продолжительный “жизненный цикл” и гораздо быстрее подвергаются замещению на лексические инновации. Соответственно, скажем, априорная вероятность того, что одно и то же слово со значением “война” или “дубина” без изменений (за исключением фонетического облика) сохранится на протяжении пяти или тем более десяти тысяч лет даже в одном языке (не говоря уже о большем количестве), должна быть намного ниже, чем для слова “рука” или местоимений “я” и “ты”. В лучшем случае для лексических элементов, относящихся к культурному слою, следует ожидать различные семантические сдвиги, в худшем – полное исчезновение. Исключения, разумеется, возможны, но в целом рассчитывать на успешную реконструкцию полноценного корпуса культурной лексики на уровне, допустим, X–XII тыс. до н.э. может только неисправимый оптимист.	Прежде всего следует еще раз подчеркнуть историческую специфику <em>культурной</em> лексики (в противовес <em>базисной</em>). Во-первых, культурная лексика в целом обладает меньшей <em>устойчивостью</em>, т.е. слова, не относящиеся к базисному слою, как правило, имеют менее продолжительный “жизненный цикл” и гораздо быстрее подвергаются замещению на лексические инновации. Соответственно, скажем, априорная вероятность того, что одно и то же слово со значением “война” или “дубина” без изменений (за исключением фонетического облика) сохранится на протяжении пяти или тем более десяти тысяч лет даже в одном языке (не говоря уже о большем количестве), должна быть намного ниже, чем для слова “рука” или местоимений “я” и “ты”. В лучшем случае для лексических элементов, относящихся к культурному слою, следует ожидать различные семантические сдвиги, в худшем – полное исчезновение. Исключения, разумеется, возможны, но в целом рассчитывать на успешную реконструкцию полноценного корпуса культурной лексики на уровне, допустим, X–XII тыс. до н.э. может только неисправимый оптимист. Прежде всего следует еще раз подчеркнуть историческую специфику <em>культурной</em> лексики (в противовес <em>базисной</em>). Во-первых, культурная лексика в целом обладает меньшей <em>устойчивостью</em>, т.е. слова, не относящиеся к базисному слою, как правило, имеют менее продолжительный “жизненный цикл” и гораздо быстрее подвергаются замещению на лексические инновации. Соответственно, скажем, априорная вероятность того, что одно и то же слово со значением “война” или “дубина” без изменений (за исключением фонетического облика) сохранится на протяжении пяти или тем более десяти тысяч лет даже в одном языке (не говоря уже о большем количестве), должна быть намного ниже, чем для слова “рука” или местоимений “я” и “ты”. В лучшем случае для лексических элементов, относящихся к культурному слою, следует ожидать различные семантические сдвиги, в худшем – полное исчезновение. Исключения, разумеется, возможны, но в целом рассчитывать на успешную реконструкцию полноценного корпуса культурной лексики на уровне, допустим, X–XII тыс. до н.э. может только неисправимый оптимист.

6	Во-вторых, при наличии даже минимальных языковых контактов культурная лексика легко подвержена заимствованиям, что создает многочисленные проблемы в тех случаях, когда контактируют друг с другом исходно родственные языки – это требует установления довольно четких критериев для различения исконно родственной и заимствованной лексики, что на самом деле далеко не всегда возможно, особенно в ситуациях, когда остаются неясности с исторической фонетикой.	Во-вторых, при наличии даже минимальных языковых контактов культурная лексика легко подвержена <em>заимствованиям</em>, что создает многочисленные проблемы в тех случаях, когда контактируют друг с другом исходно родственные языки – это требует установления довольно четких критериев для различения исконно родственной и заимствованной лексики, что на самом деле далеко не всегда возможно, особенно в ситуациях, когда остаются неясности с исторической фонетикой. Во-вторых, при наличии даже минимальных языковых контактов культурная лексика легко подвержена <em>заимствованиям</em>, что создает многочисленные проблемы в тех случаях, когда контактируют друг с другом исходно родственные языки – это требует установления довольно четких критериев для различения исконно родственной и заимствованной лексики, что на самом деле далеко не всегда возможно, особенно в ситуациях, когда остаются неясности с исторической фонетикой.

7	Парадоксальным образом в условиях дальнего родства нескольких языковых семей, каждая из которых представлена десятками (семитские, берберские, кушитские) или даже сотнями (чадские) языков, некоторым исследователям эти проблемы могут показаться не столь существенными или даже пренебрежимыми, хотя они зачастую оказываются значимыми для относительно мелких семей. Связано это в первую очередь с тем, что при наличии огромного языкового материала, из которого можно более или менее произвольно отбирать формально “годные” этимологические параллели, значительно возрастает возможность принимать за такие параллели случайные совпадения по форме и значению (как правило частичные, но иногда и полные).	Парадоксальным образом в условиях дальнего родства нескольких языковых семей, каждая из которых представлена десятками (семитские, берберские, кушитские) или даже сотнями (чадские) языков, некоторым исследователям эти проблемы могут показаться не столь существенными или даже пренебрежимыми, хотя они зачастую оказываются значимыми для относительно мелких семей. Связано это в первую очередь с тем, что при наличии огромного языкового материала, из которого можно более или менее произвольно отбирать формально “годные” этимологические параллели, значительно возрастает возможность принимать за такие параллели случайные совпадения по форме и значению (как правило частичные, но иногда и полные). Парадоксальным образом в условиях дальнего родства нескольких языковых семей, каждая из которых представлена десятками (семитские, берберские, кушитские) или даже сотнями (чадские) языков, некоторым исследователям эти проблемы могут показаться не столь существенными или даже пренебрежимыми, хотя они зачастую оказываются значимыми для относительно мелких семей. Связано это в первую очередь с тем, что при наличии огромного языкового материала, из которого можно более или менее произвольно отбирать формально “годные” этимологические параллели, значительно возрастает возможность принимать за такие параллели случайные совпадения по форме и значению (как правило частичные, но иногда и полные).

8	Таким образом, для того чтобы ту или иную этимологию на уровне глубокого родства (под “глубоким” будем понимать такое родство, глоттохронологический возраст которого превышает примерный возраст такой эталонной для компаративистики семьи, как индоевропейская, т.е. примерно 5-6 тыс. лет) считать убедительной, необходимо не только чтобы ее отдельные члены были формально совместимы друг с другом в плане фонетики и семантики, но и чтобы была отслежена их реконструируемость на промежуточных уровнях сравнения. Так, в индоевропейском языкознании традиционно не очень принято доверять сравнениям, основанным на данных современных языков, не имеющих параллелей в языках древних, т.е. априори сомнительной будет этимология, состоящая, например, из современных персидского, ирландского и албанского слов, если их предки не обнаружены в древнеиранском и старых кельтских корпусах. Для большинства афразийских ветвей (кроме, разумеется, семитской и египетской), где данных древних корпусов нет, такого рода проверочную функцию играет представленность одного и того же этимона в различных языках различных подветвей семьи, позволяющая надежно спроецировать его на пракушитский, прачадский и т.п. уровень и тем самым значительно повысить доверие и к этимологизации верхнего (афразийского) уровня.	Таким образом, для того чтобы ту или иную этимологию на уровне глубокого родства (под “глубоким” будем понимать такое родство, глоттохронологический возраст которого превышает примерный возраст такой эталонной для компаративистики семьи, как индоевропейская, т.е. примерно 5-6 тыс. лет) считать убедительной, необходимо не только чтобы ее отдельные члены были формально совместимы друг с другом в плане фонетики и семантики, но и чтобы была отслежена их <em>реконструируемость</em> на <em>промежуточных</em> уровнях сравнения. Так, в индоевропейском языкознании традиционно не очень принято доверять сравнениям, основанным на данных современных языков, не имеющих параллелей в языках древних, т.е. априори сомнительной будет этимология, состоящая, например, из современных персидского, ирландского и албанского слов, если их предки не обнаружены в древнеиранском и старых кельтских корпусах. Для большинства афразийских ветвей (кроме, разумеется, семитской и египетской), где данных древних корпусов нет, такого рода проверочную функцию играет представленность одного и того же этимона в различных языках различных подветвей семьи, позволяющая надежно спроецировать его на пракушитский, прачадский и т.п. уровень и тем самым значительно повысить доверие и к этимологизации верхнего (афразийского) уровня. Таким образом, для того чтобы ту или иную этимологию на уровне глубокого родства (под “глубоким” будем понимать такое родство, глоттохронологический возраст которого превышает примерный возраст такой эталонной для компаративистики семьи, как индоевропейская, т.е. примерно 5-6 тыс. лет) считать убедительной, необходимо не только чтобы ее отдельные члены были формально совместимы друг с другом в плане фонетики и семантики, но и чтобы была отслежена их <em>реконструируемость</em> на <em>промежуточных</em> уровнях сравнения. Так, в индоевропейском языкознании традиционно не очень принято доверять сравнениям, основанным на данных современных языков, не имеющих параллелей в языках древних, т.е. априори сомнительной будет этимология, состоящая, например, из современных персидского, ирландского и албанского слов, если их предки не обнаружены в древнеиранском и старых кельтских корпусах. Для большинства афразийских ветвей (кроме, разумеется, семитской и египетской), где данных древних корпусов нет, такого рода проверочную функцию играет представленность одного и того же этимона в различных языках различных подветвей семьи, позволяющая надежно спроецировать его на пракушитский, прачадский и т.п. уровень и тем самым значительно повысить доверие и к этимологизации верхнего (афразийского) уровня.

9	Как мне представляется, несмотря на, казалось бы, довольно сложную и продуманную систему оценки качества этимологии, разработанную А.Ю. Милитаревым и кратко описанную в обсуждаемой статье, она все же недостаточно хорошо разрешает проблему реконструируемости на промежуточных уровнях. Чтобы наглядно подтвердить это опасение, разберем, во избежание субъективности, первые же три этимологии, выдвигаемые автором:	Как мне представляется, несмотря на, казалось бы, довольно сложную и продуманную систему оценки качества этимологии, разработанную А.Ю. Милитаревым и кратко описанную в обсуждаемой статье, она все же недостаточно хорошо разрешает проблему реконструируемости на промежуточных уровнях. Чтобы наглядно подтвердить это опасение, разберем, во избежание субъективности, первые же три этимологии, выдвигаемые автором: Как мне представляется, несмотря на, казалось бы, довольно сложную и продуманную систему оценки качества этимологии, разработанную А.Ю. Милитаревым и кратко описанную в обсуждаемой статье, она все же недостаточно хорошо разрешает проблему реконструируемости на промежуточных уровнях. Чтобы наглядно подтвердить это опасение, разберем, во избежание субъективности, первые же три этимологии, выдвигаемые автором:

10	1. ma/iṭw- ~ may/wṭ- “дубина, палица”: этот корень, судя по всему, хорошо представлен в семитских языках и уверенно выводится на прасемитский уровень. Египетская параллель, хотя и не идеальна в плане семантики (египетский посох mdw, вероятно, был скорее сакральным, чем военным инструментом), хорошо прослеживается с древнейших времен в египетском корпусе и может считаться убедительной.	1. <em></em><em>ma</em><em>/</em><em>iṭw</em><em>-</em> ~ <em></em><em>may</em><em>/</em><em>wṭ</em><em>-</em> “дубина, палица”: этот корень, судя по всему, хорошо представлен в семитских языках и уверенно выводится на прасемитский уровень. Египетская параллель, хотя и не идеальна в плане семантики (египетский посох <em>mdw</em>, вероятно, был скорее сакральным, чем военным инструментом), хорошо прослеживается с древнейших времен в египетском корпусе и может считаться убедительной. 1. <em></em><em>ma</em><em>/</em><em>iṭw</em><em>-</em> ~ <em></em><em>may</em><em>/</em><em>wṭ</em><em>-</em> “дубина, палица”: этот корень, судя по всему, хорошо представлен в семитских языках и уверенно выводится на прасемитский уровень. Египетская параллель, хотя и не идеальна в плане семантики (египетский посох <em>mdw</em>, вероятно, был скорее сакральным, чем военным инструментом), хорошо прослеживается с древнейших времен в египетском корпусе и может считаться убедительной.

11	Намного хуже обстоит дело с чадской частью этимологии, представленной в одном (хауса) из нескольких сотен языков; для того, чтобы эта параллель была приемлема, необходимо как минимум показать ее реконструируемость на прачадский или хотя бы на празападно-чадский уровень. Впрочем, она помечена как ненадежная и в статье А.Ю. Милитарева.	Намного хуже обстоит дело с чадской частью этимологии, представленной в одном (хауса) из нескольких сотен языков; для того, чтобы эта параллель была приемлема, необходимо как минимум показать ее реконструируемость на прачадский или хотя бы на празападно-чадский уровень. Впрочем, она помечена как ненадежная и в статье А.Ю. Милитарева. Намного хуже обстоит дело с чадской частью этимологии, представленной в одном (хауса) из нескольких сотен языков; для того, чтобы эта параллель была приемлема, необходимо как минимум показать ее реконструируемость на прачадский или хотя бы на празападно-чадский уровень. Впрочем, она помечена как ненадежная и в статье А.Ю. Милитарева.

12	Наиболее значимым для этимологизации – как в этом, так и во всех остальных случаях – оказывается сравнение северно-афразийского (СЕБЧ) и кушитского (или кушитско-омотского) материалов, т.к. только успешное сравнение на таком уровне, собственно говоря, позволяет придать этимологии общеафразийский статус. И здесь сразу обнаруживаются проблемы. Кушитская часть этимологии состоит из двух языков – оромо (Lowland East Cushitic), где мы имеем muṭuṭḗ “дубина”, и сидамо (Highland East Cushitic), где к сравнению привлекается форма amāṭṭ-o (то “копье”, то “стрела” в зависимости от источника). Во-первых, речь, таким образом, идет в лучшем случае о восточно-кушитском, а не об общекушитском уровне. Во-вторых, даже внутри восточно-кушитского сравнение не идеально: “дубина” и “стрела” – объекты, семантически далеко не тождественные, при этом формы корня настолько отличаются друг от друга (что такое начальное a- в сидамо? действительно ли такие модели огласовки в оромо и в сидамо могут регулярно соответствовать друг другу?), что для них даже не предлагается конкретная фонетическая реконструкция на (относительно мелком!) правосточнокушитском уровне.	Наиболее значимым для этимологизации – как в этом, так и во всех остальных случаях – оказывается сравнение северно-афразийского (СЕБЧ) и кушитского (или кушитско-омотского) материалов, т.к. только успешное сравнение на таком уровне, собственно говоря, позволяет придать этимологии общеафразийский статус. И здесь сразу обнаруживаются проблемы. Кушитская часть этимологии состоит из двух языков – оромо (<em>Lowland</em><em> </em><em>East</em><em> </em><em>Cushitic</em>), где мы имеем <em>muṭuṭḗ</em> “дубина”, и сидамо (<em>Highland</em><em> </em><em>East</em><em> </em><em>Cushitic</em>), где к сравнению привлекается форма <em>am</em><em>ā</em><em>ṭṭ</em><em>-</em><em>o</em> (то “копье”, то “стрела” в зависимости от источника). Во-первых, речь, таким образом, идет в лучшем случае о восточно-кушитском, а не об общекушитском уровне. Во-вторых, даже внутри восточно-кушитского сравнение не идеально: “дубина” и “стрела” – объекты, семантически далеко не тождественные, при этом формы корня настолько отличаются друг от друга (что такое начальное <em>a</em><em>-</em> в сидамо? действительно ли такие модели огласовки в оромо и в сидамо могут регулярно соответствовать друг другу?), что для них даже не предлагается конкретная фонетическая реконструкция на (относительно мелком!) правосточнокушитском уровне. Наиболее значимым для этимологизации – как в этом, так и во всех остальных случаях – оказывается сравнение северно-афразийского (СЕБЧ) и кушитского (или кушитско-омотского) материалов, т.к. только успешное сравнение на таком уровне, собственно говоря, позволяет придать этимологии общеафразийский статус. И здесь сразу обнаруживаются проблемы. Кушитская часть этимологии состоит из двух языков – оромо (<em>Lowland</em><em> </em><em>East</em><em> </em><em>Cushitic</em>), где мы имеем <em>muṭuṭḗ</em> “дубина”, и сидамо (<em>Highland</em><em> </em><em>East</em><em> </em><em>Cushitic</em>), где к сравнению привлекается форма <em>am</em><em>ā</em><em>ṭṭ</em><em>-</em><em>o</em> (то “копье”, то “стрела” в зависимости от источника). Во-первых, речь, таким образом, идет в лучшем случае о восточно-кушитском, а не об общекушитском уровне. Во-вторых, даже внутри восточно-кушитского сравнение не идеально: “дубина” и “стрела” – объекты, семантически далеко не тождественные, при этом формы корня настолько отличаются друг от друга (что такое начальное <em>a</em><em>-</em> в сидамо? действительно ли такие модели огласовки в оромо и в сидамо могут регулярно соответствовать друг другу?), что для них даже не предлагается конкретная фонетическая реконструкция на (относительно мелком!) правосточнокушитском уровне.

13	Аналогичным образом и омотская параллель реально реконструируется максимум на уровне одной из подветвей (гимоджа) одной из двух главных ветвей (северной) семьи, причем еще и представленной в ареале, контактирующем с восточнокушитскими языками, что поднимает вопрос о возможной ареальной диффузии (в этимологии честно отмечено, что омотское слово может быть заимствовано из сидамо).	Аналогичным образом и омотская параллель реально реконструируется максимум на уровне одной из подветвей (гимоджа) одной из двух главных ветвей (северной) семьи, причем еще и представленной в ареале, контактирующем с восточнокушитскими языками, что поднимает вопрос о возможной ареальной диффузии (в этимологии честно отмечено, что омотское слово может быть заимствовано из сидамо). Аналогичным образом и омотская параллель реально реконструируется максимум на уровне одной из подветвей (гимоджа) одной из двух главных ветвей (северной) семьи, причем еще и представленной в ареале, контактирующем с восточнокушитскими языками, что поднимает вопрос о возможной ареальной диффузии (в этимологии честно отмечено, что омотское слово может быть заимствовано из сидамо).

14	Вывод: хотя на данном уровне анализа нельзя четко опровергнуть гипотезу родства между оромо muṭuṭḗ “дубина” и семитско-египетской этимологией (для этого необходимо представить конкретные аргументы в пользу иного происхождения кушитского слова), ее также нельзя считать убедительной как минимум до тех пор, пока это слово в оромо не получит надежной общекушитской этимологизации.	Вывод: хотя на данном уровне анализа нельзя четко <em>опровергнуть</em> гипотезу родства между оромо <em>muṭuṭḗ</em> “дубина” и семитско-египетской этимологией (для этого необходимо представить конкретные аргументы в пользу иного происхождения кушитского слова), ее также нельзя считать убедительной как минимум до тех пор, пока это слово в оромо не получит надежной общекушитской этимологизации. Вывод: хотя на данном уровне анализа нельзя четко <em>опровергнуть</em> гипотезу родства между оромо <em>muṭuṭḗ</em> “дубина” и семитско-египетской этимологией (для этого необходимо представить конкретные аргументы в пользу иного происхождения кушитского слова), ее также нельзя считать убедительной как минимум до тех пор, пока это слово в оромо не получит надежной общекушитской этимологизации.

15	2. *ḳVs- “лук”: на прасемитском уровне, безусловно, надежно реконструируется корень ḳaš-t- “лук” (не очень ясно, правда, как он связан с арабским ḳaws*-), но дальнейшие сравнения проблематичны. Про египетское слово ḳꜣs говорится, что его исходным значением, скорее всего, было “тетива”; даже если это так, семантическая связь между “луком” и “тетивой” не столь однозначна, как может показаться (синхронные полисемии такого рода мне неизвестны), но, самое главное, уже в древнейших текстах это слово имеет общие значения “связывать, привязывать” (глагольное) и “привязь, путы” (именное), частным случаем которых иногда оказывается “натягивать тетиву на лук” и т.п. Аргумент, что «исходным значением было “тетива”» здесь явно основан на внешнем сравнении с семитским материалом и, таким образом, оказывается круговым. Вполне допустимо – поскольку фонетические соответствия регулярны и семантика в целом совместима, – что египетское слово действительно восходит к общему предку с семитским; но намного более вероятно в этом случае, что исходным значением все же было широкое “привязывать”, а не узкое “тетива” или тем более “лук”.	2. <em></em><em>ḳVs</em><em>-</em> “лук”: на прасемитском уровне, безусловно, надежно реконструируется корень <em></em><em>ḳa</em><em>š</em><em>-</em><em>t</em><em>-</em> “лук” (не очень ясно, правда, как он связан с арабским <em>ḳ</em><em>aws</em><em>-</em>), но дальнейшие сравнения проблематичны. Про египетское слово <em>ḳ</em><em>ꜣ</em><em>s</em> говорится, что его исходным значением, скорее всего, было “тетива”; даже если это так, семантическая связь между “луком” и “тетивой” не столь однозначна, как может показаться (синхронные полисемии такого рода мне неизвестны), но, самое главное, уже в древнейших текстах это слово имеет общие значения “связывать, привязывать” (глагольное) и “привязь, путы” (именное), частным случаем которых иногда оказывается “натягивать тетиву на лук” и т.п. Аргумент, что «исходным значением было “тетива”» здесь явно основан на внешнем сравнении с семитским материалом и, таким образом, оказывается круговым. Вполне допустимо – поскольку фонетические соответствия регулярны и семантика в целом совместима, – что египетское слово действительно восходит к общему предку с семитским; но намного более вероятно в этом случае, что исходным значением все же было широкое “привязывать”, а не узкое “тетива” или тем более “лук”. 2. <em></em><em>ḳVs</em><em>-</em> “лук”: на прасемитском уровне, безусловно, надежно реконструируется корень <em></em><em>ḳa</em><em>š</em><em>-</em><em>t</em><em>-</em> “лук” (не очень ясно, правда, как он связан с арабским <em>ḳ</em><em>aws</em><em>-</em>), но дальнейшие сравнения проблематичны. Про египетское слово <em>ḳ</em><em>ꜣ</em><em>s</em> говорится, что его исходным значением, скорее всего, было “тетива”; даже если это так, семантическая связь между “луком” и “тетивой” не столь однозначна, как может показаться (синхронные полисемии такого рода мне неизвестны), но, самое главное, уже в древнейших текстах это слово имеет общие значения “связывать, привязывать” (глагольное) и “привязь, путы” (именное), частным случаем которых иногда оказывается “натягивать тетиву на лук” и т.п. Аргумент, что «исходным значением было “тетива”» здесь явно основан на внешнем сравнении с семитским материалом и, таким образом, оказывается круговым. Вполне допустимо – поскольку фонетические соответствия регулярны и семантика в целом совместима, – что египетское слово действительно восходит к общему предку с семитским; но намного более вероятно в этом случае, что исходным значением все же было широкое “привязывать”, а не узкое “тетива” или тем более “лук”.

16	Еще хуже обстоит дело с чадской параллелью *ḳVs- “стрела, лук”. В словаре О.В. Столбовой, на который ссылается автор, в свою очередь дается ссылка на словарь Г. Юнграйтмайра и Д. Ибришимова, где россыпь форм вида kɛsɛ с соответствующими значениями, обнаруживаемая в ряде восточно- и центральночадских языков, определяется как заимствование из центральносуданского языка багирми, про который достоверно известно, что он действительно долгое время был языком-донором для многих языков чадской семьи. О.В. Столбова в целом отвергает эту идею, указывая, что слово в багирми значит “лук” и поэтому не может быть источником тех форм, которые в чадских языках значат “стрела” (Столбова 2016: 240). Это слабый аргумент, т.к. слово kɛsɛ в багирми значит именно “стрела” (Stevenson 1969: 13), равно как и в подавляющем большинстве чадских языков (значение “лук” чаще всего обнаруживается в составе композитов, что подтверждает его вторичность). Если это действительно заимствование из багирми – аргументы в пользу такого сценария вполне весомы, – сравнение следует отвергнуть.	Еще хуже обстоит дело с чадской параллелью <em></em><em>ḳVs</em><em>-</em> “стрела, лук”. В словаре О.В. Столбовой, на который ссылается автор, в свою очередь дается ссылка на словарь Г. Юнграйтмайра и Д. Ибришимова, где россыпь форм вида <em>k</em><em>ɛ</em><em>s</em><em>ɛ</em> с соответствующими значениями, обнаруживаемая в ряде восточно- и центральночадских языков, определяется как заимствование из центральносуданского языка багирми, про который достоверно известно, что он действительно долгое время был языком-донором для многих языков чадской семьи. О.В. Столбова в целом отвергает эту идею, указывая, что слово в багирми значит “лук” и поэтому не может быть источником тех форм, которые в чадских языках значат “стрела” (<em>Столбова</em> 2016: 240). Это слабый аргумент, т.к. слово <em>k</em><em>ɛ</em><em>s</em><em>ɛ</em> в багирми значит именно “стрела” (<em>Stevenson</em> 1969: 13), равно как и в подавляющем большинстве чадских языков (значение “лук” чаще всего обнаруживается в составе композитов, что подтверждает его вторичность). Если это действительно заимствование из багирми – аргументы в пользу такого сценария вполне весомы, – сравнение следует отвергнуть. Еще хуже обстоит дело с чадской параллелью <em></em><em>ḳVs</em><em>-</em> “стрела, лук”. В словаре О.В. Столбовой, на который ссылается автор, в свою очередь дается ссылка на словарь Г. Юнграйтмайра и Д. Ибришимова, где россыпь форм вида <em>k</em><em>ɛ</em><em>s</em><em>ɛ</em> с соответствующими значениями, обнаруживаемая в ряде восточно- и центральночадских языков, определяется как заимствование из центральносуданского языка багирми, про который достоверно известно, что он действительно долгое время был языком-донором для многих языков чадской семьи. О.В. Столбова в целом отвергает эту идею, указывая, что слово в багирми значит “лук” и поэтому не может быть источником тех форм, которые в чадских языках значат “стрела” (<em>Столбова</em> 2016: 240). Это слабый аргумент, т.к. слово <em>k</em><em>ɛ</em><em>s</em><em>ɛ</em> в багирми значит именно “стрела” (<em>Stevenson</em> 1969: 13), равно как и в подавляющем большинстве чадских языков (значение “лук” чаще всего обнаруживается в составе композитов, что подтверждает его вторичность). Если это действительно заимствование из багирми – аргументы в пользу такого сценария вполне весомы, – сравнение следует отвергнуть.

17	Перейдем к южноафразийской (кушитской) части. Здесь, на первый взгляд, все обстоит неплохо: рефлексы обнаружены в трех ветвях кушитской семьи, что позволяет вывести основу на общекушитский уровень. При этом, однако, опять-таки неслучайно отсутствие в словарной статье общекушитской реконструкции, поскольку свести друг к другу все рефлексы оказывается затруднительно:	Перейдем к южноафразийской (кушитской) части. Здесь, на первый взгляд, все обстоит неплохо: рефлексы обнаружены в трех ветвях кушитской семьи, что позволяет вывести основу на общекушитский уровень. При этом, однако, опять-таки неслучайно отсутствие в словарной статье общекушитской реконструкции, поскольку свести друг к другу все рефлексы оказывается затруднительно: Перейдем к южноафразийской (кушитской) части. Здесь, на первый взгляд, все обстоит неплохо: рефлексы обнаружены в трех ветвях кушитской семьи, что позволяет вывести основу на общекушитский уровень. При этом, однако, опять-таки неслучайно отсутствие в словарной статье общекушитской реконструкции, поскольку свести друг к другу все рефлексы оказывается затруднительно:

18	а) если говорить о билин ḳist-, есть все основания подозревать заимствование из эфиосемитского источника (ср. выше: амхарск. ḳäst и др.); этого же мнения, кстати, придерживается в своем чадском словаре О.В. Столбова (Столбова 2016: 240);	а) если говорить о билин <em>ḳist</em><em>-</em>, есть все основания подозревать заимствование из эфиосемитского источника (ср. выше: амхарск. <em>ḳä</em><em>st</em> и др.); этого же мнения, кстати, придерживается в своем чадском словаре О.В. Столбова (<em>Столбова </em>2016: 240); а) если говорить о билин <em>ḳist</em><em>-</em>, есть все основания подозревать заимствование из эфиосемитского источника (ср. выше: амхарск. <em>ḳä</em><em>st</em> и др.); этого же мнения, кстати, придерживается в своем чадском словаре О.В. Столбова (<em>Столбова </em>2016: 240);

19	б) в сомали и в бони не очень ясно, ни как формы соотносятся друг с другом (откуда в сомали срединный -n-?), ни насколько они выводимы на правосточнокушитский уровень (так, в основополагающем исследовании П.Д. Блэка [Black 1975] по реконструкции лексики Lowland East Cushitic этого корня нет);	б) в сомали и в бони не очень ясно, ни как формы соотносятся друг с другом (откуда в сомали срединный <em>-</em><em>n</em><em>-</em>?), ни насколько они выводимы на правосточнокушитский уровень (так, в основополагающем исследовании П.Д. Блэка [<em>Black</em> 1975] по реконструкции лексики <em>Lowland</em><em> </em><em>East</em><em> </em><em>Cushitic</em> этого корня нет); б) в сомали и в бони не очень ясно, ни как формы соотносятся друг с другом (откуда в сомали срединный <em>-</em><em>n</em><em>-</em>?), ни насколько они выводимы на правосточнокушитский уровень (так, в основополагающем исследовании П.Д. Блэка [<em>Black</em> 1975] по реконструкции лексики <em>Lowland</em><em> </em><em>East</em><em> </em><em>Cushitic</em> этого корня нет);

20	в) совершенно неясно, как сюда относится голланго kaaš-ankó “щит” (возможно, предполагается описательная интерпретация этого слова как чего-то вроде “защиты от стрел” (?), но в этом случае необходим тщательный морфологический анализ, желательно подкрепленный данными других восточнокушитских языков);	в) совершенно неясно, как сюда относится голланго <em>kaa</em><em>š-</em><em>ank</em><em>ó</em> “щит” (возможно, предполагается описательная интерпретация этого слова как чего-то вроде “защиты от стрел” (?), но в этом случае необходим тщательный морфологический анализ, желательно подкрепленный данными других восточнокушитских языков); в) совершенно неясно, как сюда относится голланго <em>kaa</em><em>š-</em><em>ank</em><em>ó</em> “щит” (возможно, предполагается описательная интерпретация этого слова как чего-то вроде “защиты от стрел” (?), но в этом случае необходим тщательный морфологический анализ, желательно подкрепленный данными других восточнокушитских языков);

Библиография

Комментарии

Войти через