Цель этой статьи – обобщить результаты полевого исследования организации общественной жизни в “освобожденных зонах”¹ во время сирийской революции, зародившейся на волне “арабской весны” 2011 г. Наша работа началась с серии интервью с сирийскими боевиками, поселившимися во Франции, затем продолжилась в ходе двух поездок, совершенных в 2016 и 2017 гг. совместно с социологом Х. Эсмили из парижской Высшей школы социальных исследований на турецко-сирийскую границу (в частности, в города Килис, Газиантеп, Рейханлы, Антакья). Во время этих двух поездок мы встречались с боевиками Сирийской свободной армии (ССА) и других революционных формирований, с ранеными, находящимися в “домах для выздоравливающих” в приграничной зоне, а также с бывшими жителями “освобожденных зон”.

Мы хотели бы разобраться, каким образом множественные субъективности людей, вовлеченных в борьбу с политическим режимом, после освобождения от однородных и легитимных национально-государственных рамок образуют некий общественный порядок.

Под “созданием общественного порядка в условиях революции” я понимаю социологически наблюдаемый в ситуации распада государственной монополии на физическое насилие факт. Речь идет о временном и переходном гражданском мире, царящем между людьми, живущими в революционной ситуации, когда отсутствуют институты представительства и монополия на “правоту” (<em>Bourdieu</em> 2012), а также контроль над оружием. Каким образом вооруженные группировки и гражданское население существуют в условиях децентрализации и двойного использования насилия: с одной стороны, вооруженного <em>джихад</em><em>а</em> против режима, с другой – внутренней борьбы с попытками установления нового политического института, который, как в данном случае “Исламское государство” (ИГ, запрещено в РФ), рождается на его обломках?

Задаваясь этим вопросом, не следует сбрасывать со счетов периодические локальные вспышки гражданской войны в освобожденных зонах, не поддающиеся никакому мирному урегулированию. Безусловно, имеет место придание вооруженному конфликту конфессионального характера, возникают столкновения между этническими группировками, насильственные формы мести (грабежи, рэкет, похищения людей). Однако мы намерены проверить сформулированную по итогам полевого исследования рабочую гипотезу о том, что в пространстве революции (в отличие от гражданской войны) существует представление о внутреннем миропорядке, регулируемом революционной моралью – в данном случае основанной на религии и <em>джихаде</em><em>.</em> Эта мораль, по-видимому, служит одновременно и для обоснования неформальной структуры, обеспечивающей мир внутри революционных сил, и для оправдания продолжения сопротивления установлению нового государственного порядка.

Итак, наша рабочая гипотеза состоит в следующем: существует разница между этатизмом “Исламского государства”, проявившимся в ходе иракской и сирийской войн, и антиэтатизмом Революции. Если ИГ устанавливает общественный порядок на подконтрольных ему территориях с помощью принуждения, как это свойственно национальным государствам, навязывая населению управление и формы поведения, то сирийские революционные силы действуют противоположным образом. Чтобы понять сущность общественного порядка, появившегося на свет в процессе революции и вопреки военным действиям, ведущимся по соседству государственными силами (сирийским режимом, бывшими колониальными державами и т.п.), необходимо обратиться к организациям, созданным и работающим в революционном пространстве. Уточним, однако, что “организация” в данном контексте не означает жесткую структуру, направленную, как это имеет место в ИГ, на гомогенизацию общества. “Организация” предстает в данном случае как нечто более гибкое. Мы исходим из того, что в зонах, освобожденных от власти современного государства, общественный порядок зиждется на нескольких организационных структурах, каждая из которых безуспешно претендует на монополию на насилие. Когда все вооруженные или гражданские группировки заявляют о себе как об оппозиции режиму, они стремятся лишь к тому, чтобы вытеснить конкурентов, действующих в революционном пространстве. Эта система сдержек и противовесов приводит к тому, что никто не может в одиночку легитимно присвоить себе представительские функции.

Возникающие в революционном пространстве организации заботятся об установлении лишь минимального порядка (не убий, не укради). В лагерях военной подготовки, появившихся с 2012 г. на севере Сирии, распространяются революционные идеи, но идеи эти не превращаются в оформленную идеологию, которую население должно усвоить и принять. Организации такого типа не пытаются вербовать адептов революции с одинаковым поведением и установками, берущими начало в определенных текстах и взглядах. Основная функция такой формы организации в условиях бездействия главных механизмов обеспечения государственного порядка (школ, судов, тюрем, полиции, централизованных СМИ и т.п.) состоит в том, чтобы не допустить “войны всех против всех”<em> </em>(<em>Hobbes</em> 2010 [1651]). Разрозненность и разнообразие этих организационных форм позволяют им также противостоять рождающимся на территории, где идет война, попыткам создания нового государственного порядка, а общественный порядок обеспечивается теперь в обход механизмов, монопольно устанавливающих нормы поведения и дисциплинирующие системы.

<strong>В</strong><strong>ооруженные группировки в пространстве революции</strong>

Начнем с первых заметных форм организации, наблюдаемых на территории революции с момента ее милитаризации, а именно с вооруженных группировок. Они появляются в Сирии в конце 2011 г. и заявляют о себе как о продолжателях идей революции, сформулированных в ходе подавленных в январе того же года народных выступлений. Дезертирство множества солдат из правительственных войск оправдывает применение оружия и означает конец государственной монополии на насилие. Между сторонниками территориализации (восстановления государственного порядка) и детерриториализации (борьбы против любого присутствия государства) начинается война, контуры которой в тот момент еще туманны.

Следует, однако, подчеркнуть, что многие революционеры сделали выбор в пользу вооруженной борьбы еще до начала дезертирства в армии. Роль “дезертиров” в развязывании вооруженного революционного процесса остается маргинальной, несмотря на то что они были инициаторами множества операций против символов монополии на физическое насилие (казарм, военных школ, полицейских комиссариатов).

Мы создали наше вооруженное соединение в Алеппо, когда [дезертирство в армии] было еще очень слабым. Первыми [дезертирами] были Хуссейн Хармуш (подполковник)², Рияд Аль-Ассаад (полковник), Малик Аль-Курди (полковник), Махир Аль-Наими (майор), Аммар Ан-Навави и Мамун Кельзи (капитаны). Было несколько человек, но поначалу ни один из этих офицеров не работал с нами. Они дезертировали из армии, но боялись преследований со стороны режима (ПМА 1).

Нужно отметить, что военные-дезертиры не имели никакого отношения к идеологии путчистов. Это были в основном младшие офицеры, отказывавшиеся подавлять выступления гражданского населения на окраинах больших городов (напр. Идлиба)³. Высшее офицерство сохраняло верность армии, которая, в свою очередь, осталась лояльной режиму по двум основным причинам: быстрая интернационализация конфликта (в частности, поддержка режима российской армией и “Хезболлой”) и стремление к установлению на территории Сирии новых правительств (формирование ИГ и курдских зон), что превращало гражданскую войну в межгосударственную.

Первые дезертирства военных правительственной армии способствовали росту участия населения в революции и включению в борьбу различных социальных слоев. Кроме того, возникло несколько вооруженных группировок, оппозиционных режиму, что создало совершенно неоднородную ситуацию с первых же месяцев вооруженных столкновений. Эти разнородные силы добавились к уже существующей структуре массового мирного движения “Хирак”⁴, продолжая преследовать провозглашенные им цели. Как заметили авторы исследования “Сирия. Анатомия гражданской войны”, “в первые месяцы восстания мы наблюдаем далеко не гоббсову анархию, но мирное сосуществование вооруженных соединений” (<em>Baczko</em><em> </em><em>et</em><em> </em><em>al</em><em>.</em> 2016: 121).

<strong>Присоединение к вооруженным группировкам: субъективные мотивы</strong>

5 июля 2017 г. мы с Хамзой направляемся в Киллис – город на турецко-сирийской границе. Сопровождаемые Райаном, мы встречаемся с Абу Кутаибой. Несколько месяцев тому назад (в декабре 2016 г.) он покинул Алеппо после того, как эта экономическая столица страны окончательно перешла в руки режима. Он был последним командиром, продолжавшим вместе со своим подразделением сопротивление в освобожденной зоне Салах ад-Дин. Он принимает нас в саду большого дома в сравнительно богатом жилом комплексе, расположенном вблизи главной дороги, ведущей из Турции в Алеппо. Он живет здесь временно вместе со своим братом и собратьями по оружию, все они были эвакуированы Турцией в момент падения Алеппо.

Во время интервью другие боевики теснятся вокруг диктофона. “Нам нечего стыдиться”, – отвечают они на наше уверение в том, что интервью будет анонимным. Похоже, все они испытывают ностальгию по войне, которая стала их коллективной идентичностью: война и совместное существование в освобожденных зонах были их жизнью. Во время интервью Абу Кутаиба особо подчеркивает братские отношения внутри группы: оружие ничего не стоит, если нет доверия. Одного из своих братьев он сделал начальником оружейного склада, другого отправил учиться на американскую военную базу, расположенную в соседней стране, чтобы тот освоил военные науку и искусство и, вероятно, приобрел своего рода лояльность, основанную на международных контактах.

От этого интервью у нас осталось ощущение (оно появилось еще до того, как интервью началось) почти механической солидарности, сформировавшейся в результате совместно пережитого членами этой группы. Жизнь в условиях гражданского мира кажется эфемерной тем, кто испытал на себе интенсивность жизни в освобожденных зонах в постоянной близости войны и необходимость поддерживать общественный порядок. Позже мы узнаем, что все участники нашей встречи летом 2019 г. вернулись на войну, на защиту последнего не павшего бастиона – Идлиба (ПМА 6).

Освобожденные зоны отличаются прежде всего отсутствием монополии на физическое насилие. Это означает, во-первых, отсутствие централизации и единого командования у военизированных бригад, сражавшихся за выведение этих зон из подчинения режиму. Члены этих бригад говорят, что их действия были вдохновлены <em>джихадом</em>. Таким образом, принадлежность к <em>джихаду</em>, который понимается как борьба против репрессивного государственного аппарата, препятствует формированию жестких идеологий, требующих лояльности какой-то конкретной вооруженной группировке. В первый год вооруженной революции (2012–2013 гг.) боевики/<em>моджахеды</em> присоединялись к группировке того или иного командира по разным причинам: это могли быть родственные, соседские или дружеские связи, в некоторых регионах (в частности, на востоке Сирии) – племенная принадлежность. Кроме того, харизма некоторых командиров, таких как Абдель Кадер Салех (основатель группировки “Лива ат-Таухид”) и Абдель Бассет ас-Сарут, известный как “вратарь революции”⁵, могла стать решающим фактором в сплочении группы. Однако все эти структурные подразделения являются частью общего движения вооруженного <em>джихада</em>. Таким образом, участие в вооруженной борьбе зависит от личных мотивов, которые определяют продолжающееся сопротивление, несмотря на его непомерную цену, вплоть до вероятной гибели самого бойца или потери близких. Исходя из этого, становится понятной раздробленность множества вооруженных группировок. Становится понятной и размытость ССА, которая на деле состоит из разнородных образований, разделяющих общие цели, а именно – формирование “освобожденных зон”, т.е. самоуправляемых зон, не представляющих собой единой территории.

<em>Джихад</em>, являющийся основной ценностью каждой группировки, оставляет боевикам полную свободу выбора и мобильность. Эти формирования характеризуются отсутствием внутренней иерархии и дисциплины: их бойцы могут переходить из одной бригады в другую или состоять одновременно в нескольких. Например, тренировочные лагеря и кружки по изучению религии, организуемые группировкой “Лива ат-Таухид”, открыты для каждого участника борьбы с режимом. После окончания обучения <em>моджахед</em> может влиться в состав этой бригады или же любой другой.

Некоторые присоединяются к той или иной группировке на время конкретной военной операции, для выполнения определенной задачи. Например, молодые бойцы, считающиеся хорошими снайперами, могут предлагать на время свои услуги различным бригадам, сражающимся с режимом или ИГ. Зарплата снайпера варьирует от $50 до $200 в месяц в зависимости от времени и от группировки. С другой стороны, в некоторых бригадах вопрос о вознаграждении вообще не поднимается: их потребности определяются, а ресурсы распределяются коллективно, сообща. Таким образом, участие в группе понимается как коллективная борьба не на жизнь, а на смерть⁶. Эта аффективная форма организации усиливается во время военной осады.

<strong>Некоторые общие черты </strong><strong>“</strong><strong>освобожденных зон</strong><strong>”</strong>

…нужно знать, что никогда не существовало конфликта между революционными частями, в котором одной из сторон не были бы “ан-Нусра”⁷ или ИГ. Нужно четко понимать, что революционные зоны не были подчинены политикам или партиям. Именно по этой причине Сирийский национальный совет (организация, представляющая сирийскую оппозицию на международной арене. – <em>М.С</em><em>.</em>) был так далек от реальных событий на местах. И именно поэтому мы отказались признать его, хотя такое признание могло бы быть нам очень полезным. Лично я как комендант Алеппо не имел никаких контактов с Временным правительством и Сирийским национальным советом. Ни одного эпизода не могу тебе назвать.

Все, чего мы хотели, это избавиться от режима. Нам не были нужны ни командование, ни власть, ни правительство. Мы хотели только освободиться от режима. Это было время, когда освобожденные зоны, “зеленые зоны”, составляли более 80% сирийской территории. Каждая такая зона считалась зоной свободной армии, поскольку ничего другого просто не было. Но в действительности не было никакой организации, которая называлась бы “Свободная армия”, был народ. Мы просто называли себя свободной армией, потому что носили оружие. Но у нас не было никаких политических взглядов, никакой политической программы, мы не говорили ни о чем, кроме освобождения от режима (ПМА 1).

Политическая борьба, начавшаяся в стране в момент “арабской весны”, может претендовать на то, чтобы именоваться революцией, не только потому, что в Сирии в 2011 г произошло народное восстание, но и потому, что мы видим на местах коллективные практики, окончательно порывающие с современной формой государственного управления: революционные пространства, или “освобожденные зоны”, отличаются от других социальных пространств организацией власти.

Освободившись от режима и прежних централизованных государственных механизмов, эти зоны прекрасно существовали, несмотря на продолжающуюся войну. Изучив их, мы сможем понять природу общественного порядка, который там правил и который был задуман революционерами. “Освобожденная зона” – название, придуманное ведущими вооруженную борьбу сторонниками падения режима. Оно может означать города, поселки и любое обитаемое пространство, откуда в результате боевого столкновения с революционными силами ушли правительственные войска и полиция. В этих зонах государственные учреждения, такие как тюрьмы, суды, школы, префектуры, прекратили свою деятельность. Различные правительственные практики, устанавливающие единый для всего населения порядок, также приостановлены: не собираются налоги, мечети и пятничные молитвы не контролируются Министерством по делам религии и т.д. Бездействие инструментов коллективного принуждения не означает, однако, полную потерю всех государственных ориентиров во всех освобожденных зонах: в большинстве их чиновники продолжают получать зарплату из Дамаска, национальная валюта по-прежнему используется как средство обмена, больницы – даже во время бомбардировок – работают, а врачи-волонтеры лечат больных.

Первые кварталы, заявившие о себе как об освобожденных, появились в г. Забадани (муфахаза Дамаск). С середины января 2012 г. действовавшие там вооруженные группировки требовали не только свержения режима, но и выхода из состава сирийского государства. Эти группировки (позже из них сформируется бригада “Ахрар аш-Шам”) после бомбардировки их кварталов вступили в борьбу с солдатами регулярной армии. В результате было подписано соглашение о том, что вооруженные силы режима прекращают враждебные действия, взамен революционеры обязались не атаковать правительственные блокпосты, расположенные на границах города.

Мы всегда боялись за людей. Когда мы вступили в вооруженную борьбу с режимом и поняли, что последний в ответ будет бомбардировать эту зону (один из кварталов Забадани. – <em>М.С</em><em>.</em>), мы ушли оттуда на незаселенную территорию, чтобы защитить квартал от бомбардировки. У нас был выбор: либо мы отступаем, либо используем тактику переговоров с режимом о прекращении огня. Нашей организации (“Ахрар аш-Шам”. – <em>М.С</em><em>.</em>) удалось использовать эту тактику (ПМА 2).

<strong>Освобожденные зоны: локальная революция </strong>

Первой важной вехой на пути создания освобожденной зоны является сам акт освобождения. На всем протяжении этой войны “освобождение” понималось и совершалось как локальное действие, так было в Забадани и Думе (муфахаза Дамаск) – первых освобожденных городах и в квартале Баба-Амр в Хомсе (<em>Littel</em><em> </em>2012), поэтому люди, выступающие против режима, не перемещались из района в район, хотя в боевых действиях и могли играть определенную роль военнослужащие-дезертиры, прибывшие издалека с места своей службы. Таким образом, с первых же жестких столкновений с режимом сформировалась своего рода традиция: революция стала делом местным, ее совершали местные группировки без какой-либо заметной централизованной команды.

В этих условиях ни одна группа не могла организоваться⁸ на основе требования территориальной непрерывности, выходящей за рамки конкретной местности (поселка, города или даже квартала). Ни одна группа не претендовала на аннексию какого-либо освобожденного региона, не входившего в ее собственную зону действий. Блокпосты были лишь обычным инструментом сбора денег на нужды вооруженных группировок или же обозначали границу зоны власти режима.

Очень скоро этот феномен “освобожденных зон” радикализировал революционное мышление и привел к стремлению избавиться от любой власти, основанной на подчинении какому-то одному командованию, одной столице или одному представителю общих интересов. Возникновение автономных зон, не связанных между собой механизмами государственного и территориального суверенитета, означало разрыв с пониманием революции как общенациональной. Более того, в революционном пространстве никто не заявлял о намерении распространить управление на всю территорию страны и не предпринимал к этому практических шагов. Действия революционеров состояли в освобождении своей зоны и недопущении ее аннексии и территориализации. Поэтому, хотя многие аналитики упрекают сирийскую революцию в раздробленности, а ССА в отсутствии единого командования, было бы правильнее увидеть в этой “фрагментации” конфигурацию, распространившуюся снизу на все революционные силы и группировки. Иначе говоря, речь идет о структурировании сирийского общества на основе революционных субъектов, боровшихся с режимом и участвовавших в освобождении отдельных зон, препятствовавших в то же время созданию институций внутри самой революции – институций, способных восстановить государственный порядок управления территорией и населением (<em>Foucault</em> 2004). Эта “фрагментация”, возможно, стала последним политическим актом революции, сознательно отказывающейся от любых форм аннексии и создания государственных институтов.

В этой логике те группировки, которые подобно ИГ или курдским отрядам на севере Сирии заявляют о претензиях на власть и территориальную целостность, больше не являются частью сирийской революции. Они переходят в разряд государственных образований. Именно эту радикальную практику нейтрализации любой власти путем освобождения локальных зон научные публикации о сирийской революции имеют тенденцию не замечать. Нередко они даже противопоставляют ИГ и революцию на том основании, что последняя якобы отличается приверженностью “ценностям гражданства, равенства и демократии” (<em>Beshara</em> 2013). Тогда как различие их территориальных практик (свободные зоны в одном случае и установление новой государственности – в другом) абсолютно исключается из анализа.

Однако с точки зрения феноменологии не можем ли мы утверждать, что стратегия “освобожденных зон” есть не что иное как самоубийственная политическая наивность? Этот вопрос имеет право на существование с учетом того, что режим неизменно реагирует на появление таких зон в терминах присоединения, аннексии и территориальной целостности. Действительно, когда поднимается в едином порыве и вытесняет власть за свои границы какой-то квартал, это приводит лишь к отступлению регулярной армии за его пределы или же из города, который затем подвергается авианалетам или массивным танковым обстрелам. “Через год и четыре месяца г. Идлиб был освобожден от правительственных войск. Тогда его жители вернулись из убежищ в горах. Но когда они вернулись, режим начал бомбардировки! Снаряды, снаряды и еще снаряды. И потом взрывающиеся бочки. Режим не может позволить освобожденной зоне жить спокойно” (ПМА 3).

В каждом случае за освобождением той или иной зоны следует систематическое истребление населения, даже если в квартале нет блокпостов бригад боевиков. В ответ вооруженные группировки, заявляющее о себе как о принадлежащих революции, в порядке мести начинают вслепую обстреливать снарядами находящиеся под властью государства кварталы, где живет мирное население. Гражданская война разражается в тот момент, когда государство стремится любой ценой вернуть контроль над территориями, атакуя забаррикадировавшихся там защитников.

Следствием “локальности” освобожденных зон является отсутствие координации между различными частями территории сирийского государства. И это отсутствие координации означает отсутствие у революционеров стратегии по достижению территориальной целостности. Революция может быть определена как совокупность практик, осознанно препятствующих “национальному” принципу формирования территории путем связывания между собой городов, говоря иначе, препятствующих созданию территориальных систем управления и отношений власти и подчинения как между самими городами, так и между городом и деревней.

<strong>Революция: альтернативная административная </strong><strong>сеть</strong><strong> </strong>

Исходя из сказанного возникает вопрос: каким образом в отсутствие территориальной целостности, централизованного управления и делегирования полномочий можно обеспечить хотя бы минимальные условия для жизни нескольких сотен тысяч человек?

На деле обществам в освобожденных зонах известны формы рационализации, позволяющие поддерживать коллективное существование и продолжать борьбу с режимом и против установления законной власти на всей территории страны. Пример Алеппо важен по ряду причин. После того, как в город вошла ССА, а именно бригада “Лива ат-Таухид”, он стал наполовину свободным. Освобожденные зоны существовали здесь на протяжении по меньшей мере трех лет. Режим использовал различные стратегии, чтобы вернуть город под свой контроль, но Алеппо сопротивлялся. Это сопротивление стало возможным благодаря не только воюющим боевикам, но и альтернативной, по виду квазигосударственной административной сети, которая, сохраняя территориальное отделение от сирийского государства, обеспечивала жизнедеятельность населения во время осады. Была организована работа жизненно важных служб, позволявших людям лечиться⁹, питаться, отапливать дома, периодически даже учиться. В народных кварталах сформировались связи, обеспечивающие взаимопомощь и солидарность. Женщины, с которыми мы встречались в поле, рассказывали нам, что они активно участвуют в сборе медикаментов и продовольствия, создают запасы муки, сахара, масла в подвалах домов, где можно приютить нуждающихся “людей из квартала” и детей, оставшихся без опеки. В этих же подвалах открылись школы, и многие ученики выпускных классов ездили в районы, подконтрольные режиму, сдавать экзамены – школьники могли свободно перемещаться между правительственными и освобожденными зонами.

Сохранять привычную коллективную жизнь детям позволяли школы, открывшиеся в освобожденных зонах по инициативе учителей и директоров, вставших на сторону революции. В этих школах использовались прежние учебники и программы – за исключением курсов по национальному образованию – и работали прежние преподаватели¹⁰.

Точно так же техники и чиновники, занимавшиеся электроснабжением в освобожденных зонах, поддерживали связь с коллегами, работающими в другой половине Алеппо, контролируемой режимом, и помогали друг другу обеспечивать электричеством весь город. В войне бывают перерывы и существуют “мертвые зоны”, не подчиняющиеся бинарной логике “друг–враг”. Именно поэтому технические специалисты с обеих сторон могут договариваться поверх бюрократических и официальных барьеров, проявляя личную инициативу в организации жизненно важных служб.

Кроме того, блокпосты режима и ССА не мешали перемещениям товаров, за исключением тех случаев, когда режим решал взять в осаду оставшееся в освобожденной зоне население (так он поступает, когда в результате бомбардировок большая часть жителей покидает зону). Со стороны революционных сил такие практики осады или взятия в кольцо тех или иных зон не известны. “Мы никогда не препятствуем движению грузовиков, которые везут из нашей зоны товары в кварталы, контролируемые режимом, поскольку считаем, что люди, живущие там, – это наши братья и сестры. Это режим разделяет нас” (ПМА 1). Эту информацию нам подтвердили сирийцы, выехавшие из правительственных районов, граничащих с освобожденными зонами.

Сирийское правительство, в свою очередь, как уже было отмечено выше, продолжало платить зарплаты чиновникам, живущим в освобожденных зонах и примкнувшим к революции. Режиму это позволяло сохранять некоторую форму легитимности на территориях, более ему не принадлежащих, но это не склонило бывших госслужащих на его сторону. В интервью с нами они говорили о том, что имеют право на эту зарплату, поскольку, как сформулировал это один из респондентов, государство продолжает “эксплуатировать ресурсы территории”.

Таким образом, знания, навыки и сети солидарности, существовавшие до революции, были мобилизованы для того, чтобы обеспечить функционирование ряда жизненно важных служб: работы больниц, доставки медикаментов, оказания первой помощи силами молодых волонтеров, уборки мусора, обеспечения питьевой водой, поддержания деятельности пекарен и т.п. Многие респонденты подчеркивали, что качество работы некоторых служб (напр., ответственных за чистоту в городе и за организацию хлебопечения) стало лучше, чем было до революции, или, по крайней мере, чем в правительственных зонах во время гражданской войны. Это улучшение, по мнению опрошенных, было связано с несколькими причинами: уменьшением численности населения в результате бегства от бомбардировок; более активной деятельностью чиновников в условиях военного времени; проявляющимися в исключительных ситуациях духом храбрости и отваги и солидарностью, необходимыми для сопротивления режиму и победы революции.

Кроме того, в г. Алеппо по инициативе первых демонстрантов, а также студентов и лиц интеллектуальных профессий были созданы Совет и в кварталах – местные комитеты. В них вошли гражданские лица и военные. Однако, несмотря на то что Совет был открыт для всех жителей Алеппо, реально в нем заседали исключительно мужчины, имеющие необходимый опыт управления или бывшие местные депутаты. Действуя по образу и подобию генеральных ассамблей (дебаты, завершающиеся голосованием или консенсусом), Совет распределял обязанности по управлению различными жизненно важными службами в городе. Однако очень скоро Совет утратил свою эффективность и был распущен Четырехсторонней комиссией, созданной четырьмя группировками боевиков в освобожденных зонах. В этой комиссии, изначально состоявшей из различных военных и гражданских сил города, быстро взял верх исламистский фронт “Джабхат ан-Нусра” (запрещен в РФ), фактически ставший главным поставщиком услуг (в частности, воды, электричества, перевозки грузов) и владельцем хлебопекарен. Монополизировав значительные ресурсы, фронт тем не менее отказался от соблазна провозгласить создание автономного государства, что стало причиной разрыва с ним сирийского ИГ (последнее присоединилось к иракской ветви ИГ). “Джабхат ан-Нусра” занял двойственную позицию: претендуя на прочное идеологическое господство в революции, он в то же время окончательно отказался от любых проектов этатизации (политическим идеалом которых был возврат к демократическому и плюралистскому сирийскому государству, где доступ к власти определялся бы свободными выборами).

<em><strong>Свободная полиция</strong></em><em><strong>. </strong></em>Одним из примеров организации независимой от власти “службы” в освобожденных зонах была новая полиция. Между 2012 и 2013 гг. молодежь при поддержке бывших полицейских организовала “Революционные бригады безопасности” (РББ), обеспечивавшие минимальный порядок, т.е. пытавшиеся не допустить воровства и грабежей в освобожденных кварталах после ухода государства. Эти бригады действовали независимо друг от друга. Их участники нередко были в прошлом молодыми бездельниками, не пользовавшимися доверием населения. Однако, когда кварталы освободились от власти режима, эти молодые люди нашли себе место и дело, позволившие им почувствовать ответственность. Эта ответственность не связана с властью, она, скорее, является синонимом полезности строящемуся обществу, а именно обществу революционному. Бригады действовали каждая на своей территории, передавая правонарушителей, в зависимости от политических пристрастий местной вооруженной группировки, в руки либо “Объединенного правосудия”, либо упоминавшейся выше Четырехсторонней комиссии.

В конце 2013 г. РББ возникают повсюду в освобожденных зонах и действуют бок о бок с батальонами ССА, которые служат им защитой от полицейских сил ИГ. В то же время эти бригады сохраняют автономию, не подчиняясь армейскому командованию. Ими заправляют революционеры и члены координационных комитетов времен мирных протестов (те, кто остался в стране, а не эмигрировал). Они используют свои связи с теми, кто с первых дней участвовал в революции. Райан, свидетель эксперимента по созданию революционной полиции в Алеппо, рассказывает:

В начале 2013 г. полиция начинает завоевывать авторитет и признание, в т.ч. со стороны революционеров из Сирийской свободной армии. Даже самые оголтелые и безнравственные в рядах ССА начинают признавать эту полицию и позволяют ей разбираться с людьми, подозреваемыми в кражах или убийствах. Конечно, есть освобожденные зоны в Алеппо и за его пределами, где РББ обвиняли в коррупции и в применении пыток во имя революции, но со временем, видя, что ССА продолжает противостоять режиму и ИГ, люди начинают поддерживать тех, за кем признают правоту и кто внушает доверие (ПМА 4).

РББ <em>a</em><em> </em><em>posteriori</em> получили финансовую поддержку Сирийского национального совета (СНС), который пытался из-за границы представлять альтернативную политическую силу в Сирии. Однако изначально они формировались спонтанно в ответ на первые конфликты между “вооруженными бойцами революции” и “гражданскими”¹¹. Вооруженные группировки выделили тогда небольшие суммы на поддержку полицейских-волонтеров, которые должны были регулировать эти конфликты: речь шла о символической сумме в $25 в месяц. На первом этапе основной задачей был возврат краденого (в т.ч. некоторыми боевиками ССА) имущества, в основном речь шла о машинах. РББ конфисковали несколько ангаров, где они складировали отобранное имущество и куда приглашали собственников забрать его. Когда эта деятельность начала завоевывать доверие населения в освобожденных зонах, А. Каллаф, бывший комиссар из Хомса, инициировал создание “Свободной полиции Алеппо”, существовавшей на деньги международных (в основном американских и британских) НПО, таких как <em>Adam</em><em> </em><em>Smith</em><em> </em><em>International</em> и <em>Creative</em><em> </em><em>Associates</em><em> </em><em>International</em>. Зарплата полицейских выросла до $100 в месяц, тогда как бойцы ССА получали лишь $50. Международные фонды обосновывали свою финансовую поддержку “борьбой с религиозным интегризмом”. Однако несколько месяцев спустя правительство Великобритании приостановило деятельность этих фондов, обвинив членов “Свободной полиции” в сотрудничестве с “экстремистскими группировками”, а также с трибуналами, применяющими смертную казнь и тем самым “нарушающими права человека” (BBC News 2017; см. также: <em>Anders, Edwards</em> 2017).

Однако до того, как иностранные деньги начали диктовать в освобожденных зонах линию поведения новых полицейских структур и вмешиваться в их работу, последние развивались по горизонтали. Их участники любят повторять лозунг: “Общественная полиция создана людьми для людей”. Наши собеседники утверждали, что освобожденные зоны при создании полиции не подчиняются никаким внешним приказам, что полиция не имеет фиксированной юридической функции, а инициаторами ее появления, если возникает такая необходимость, могут стать только сами жители. “Невозможно создать подразделение или комиссариат полиции в освобожденных зонах, если на это нет согласия или потребности народа”, – утверждает один из добровольцев “Свободной полиции Алеппо”¹². “Потребность народа” означает внутреннее желание общества, основанное на принципах добровольности, безвозмездности и ротации полицейских. На начальном этапе революции быть полицейским даже не было престижно, поскольку оружие в освобожденных зонах мог носить каждый. Функции полиции заключались в том, чтобы регулировать движение на дорогах и торговлю на рынках, организовывать работу “белых касок” (добровольных пожарных) в зонах бомбардировок, обеспечивать посредничество в спорных ситуациях и реагировать на преступления только в случае единодушного согласия людей относительно беззакония или безнравственности содеянного¹³. Наконец, эта полиция, состав которой постоянно менялся, доставляла обвиняемых, задержанных не уполномоченными на это лицами, в трибуналы, которые, как мы покажем ниже, также не обладали законной властью, гарантированной законодательными и исполнительными органами.

Как уже было сказано, Сирийский национальный совет обеспечивал из-за границы некоторое финансирование местных советов и через них – различных комиссариатов “Свободной полиции”. Кроме того, СНС часто говорил о необходимости «реформирования “Свободной полиции”, дабы последняя была частью организованной институциональной схемы, а не благотворительными организациями и частными предприятиями» ¹⁴. Появление на сцене денег спровоцировало коррупцию в рядах “Свободной полиции”, хотя она и не отказалась от изначального принципа работы, основанного на коллективной потребности. Полицейские продолжали “реализовывать проекты” без согласования с судебной или административной властями. Среди этих проектов – “восстановление разрушенных в результате бомбардировок зданий и поврежденных электросетей, ремонт дорог, организация еженедельных базаров, информационные кампании по обучению населения поведению при газовых атаках” (ПМА 4). Члены “Свободной полиции” не носили оружия и позиционировали себя в качестве гражданских лиц на службе революции – за исключением случаев, когда они одновременно входили в состав ССА, что бывало нередко. Таким образом, “Свободная полиция” создавалась и понималась как орган, не имеющий никакой реальной власти над поведением людей, тем не менее в ее силах было прекратить действие в освобожденных зонах современных институтов, обеспечивающих безопасность, – полиции и администрации.

<em><strong>C</strong></em><em><strong>уды в освобожденных зонах</strong></em><em><strong>.</strong></em> Не пытаясь изучить понимание и отправление “правосудия” в сирийской революции, мы просто опишем деятельность судов в освобожденных зонах. На самом деле “правосудие” в значении разрешения споров и разногласий между людьми и поддержания общественного порядка, обеспечивающего коллективное выживание, вершили не только суды. Ни одна организация в одиночку не имела на это легитимных полномочий и не могла считаться последней инстанцией. В этом принципиальное различие с ИГ, которое, как свойственно современному государству, насаждает трибуналы – им принадлежит последнее слово в разрешении споров, жалоб и вынесении приговоров за преступления.

Попытки установить “правосудие” через систему трибуналов в зонах революции были, но они не увенчались успехом, уступив место интригам и экспериментам “правосудия без суда”. Прежде всего, сами бывшие работники юстиции в освобожденных зонах и, в частности, в больших городах, где в этом ощущалась особенно настоятельная потребность, взяли на себя восстановление правосудия. Так, сразу после освобождения Алеппо несколько адвокатов и судей, активно участвовавших в мирных протестах, попытались сформировать революционную судебную власть. Мы встречались с двумя основателями организации, получившей название “Объединенное правосудие” и презентовавшей себя как юридический орган освобожденных зон. Эти люди утверждали, что поначалу их намерение состояло в установлении классической для современных – и демократических, добавляли они – государств формы судебной власти. Но затем, по их словам, начались трансформации и опытным путем сложилась иная юридическая практика: сотрудники “Объединенного правосудия” продолжали принимать решения и формировать революционные архивы, хотя эти решения не имеют обязательной силы в общественной жизни освобожденных зон.

До внедрения исламистских группировок (в частности, “Джабхат ан-Нусра”, ИГ и “Ахрар аш-Шам”) в спектр разнородных формирований, который представляла собой ССА, в стране (как в правительственных, так и в освобожденных зонах) сосуществовали различные политические взгляды. Так же и в сирийском правосудии, несмотря на наличие в государстве единой системы законов и кодексов, еще до начала мирных демонстраций 2011 г. были представлены несколько юридико-философских течений. Разногласия между ними проявились в момент краха государственной монополии на насилие и затронули адвокатов, судей, и юристов. Первые сыграли важную роль в начавшихся протестах. Так, в Алеппо уже в июне 2011 г. 150 из 700 действующих адвокатов вышли из состава Центральной коллегии со штаб-квартирой в Дамаске. Коллегия поддержала приговоры демонстрантам по обвинению в терроризме и заговоре против государства, а “диссиденты” из Алеппо собрались в освобожденных кварталах Ханану и Хадария и основали “Комитет свободных адвокатов”. Они принимали участие в создании “Свободной полиции” и в манифестациях, продолжавшихся по всей стране.

Осознание потребности в трибунале пришло в начале 2012 г., когда большие города, такие как Алеппо, стали захлестывать беспорядки (воровство, организованная преступность, кровная месть и т.п.). “Надо было положить конец хаосу, продолжавшемуся полгода после освобождения крупных кварталов Алеппо” (ПМА 2).

Перед лицом множества течений, каждое из которых ссылалось на тот или иной юридический текст, “Комитет свободных адвокатов”, родившийся на волне революции, взял в качестве основного ориентира законодательство Лиги арабских государств, т.е. свод законов, принятый в 1996 г. представителями стран, входящих в эту Лигу. На наш недоуменный вопрос: “Почему революционеры приняли кодекс Лиги, которая никогда не выступала в поддержку революции?” – нам неизменно отвечали, что ни одна из арабских стран не приняла арабский уголовный кодекс. Действительно, свод законов предназначался в основном для того, чтобы предложить государствам – членам Лиги модель, которая могла бы повлиять на существующие в них юридические системы и изменить их. По мнению разработчиков, этот текст мог бы примирить различные революционные течения, поскольку он основывается прежде всего на текстах Корана и сунны, объединяет в себе юридические практики всех четырех главных течений суннитского ислама и учитывает все существующие в арабском мире разделы юриспруденции.

Когда этот свод законов был принят, адвокаты и судьи в освобожденных зонах разделились: одни смотрели на него с недоверием и видели в нем отход от духа шариата, другие – люди с более светскими взглядами – разоблачали его как теократический и призывали вернуться к законодательству сирийского государства, изменив лишь несколько нормативных актов, ограничивающих свободы. Таким образом, произошел неизбежный раскол: приверженцы шариата вошли в трибуналы, контролируемые “Джабхат ан-Нусра” (а некоторые из них позднее, отмежевавшись и от этого фронта, стали судьями в провозглашенном в 2014 г. ИГ), тогда как адепты кодекса Лиги арабских государств основали “Объединенное правосудие” и присоединились к ССА, совместно с которой управляли освобожденными зонами.

Именно эта последняя группа интересует нас в контексте нашего анализа, поскольку она является частью революционного порядка. На деле это правосудие быстро деградировало и окончательно отдалилось от классических функций современного суда, несмотря на наличие в освобожденных зонах судей и адвокатов. На первых порах адвокаты занимались констатацией и подтверждением повседневных проявлений насилия. Например, они составляли списки умерших с указанием причин смерти (в каждом случае на похоронах должен был присутствовать член “Объединенного правосудия”), утверждали и регистрировали браки и рождения, узаконивали сделки по продаже и приобретению имущества, в частности земли и домов. Одной из основных функций адвокатов “Объединенного правосудия” было признание военных “несогласными с режимом”, проведение расследования относительно истинных намерений дезертиров и выдача им соответствующих документов, которые помогали избежать преследований со стороны командования вооруженных сил или отдельных подразделений.

Члены этой институции, с которыми мы беседовали, утверждали, что люди не обращались к услугам ее судей/адвокатов в случае каких-то разногласий или преступлений, поскольку знали, что “это правосудие не имеет никакой власти в уголовных делах” (ПМА 5). Вначале существовала судебная канцелярия, куда можно было подавать жалобы, после чего выписывались ордера на арест и “Свободная полиция” задерживала обвиняемых. Но очень скоро начались протесты, сводящие на нет усилия служителей Фемиды и в конце концов полностью лишившие “Объединенное правосудие” функции принуждения (вооруженные люди препятствовали исполнению судебных решений, оспаривали жалобы адвокатов и т.п.). Кроме того, легитимность решений этой инстанции подвергалась сомнению присутствием конкурирующих юридических структур (в частности, “Юридического комитета”, подчинявшегося командованию “Джабхат ан-Нусра”). Таким образом, сотрудники этого органа, порожденного революцией, превратились в обычных чиновников, чьей задачей в переходный период стало архивирование актов, которые могут быть использованы в мирное время будущими государственными учреждениями. Как только произошла эта трансформация и “Объединенное правосудие” утратило судебную власть, его служащие стали пользоваться поддержкой и финансированием международных организаций-доноров (<em>Human</em><em> </em><em>Right</em><em> </em><em>Watch</em> и др.¹⁵).

Отсутствие у “Объединенного правосудия” реальной власти и его переход от судебной деятельности к архивной сопровождались появлением альтернативных судебных практик. Наши собеседники утверждали, что “Объединенное правосудие” завладело тюрьмой, но она так и осталась пустой. Виновных в гражданских преступлениях, например в убийствах, судьи и адвокаты, по их словам, отправляли в изгнание, дабы избежать кровной мести или применения смертной казни.

<strong>*</strong><strong> </strong><strong>*</strong><strong> </strong><strong>*</strong>

Мы предприняли попытку восстановить некоторые способы поддержания сирийскими революционерами порядка в освобожденных зонах при сохранении дистанции от посреднических институтов политического представительства. Вопреки расплывчатому представлению о всеобщем обнищании и “войне всех против всех”, якобы характеризовавших ситуацию в Сирии в условиях распада государства, и не соглашаясь с некоторыми социологами, настаивающими на инициативной роли организованных “боевиков” и “партизан”, мы показали гибкий и изменчивый характер сетей знакомств, позволяющих определить революцию как пространство, отвергающее современную власть.

Так, неоднородность ССА способствовала ослаблению органов политического представительства, рожденных в ходе революции. Несколько факторов на протяжении всего конфликта противодействовали любым попыткам введения единогласия и монополизации права на истину: отсутствие жесткой принадлежности к вооруженным группировкам, участие в революции гражданского населения и военных – дезертиров из армии режима, нечеткость и неопределенность идеологии, отсутствие бюрократической иерархии, открытость для трансграничной миграции и т.п.

Кроме того, в отличие от “Исламского государства” и сирийского режима, революционеры сделали <em>джихад</em> в их собственной интерпретации религиозным и символическим ресурсом. Эта интерпретация стала непрерывной и коллективной работой, направленной на установление общественного порядка, далекого от современной власти. Таким образом, <em>д</em><em>жихад</em> сыграл фундаментальную роль в достижении целей вспыхнувших в Сирии в 2011 г. на волне “арабской весны” первых демонстраций, осуждавших государственную власть, но не предлагавших программных и партийных альтернатив ей.

Мы также показали, что у революции были свои собственные инстанции, способствовавшие поддержанию внутреннего общественного порядка. Под словом “внутренний” мы понимаем в данном случае то, что этот порядок не воплощают представители правительства, назначенные в соответствии с их компетенциями администрацией, законом или постоянной организационной системой, внешней по отношению к простым людям (<em>Lazarus</em> 1996). Так, полиция с постоянно меняющимся составом, мобилизуемая под конкретный “проект”, занималась организацией коллективной жизни на основе консенсуса, а не навязывала населению единые формы поведения или единое мировоззрение. Суды использовали мягкие нормы, уповая на регулирующую мораль сообщества. Противодействие этому минимальному правосудию в конце концов превратило его в орган архивирования документации.

<em>Примечания</em>