Везде
"Organized Chaos" as Political Agreement, or Violence in the Course of State Disintegration in Mali and Burkina Faso [“Organizovannyi khaos” kak politicheskaia dogovorennost’, ili nasilie v khode raspada gosudarstva v Mali i Burkina-Faso]
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
"Organized Chaos" as Political Agreement, or Violence in the Course of State Disintegration in Mali and Burkina Faso [“Organizovannyi khaos” kak politicheskaia dogovorennost’, ili nasilie v khode raspada gosudarstva v Mali i Burkina-Faso]
Annotation
PII
S086954150014805-5-1
DOI
10.31857/S086954150014805-5
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Jacky Bouju 
ORCID: 0000-0003-3874-8260
Affiliation: Aix-Marseille University
Address: France
Edition
№2
Pages
25-44
Abstract

The purpose of this article is to understand the roots of the extreme violence that feeds the “organized chaos” of the latent civil wars currently taking place in Mali and Burkina Faso (West Africa). In these two countries, the protracted civil war appears to be the culmination of a long process of state failure leading to the generalization of a governance through violence. In the course of this process, the nation-state has lost the monopoly of legal violence, which has been privatized by armed ethnic, religious or secessionist rebels. All actors in the war are perpetrating violence against civilians. Military abuses and impunity have become the rule and massive human rights violations have become commonplace. In Mali and Burkina Faso, governance through violence benefits many actors, both national and international, resulting in a general situation of “neither war nor peace” of extreme complexity, which is fairly well reflected in the notion of “organized chaos”.

Keywords
Sahel, Mali, Burkina Faso, violence, civil war, failed state, jihadism, organized chaos
Date of publication
26.06.2021
Number of purchasers
6
Views
66
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1 Цель этой статьи – понять корни экстремального насилия, питающего “организованный хаос” вялотекущих гражданских войн, разворачивающихся сегодня в Западной Африке, а именно в Мали и Буркина-Фасо. Обе страны имеют много общего с точки зрения исторического процесса разложения правового государства. Основанием для их совместного рассмотрения является не только то, что они граничат друг с другом, но и то, что джихадистские гражданские войны, идущие в обеих странах, имеют общую природу.
2 Коль скоро “насилие” – центральное понятие моего анализа, я начну с того, что кратко напомню суть социально-антропологического концепта “насилие”, обратив особое внимание на то, что политическое насилие, царящее в обеих странах, является следствием структурного насилия, свойственного отношениям доминирования/подчинения нынешней либеральной глобализации. Затем я покажу, как крах малийского государства, последовавший за вспыхнувшей в 2012 г. на севере страны гражданской войной, а затем кризис в верхних эшелонах власти Буркина-Фасо в 2014 г. спровоцировали в обеих странах бегство сотрудников администрации и силовых структур в столицы. Это создало в отдаленных периферийных районах вакуум безопасности, характеризующийся бандитизмом, угонами скота, множащимися отрядами вооруженной милиции общественной самообороны, атаками джихадистов и оккупацией ими зон, из которых “ушло” государство. В следующем разделе я опишу роль этнополитических антрепренеров из числа фульбе в генерализации конфликта и усложнении гражданской войны. Я особо отмечу их способность играть на противоречиях местных традиционных элит и представителей государства, а также обеспечивать себе прочные позиции, регулируя земельные споры и защищая сельских жителей в обмен на их поддержку. Кроме того, я продемонстрирую, неспособность международных сил государств “Сахельской группы пяти”1 подавить мятеж и жестокость военных Мали и Буркина-Фасо, компенсирующих свою невысокую боевую подготовку и слабость командования злоупотреблениями в отношении гражданского населения. Дальше речь пойдет о том, как в регионах, оставленных государством, вооруженные группы экстремистов установили альтернативное управление, базирующееся на очень выгодной, опирающейся на защиту местного населения и контроль незаконного оборота различных товаров политической экономии. В заключение я докажу, что “управление с помощью насилия” выгодно многим акторам на национальном и международном уровнях: гражданская война в Сахеле есть продукт “организованного хаоса”2, созданного сочетанием эгоистических интересов местных политических элит и цинизма геополитических интересов великих держав, в т.ч. Франции, которая удерживает их у власти.
1. В региональную организацию G5 Sahel, созданную в 2014 г. для координации сотрудничества в сферах политики, развития и безопасности, входят кроме Мали и Буркина-Фасо Мавритания, Нигер и Чад (прим. пер.).

2. Понятие “организованный хаос” сформулировано Д. Кином (Keen 1996).
3 Насилие
4 Прежде чем приступать к анализу роли насилия в политическом хаосе, царящем в Мали и Буркина-Фасо, небесполезно напомнить о том, что насилие – феномен универсальный во времени и пространстве. Антропологи, социологи и историки – Р. Жирар (Girard 1972, 1982), Д. Риш (Riches 1986, 1991), Н. Элиас (Elias 1973, 1991), М. Маффесоли (Maffesoli 1999, 2002), M. Вевьорка (Wieviorka 1999, 2004), Г. Эжмер и Д. Аббинк (Aijmer, Abbink 2000), Ф. Эритье (Héritier 2005), П. Стюарт и Э. Стратерн (Stewart, Strathern 2002) и многие другие – учат нас, что общества не могут искоренить насилие, максимум на что они способны, – это попытаться направить его в нужное русло и контролировать. Особо следует отметить прекрасный номер журнала “Культура и конфликты” (2016. № 103–104), озаглавленный “Политические этнографии насилия”. Однако, если не считать старых работ о “племенных войнах” и “этнических конфликтах”, исследования, специально посвященные Африке, немногочисленны.
5 В 2006–2011 гг. я руководил программой французского Национального исследовательского агентства, посвященной различным формам бытового насилия в Африке (Bouju 2011); ее результатом стала серия публикаций (Bouju 2008, 2014, 2015; Bouju, Ayimpam 2015; Bouju, de Bruijn 2008, 2014; Bouju, Martinelli 2012), подтверждающих, что насилие неотделимо от жизни в обществе и социальной связи, что оно имманентно стремлению к власти, чувству собственности и потребности в доминировании. Эти публикации также демонстрируют, что насилие является рациональным, а иногда даже полезным, в том смысле, что способность к насилию необходима для самозащиты и защиты “своих” от завоевания или истребления “другими”. Таким образом, насилие есть центральный элемент общественного порядка, и в этом качестве оно тесно связано с политикой. Поэтому политическая власть обладает монополией на “легитимное насилие” – принуждение, ограничение, с помощью которых она контролирует “нелегитимное насилие”, угрожающее общественному порядку (Wieviorka 1999: 12).
6 Легитимное насилие “может быть оправданным только в качестве превентивного контрнасилия” (Héritier 2005: 75). В отличие от насилия, принуждение (как правило) имеет своей целью не уничтожение людей и/или имущества, а возвращение правонарушителей к нормальной социальной жизни, разрешение внутренних конфликтов и поддержание общественного порядка (Aijmer, Abbink 2000: XII). Но тут встает другой вопрос: как понять, где проходит грань между принуждением и насилием? Как отличить нелегитимное насилие от легитимного принуждения, цель которого положить конец насилию? Этот вопрос подводит нас к самой сути определения правового государства. Действительно, если обязанностью последнего является установление Закона вместо права сильного, а также использование демократических процедур при принятии ограничивающих свободу законов (норм применения силы), то только общепризнанная легитимность принуждения отличает его от насилия (Héritier 2005: 21). В идеале легитимное принуждение в правовом государстве должно быть крайней мерой против пренебрежения законом или для защиты слабого от эксплуатации. Но как тогда быть с насильственными злоупотреблениями, совершаемыми силами правопорядка, которые вообще-то обязаны быть гарантами законности? Этот вопрос поднимает фундаментальную проблему легитимности3 политического насилия. Заслуга теоретического осмысления структурного насилия как “любой формы ограничения потенциала индивида политическими или экономическими структурами” принадлежит Дж. Галтунгу (Galtung 1969, 1990). Структурное насилие проявляется в доминировании, неразрывно связанном с иерархией легитимных социальных отношений, неравномерно распределяющих власть и ресурсы между главенствующими и подчиненными при любом социальном строе. Поэтому последние могут быть больше заинтересованы в нарушении установленного порядка, чем в его соблюдении. История показывает, что насилие – это один из способов добиться изменений, пересмотреть политическое устройство. Подчиненные могут прибегать к насилию, чтобы требовать соблюдения своих прав, изменения статуса или улучшения условий доступа к ресурсам. “Есть первичное насилие власти, контрнасилие – против власти, а также попытки установления контрвласти” (Héritier 2005: 67). Определение структурного насилия полностью применимо к отношениям международного доминирования, навязанным современной неолиберальной глобализацией. И это структурное насилие неразрывно связано с гражданскими войнами, множащимися на африканском континенте.
3. Легитимность основывается на согласии с властью, а отнюдь не на силе.
7 Структурное насилие неолиберальной глобализации
8 и политическое насилие государств-банкротов
9 В Мали и Буркина-Фасо “структурное насилие” глобализации пришло на смену “прямому насилию” (Galtung 1990: 295) колонизации, следствием которой стали нарушение территориальной и культурной целостности африканских народов, лишение их материальных и символических прав и привилегий, насильственное подчинение. Насилие неолиберальной экономической модели установилось в 1990-е годы в результате реализации программ структурного реформирования, разработанных Всемирным банком и глубоко изменивших хрупкую архитектуру постколониальных африканских государств. Но за последние 30 лет растущая взаимосвязь экономической, политической, военной и гуманитарной сфер принципиально трансформировала саму природу политической власти, чтобы приспособить государства к условиям неолиберального миропорядка (Duffield 1998; Berdal, Malone 2000). Наиболее существенным геополитическим результатом крушения биполярного мира времен холодной войны стало постоянное ущемление суверенитета национальных государств. Растущее влияние международных финансовых институтов, продолжающих расшатывать государства во имя принципов рыночной экономики, отчасти объясняет современный кризис на африканском континенте (Kaldor 1999, Keen 1996).
10 Отсюда следует, что возможность самостоятельного принятия решений для входящих в число наиболее нестабильных африканских стран Мали и Буркина-Фасо сильно ограничена наднациональными структурами, в частности нерегулируемыми рынками и торговыми сетями, а также оказывающими давление партнерами – межправительственными и неправительственными международными организациями. В геополитической игре наиболее слабые государства Сахеля являются самыми удобными партнерами при обсуждении вопросов торговли, природных ресурсов, а также присутствия иностранных предприятий на их территории (Van Den Bosch, Raubo 2017: 470). Вот уже 60 лет африканская политика Франции направлена на сохранение стабильности режимов, действующих в ее интересах4. Французское вмешательство позволяет этим режимам оставаться у власти, продолжая реакционную, деспотическую и коррумпированную политику (Powell 2020). Неудивительно, что эти государства стали беспомощными банкротами.
4. “Эти интересы разнообразны и меняются со временем. Они включают престиж, связанный с влиянием и распространением своего могущества на другой континент, а также сохранение созвездия государств, благосклонных к французской дипломатии. Продвижение французского языка и культуры, коммерческие интересы и инвестиционные возможности тоже важны, как и проблемы, связанные с иммиграцией, а в последнее время – и с борьбой против терроризма” (Powell 2020) См. об этом также: Powell 2017.
11 Сегодня в Мали и Буркина-Фасо налицо основные признаки несостоятельности власти: оба государства страдают от “дефицита легитимности” (неуважение элитой и обществом законов, регулирующих властные полномочия и распределение богатства), “дефицита дееспособности” (неспособность государственных институтов обеспечить населению минимальные социальные блага) и “дефицита безопасности” (невозможность обеспечить минимальный уровень защиты населения от организованных вооруженных группировок) (Call 2008, 2011). В Мали и Буркина-Фасо неопатримониализм власти перекрыл все пути к обновлению политического класса, а также к автономии регионов и гражданским правам. Экономический кризис довершил дело. Неформальная экономика, клиентелизм, коррупция распространились на все общество, способствуя распаду и без того ослабленных государственных структур. Больше занятая спекуляциями и личным обогащением, нежели поисками политических альтернатив, значительная часть властной элиты обоих государств не заинтересована в устойчивом развитии страны и благополучии населения (Duffield 1998: 87). В 2000–2001 гг. в Буркина-Фасо были созданы Комиссия по национальному применению (CRN) и Комитет по реализации ее рекомендаций. Их доклады выявили целую серию критических событий, произошедших в 1960–2001 гг.: политические убийства, массовые расправы, неправомочное заключение в тюрьмы, исчезновения людей, пытки. Следствием всего этого стали фрагментация власти и хроническая политическая нестабильность, отмеченная заговорами политиков и армейской верхушки, борющихся за власть с помощью военных переворотов (1966, 1974, 1980, 1982, 1983, 1987, 2011, 2015 гг.). Форма “управления с помощью насилия” (Grajales 2016) постепенно установилась в Мали и Буркина Фасо. Отмеченная клиентелизмом и коррупцией элит и армии, она привела к “подчинению администрации, армии, полиции и судов власти на местах, а также к созданию культуры насилия, авторитаризма, нетерпимости и подозрительности, пропитавшей большинство административных и политических органов” (CRN 2000)5.
5. См. также: UNDS 2016.
12 Чрезвычайно ослабленные государства Мали и Буркина-Фасо сегодня беззащитны перед латентными, но жестокими гражданскими войнами, с трудом поддающимися категоризации, с зачастую размытыми границами между войной и миром, терроризмом и преступностью.
13 Крах государства и гражданская война
14 Первое появление джихадистов в Сахеле стало следствием гражданской войны в Алжире. В 2003 г. салафистская террористическая группировка GSPC перешла границу и разместилась на севере Мали. В 2007 г. Она примкнула к “Аль-Каиде” (организация запрещена на территории РФ) и стала называться “Аль-Каидой исламского Магриба”. Средства к существованию она добывала с помощью похищения иностранцев и получения за них выкупа, а также благодаря участию в контрабанде сигарет и наркотиков (Lounnas 2014; Harmon 2014). После натовских бомбардировок Ливии и убийства полковника Каддафи в октябре 2011 г. 1–4 тыс. туарегов – солдат ливийской армии перешли в Мали вместе с тяжелым вооружением. Воспользовавшись этим благоприятным обстоятельством, местные мятежные группировки туарегов объединились в “Национальное движение за освобождение Азавада” (MNLA)6 – светское политическое движение, требующее референдума по вопросу самоопределения и независимости этой географической области на северо-востоке Мали. Это требование малийское правительство отказывается обсуждать, ссылаясь на принцип территориальной целостности государства. В январе 2012 г. MNLA выступило в вооруженном восстании на стороне туарегской салафистской организации “Ансар ад-Дин”, возглавляемой Айядом аг Гали, присягнувшим на верность “Аль-Каиде”, а также другой салафистской организации (состоящей в основном из сонгаев и фульбе) – “Движение за единство и джихад в Западной Африке” (MUJAO)7. В противостоянии с объединенными силами сепаратистов и джихадистов малийская армия, плохо вооруженная, плохо обученная, пораженная непотизмом, под неумелым командованием терпит тяжелые поражения. Впавшие в растерянность власти не имеют стратегии борьбы с этими вооруженными группировками, разжигающими межобщинные и религиозные конфликты. Под ударами мятежников армия обращается в беспорядочное бегство и укрывается в столице Бамако.
6. Азавад – территория традиционного обитания кочевников-туарегов на севере Мали. Она включает три малийских региона: Гао, Кидал и Томбукту (прим. пер.).

7. MUJAO – одна из двух составляющих “Аль-Мурабитуна”, формально прекратила свое существование в 2015 г. после того, как присягнула на верность “Исламскому государству в Большой Сахаре” (EIGS).
15 В марте 2012 г. малийское государство пало в результате переворота, который возглавил капитан Саного8; избранный президент А.Т. Туре был свергнут. В январе 2013 г. мятежные войска двинулись на юг, и ничто больше не препятствовало их продвижению к столице. В ответ на просьбу о помощи временно исполняющего обязанности президента Д. Траоре Франция организовала военную операцию “Сервал” и останавила джихадистское наступление у г. Сегу, в 235 км от Бамако. Эта интервенция стала первой в череде иностранных военных вмешательств. За “Сервалом” последовали операции “Бархан” и “МИНУСМА” (“Многопрофильная комплексная миссия ООН по стабилизации в Мали”).
8. В 2013 г. он был произведен в генералы.
16 В октябре 2014 г. народное восстание обращает в бегство президента Буркина-Фасо Б. Компаоре. За падением государства следует период неопределенности, во время которого взвод президентской охраны предпринимает попытку путча, но терпит неудачу. Подобно малийской армии, армия Буркина-Фасо тоже не готова к вооруженной защите страны и ее границ от атак террористов. Плохо тренированная, плохо экипированная, на протяжении десятилетий она использовалась в основном для поддержания порядка в городах и личной охраны президента. Как и в Мали, представители Сил обороны и безопасности и государственные служащие оставили север и восток страны и бежали в столицу Уагадугу.
17 Отход войск создал вакуум безопасности в пограничных районах Мали и Буркина-Фасо, куда устремились джихадисты. Сегодня вооруженное насилие проявляется в разных формах. Помимо военно-политических группировок на севере Мали, выступающих “за” или “против” независимости Азавада, и джихадистских формирований, действующих повсюду, есть еще множество трансграничных бандитских отрядов, а также вооруженные группы самообороны. Наконец, военные интервенции совместных сил Сахельской пятерки не смогли помешать расползанию, как по бикфордову шнуру, гражданской войны по центру Мали, откуда она перебросилась на север и восток Буркина-Фасо и далее на территорию Нигера вплоть до оз. Чад, где к в нее вступило джихадистское движение “Боко Харам”, орудующее на севере Нигерии.
18 Межобщинное насилие
19 Изменения климата привели к кризису агропасторального способа производства и обострили конкуренцию между скотоводами-кочевниками и оседлыми земледельцами за доступ к основным ресурсам – земле и воде. Начавшись со сведения счетов между семьями и наследственных земельных споров, конфликты заметно обострялись по мере усиления джихадистов и стали восприниматься как межобщинные по той простой причине, что и сегодня разделение сельского труда в целом соответствует традиционному: скотоводство остается главным занятием кочевников – туарегов и фульбе, а земледелие – оседлого населения. Поэтому экономическая специализация хозяйств часто совпадает с этнической принадлежностью хозяев, что придает конфликтам между пастухами и землепашцами видимость “этнических”. Эти столкновения по мере распространения оружия, поставляемого с севера, стали более кровавыми, и отношения между соседями начали портиться еще сильнее. После бегства администрации приграничных регионов насилие и преступность стали повсеместными. Волна убийств затронула не только представителей государства (работников лесо- и водоохраны, местных депутатов, учителей), но и традиционную элиту – вождей, священников и марабутов, а также христиан. В этом контексте нарастающего вакуума безопасности и самоустранения государства сельское население начало создавать отряды общественной милиции для самозащиты.
20 Отряды вооруженной милиции и приватизация насилия
21 В Буркина-Фасо сельские жители – мосси – создали организацию самозащиты Koglweogo – “лесные защитники”, подразделения которой постепенно появились в большинстве регионов страны. Пользуясь бездействием правовой и политической систем, эти группы самообороны постепенно структурировались, разделившись на вооруженную милицию и народные суды. Последние на месте выносили скорые, жесткие и беззаконные приговоры, потворствуя настроениям населения. Государство, неспособное выполнять свои основные суверенные функции, не препятствовало этим действиям. Контролируемая вождями мосси, признанная их верховным правителем Моро Наба, поддерживаемая и финансируемая важными политическими и экономическими деятелями, милиция Koglweogo стала фактически государством в государстве. Заменив собой силы правопорядка в обеспечении безопасности населения, ее отряды присвоили себе право принуждения (арестов, заключения под стражу и даже казней), которое осуществляют с невероятной жестокостью. Они отказываются подчиниться декрету 2016 г., потребовавшему их разоружения. Уверившись в своей безнаказанности, они больше не боятся легитимной власти. Не имея на то никаких прав, они налагают штрафы, собирают местные налоги (koltaxes) и вершат суд и расправу, нарушающие все права человека. Среди их методов – жестокое обращение, телесные наказания, унижения, пытки, казни без суда и следствия и т.п. Подразделения Koglweogo направляются политической и экономической верхушкой и, по сути, являются производной от коррупции, произвола и немощности государства, прекрасно вписываясь в структуру царящего в стране “управления с помощью насилия” (HRW 2018).
22 В конце 2015 г. малийская армия начала военную операцию с целью восстановления контроля над регионом Мопти, оказавшимся в руках исламистов. Для этого она решила опереться на местную милицию догонов – Danna-Ambassagou (букв. “охотники, доверяющие Богу”). Эта организация координирует несколько групп самообороны, действующих в селах догонов в округах Коро, Бандиагара и Банкасс вблизи границы с Буркина-Фасо. С помощью вооруженных сил Мали местная милиция установила контроль над приграничной равниной Сено-Гондо, породив там непрекращающееся межобщинное насилие. Милиция особенно прославилась призывами к истреблению фульбе и атаками на их селения в округах Банкасс и Коро, в ходе которых погибли несколько сот человек. В Мали и Буркина-Фасо фульбе обвиняют в пособничестве вооруженным группировкам, в связи с чем они стали постоянной целью нападений отрядов местной милиции. Власти и население видят в них источник всех проблем с безопасностью. В обеих странах фульбе a priori считаются если не собственно джихадистами, то во всяком случае их пособниками или сторонниками, хотя гражданское население фульбе страдает от джихадистов не меньше, чем представители других общин.
23 Так, 1 января 2019 г. после убийства старейшины одной из деревень мосси в Буркина-Фасо местная милиция Koglweogo устроила бойню в соседней деревне фульбе, продолжавшуюся до 2 января. Правительство заявило о смерти 49 человек, независимая организация “Коллектив против безнаказанности и стигматизации общин” насчитала 216 погибших. В 2020 г. дело все еще не дошло до суда, и виновные остаются на свободе. В Мали организованные 23 марта 2019 г. милицией Danna-Ambassagou массовые убийства фульбе в Огоссагу, в ходе которых погибли 157 человек, породили цепную реакцию насилия, основной жертвой которого стало гражданское население. Двусмысленная позиция правительств Мали и Буркина-Фасо в отношении этнически близких им отрядов самозащиты весьма опасна и может привести к тяжелым последствиям. Тем временем основные международные союзники этих стран закрывают глаза на злоупотребления милиции а африканские правительства не только не пресекают их деятельность, но пытаются ими манипулировать. Так, в 2018 г. премьер-министр Мали С.Б. Майга подарил Danna-Ambassagou четыре пикапа-внедорожника в обмен на победу в президентской избирательной кампании И.Б. Кейты – нынешнего президента Мали9.
9. 18 августа 2020 г., когда статья уже находилась в процессе перевода, стало известно об очередном государственном перевороте в Мали, в результате которого президент И.Б. Кейта был свергнут (прим. пер.).
24 Джихадистские движения
25 После поражения, нанесенного им в 2013 г. французскими войсками, джихадисты сменили тактику и перешли к так наз. асимметричной войне: небольшие вооруженные группировки вернулись в регион Мопти и “растворились” там среди гражданского населения. С тех пор сельские жители региона находятся между двух огней: исламисты угрожают убить тех, кто сотрудничает с государством, а силы правопорядка требуют выдачи исламистов и применяют коллективное наказание в отношении тех, кто отказывается это делать.
26 Две главных коалиции джихадистов в регионе – “Исламское государство в Большой Сахаре” (EIGS), присягнувшее на верность ИГИЛ (террористической организации, запрещенной в РФ), и “Группа поддержки Ислама и мусульман” (GSIM). Первая (EIGS) является ответвлением группировки “Аль-Мурабитун”, возглавляемой Аднаном Абу Валидом ас-Сахрауи, она действовала с 2015 г. преимущественно в регионе Липтако-Гурма, расположенном в зоне границ трех государств: Мали, Буркина-Фасо и Нигера. Аднан Абу Валид взял себе жену из фульбе, установив таким образом тесную брачную связь с этой общиной, которой он обеспечивает защиту от отрядов милиции самообороны пастухов-туарегов имгад10 и дауссак11.
10. Общинники-козопасы (прим. пер.).

11. Варианты названия: ида у сахак, ида у сак (прим. пер.).
27 Вторая коалиция (GSIM), созданная в 2017 г. и возглавляемая Айядом аг-Гали, включает в себя группировки “Ансар ад-Дин”, “Аль-Каиду исламского Магриба”, “Ансар уль-Ислам”, а также исламистские бригады – катибы “Масина”, “Аль-Мурабитун” и “Серма”. В зависимости от контекста и от говорящего, GSIM называют то “террористической группировкой, то политической единицей, обеспечивающей безопасность, то группой наркокурьеров, то бандитами” (Tobie, Sangaré 2019: 3). По примеру EIGS несколько джихадистов из верхушки GSIM заключили браки с женщинами-фульбе, чтобы пользоваться сетями поддержки кланов своих жен. Благодаря этим сетям GSIM удается сохранять свои позиции, несмотря на атаки национальных и интернациональных вооруженных сил.
28 Обе коалиции, используя тактику прагматизма и оппортунизма, сумели расширить базу своих сторонников и успешно маскируются среди местного населения. Это, возможно, объясняет ту легкость, с которой различные группировки, входящие в обе коалиции, переходят из лагеря в лагерь либо переформировываются, приспосабливаясь к конъюнктуре или интересам их военно-политических лидеров. В свою очередь, эти интересы меняются под влиянием нестабильного соотношения сил между группами и зависят от их способности обеспечить себе легитимность на местном уровне и вытеснить конкурентов, также желающих экономически контролировать занятые территории. Так, в сентябре 2019 г., взяв под свой контроль регион Липтако-Гурма, EIGS и GSIM собрались вместе, чтобы договориться о его разделе. Целью встречи было определить границы зон влияния двух альянсов, а также наметить “красные линии” в отношениях между ними, которые не следует переходить. Однако эта попытка закончилась неудачей, что привело к усилению напряженности, нескольким смертям и изданию фетвы против EIGS. С января 2020 г. конкурирующие альянсы борются за укрепление позиций в зоне Сено-Манго между Буликесси (Мали) и Нассумбу (Буркина-Фасо). Жестокое соперничество объясняется переходами комбатантов из одной группы в другую, а также разногласиями по поводу управления на местах и распоряжения природными ресурсами. В настоящее время отдельные группировки мятежников рассеяны в лесах на границах региона Липтако-Гурма.
29 Местные этнополитические антрепренеры
30 Долгое время власти обеих стран не понимали, где коренятся причины насилия, первые признаки которого появились в 2012 г., когда началось возвышение радикальных проповедников-фульбе А. Куффы12 в Мали и И.М. Дико13 в Буркина-Фасо. Оба они несли в массы революционное послание, обращенное к наиболее обездоленным категориям населения, страдающим как от несправедливости со стороны традиционных структур, так и от пренебрежения центральных властей. Эти этнополитические антрепренеры, основатели экстремистских группировок, сумели предстать лидерами протеста, жестко и решительно осуждая злоупотребления местных элит и аристократии, совершаемые при попустительстве коррумпированных государственных деятелей. Хорошо понимая социальное устройство, они легитимируют свои действия, ловко манипулируя историческими фактами и идентитарными различиями. Используя неудачные попытки государства разрешить локальные конфликты, они навязывают обществу культурно-идеологический дискурс, возводящий этничность в ранг структурирующего идентичность принципа и пропагандирующий насильственные методы “освобождения”.
12. См. его биографию: Thiam 2017.

13. См. его биографию: Mc Gregor 2017.
31 А. Куффа в течение десятилетия проповедовал в Мали в регионе Мопти, откуда его идеи дошли до региона Сум в Буркина-Фасо и оказали большое влияние на И.М. Дико – марабута, пытающегося позиционировать себя как деятеля, порвавшего с традиционным для фульбе политическим порядком. И.М. Дико начал свою деятельность в Джибо – столице региона Сум, создав в 2012 г. кораническую школу и мусульманскую ассоциацию “Аль-Иршад” для распространения тех же протестных идей, которые пропагандирует и А. Куффа. Проповеди, которые И.М. Дико читал в мечетях, распространялись с помощью мобильной связи – они снискали ему широкую известность, значительно увеличив число сторонников. Основными мишенями общей для двух проповедников критики являются экономические привилегии аристократии фульбе (rimɓe) и рента семей марабутов (modibaabe). И одним, и другим эта критика очень не нравится, зато она весьма популярна среди угнетенного населения (rimaïɓe) и бедных кочевых кланов. А. Куффа и И.М. Дико призывают своих последователей к свержению ига доминирующих каст и построению эгалитарного бесклассового общества. Разоблачение несправедливого распределения государством основных социальных благ (воды, доступа к образованию и охране здоровья), а также коррупции в судебной системе – постоянное содержание их проповедей.
32 В 2012 г. А. Куффа присоединился к мятежникам на севере Мали, где сражался в рядах возглавляемой Айядом аг Гали джихадистской группировки “Ансар ад-Дин”, входящей в “Движение за единство и джихад”. Айяд аг Гали также является типичным этнополитическим антрепренером: “…он был в разное время главарем мятежников, советником президента Мали А.Т. Туре, другом президента Буркина-Фасо Б. Компаоре, переговорщиком при освобождении заложников, приближенным высших должностных лиц Катара и Алжира, известным участником контрабандистских схем, вновь мятежником и наконец – убежденным джихадистом” (Olivier de Sardan 2013: 37, сноска 7).
33 В свою очередь И.М. Дико также радикализовался и в 2012 г. отправился на север Мали, чтобы присоединиться к мятежникам, где в сентябре 2013 г. был арестован французскими военными и передан малийским властям. Он находился в тюрьме в Бамако, пока в 2015 г. не был освобожден под высокий залог. Выйдя из тюрьмы, он вновь встретился со своим учителем А. Куффой, оказавшимся к этому времени во главе “Армии освобождения Масины”, трансформировавшейся в катибу “Масина”, связанную с “Группой поддержки Ислама и мусульман”. В 2016 г. вследствие разногласий с А. Куффой И.М. Дико создал собственную джихадистскую группировку “Ансар уль-Ислам”.
34 Альтернативное управление в условиях насилия и организованного хаоса
35 Политический протест против традиции фульбе. По примеру А. Куффы И.М Дико сделал радикальный ислам политическим знаменем протеста, идеологической основой для оспаривания неравноправного, несправедливого социального устройства общества фульбе и незыблемости привилегий его знати. И действительно, крайняя жестокость методов “Ансар уль-Ислам” и катибы “Масина” вполне вписывается в рамки народного восстания и вооруженного мятежа против социального устройства, в котором существуют касты “подчиненных” (земледельцев rimaïɓe – потомков рабов, нещадно эксплуатируемых экономически и не имеющих доступа к политической или религиозной власти), “хозяев” (благородных семейств rimɓe, обладающих политической властью и контролирующих кочевое скотоводство) и “священства” (марабутских кланов modibaabe, монополизировавших религиозную власть)14. Вооруженные экстремистские группировки продемонстрировали большую искушенность в вопросах политики и тактики, а также хорошее понимание социологии конфликтных зон. В регионе Липтако-Гурма (Мали) “Движение за единство и джихад в Западной Африке” (MUJAO) умело воспользовалось застарелым соперничеством между пастухами-фульбе и пастухами-туарегами. В 2012 г. общины кочевников-фульбе региона опасались установления политической гегемонии туарегов после взятия последними малийских городов Дуэнца и Бони. Этнически близкие к MUJAO, фульбе искали у них поддержки, надеясь с их помощью вооружиться и укрепить свои силы15. Когда элита и родовая знать фульбе, связанные с местными представителями малийского государства, оказались лицом к лицу с бедными скотоводами и земледельцами-rimaïɓe, восставшими против их привилегий, боевики MUJAO решили поддержать последних. Точно так же поддержка джихадистов позволила пастухам rimaïɓe изменить в свою пользу условия обмена с крупными кланами оседлых скотоводов, контролирующих доступ к богатым пастбищам дельты Нигера. Эти примеры показывают, как боевики MUJAO, а позже – катибы “Масина” и “Ансар уль-Ислам” играют на местных противоречиях и слабостях, чтобы укрепиться в регионе и вербовать себе сторонников.
14. См. об этом подробнее: Tounkara 2017.

15. По мнению Б. Сангаре, именно этничность стала главным мобилизующим фактором для вступления фульбе из Аира и Сено в ряды MUJAO в 2012 г. (Sangaré 2016).
36 Джихадисты смогли использовать также обиды и негодование фульбе в отношении местных представителей государства, в частности коррумпированных судей и алчных смотрителей вод и лесов. Один из пастухов-фульбе заявил в беседе с Б. Сангаре:
37 …единственное чувство, которое нас воодушевляет, – это чувство, что мы можем освободиться от порабощения нашими элитами. Много лет мы терпели всевозможную эксплуатацию со стороны администрации при их попустительстве. Кризис 2012 г. разбудил нас, пастухов-кочевников. После возвращения армии военные совершили немало преступлений против нас, стали отнимать у нас деньги силой или хитростью. Поэтому многие из нас взяли в руки оружие, чтобы показать остальным, что нужно быть начеку и уметь постоять за себя (интервью записано в Бони 20 марта 2016 г.) (Sangaré 2016: 6).
38 По мнению фульбе, только джихадисты могут бороться с различными проявлениями несправедливости и положить конец “власти черных” (sambe ballèbe на яз. фульфульде)16.
16. Имеются в виду бамбара и догоны, считающиеся пособниками центрального правительства в Бамако (Brossier et al. 2018: 28).
39 Радикальное выступление этих новых действующих лиц против центральной власти малийского государства стало для местного населения поводом для выражения своего недовольства этим государством, которое ведет себя хищнически, облагая население налогами и сборами, часто воспринимаемыми как произвольные и необоснованные (Tobie, Sangaré 2019: 2).
40 Таким, образом, джихадисты дали возможность угнетенным группам фульбе восстать против насилия центральной власти.
41 Власть, альтернативная государству. В Мали и Буркина-Фасо, несмотря на поддержку французских, а затем и международных вооруженных сил, государству по-прежнему не удается контролировать всю территорию. Однако это не означает, что неподконтрольные государству регионы неуправляемы. В обеих странах сформировалась альтернативная система власти и выгодоприобретения, при которой джихадисты или вооруженные отряды самообороны в контролируемых ими зонах взяли на себя определенные функции, вытекающие из суверенитета государства (защита населения, сбор налогов, правосудие). Этого не могло бы произойти без пассивной поддержки, а то и активного содействия местного населения, недовольство которого умело используется. Крестьяне остро нуждаются в справедливости и защите. В местном контексте борьбы за ресурсы в условиях климатических изменений то и дело вспыхивают конфликты между пастухами и земледельцами. Обычное право17, сохранявшееся параллельно с законами, принесенными колонизаторами, местами способствовало возникновению локальных управляемых микросоциумов. В иных случаях беспомощность традиционных властных институтов в обеспечении равномерного распределения ресурсов порождает ожесточенные конфликты. Способность сдерживать стороны (путем уговоров или репрессий) позволила вооруженным экстремистским группировкам утвердиться в качестве посредников при урегулировании этих конфликтов. Разыгрывая поначалу карту общей идентичности, но не останавливаясь и перед применением силы, джихадисты взялись защищать сельских жителей от угонщиков скота, а также насадили в контролируемых ими зонах суды шариата и коранические школы для детей. Установился взаимовыгодный обмен: пользовавшиеся защитой и примитивным порядком, обеспечиваемыми вооруженными группировками, сельские жители позволили им устроить перевалочные базы в лесных массивах на своих землях. Эта умелая стратегия “лесных людей” (yimɓe ladde на яз. фульфульде), как фульбе называют джихадистов, основанная на интерпретации Корана, проповедующего идеалы справедливости и равенства, стала ответом на конкретные ожидания обездоленных категорий населения и в то же время сделала ислам привлекательной для них идеологией.
17. В зонах распространения ислама “кадии – мусульманские судьи, занимают гражданские, судебные и религиозные посты. На севере Мали они очень востребованы населением наряду с государственной судебной системой, а иногда и вместо нее, поскольку последняя считается коррумпированной или вовсе нелегитимной как пережиток колониализма” (Tobie, Sangaré 2019: 2, сноска 5).
42 Хаос и насилие
43 Несмотря на то что представители правящей элиты нередко обладают значительным личным богатством, государства, которыми они управляют, не имеют средств для эффективного и организованного противодействия мятежникам (в т.ч. потому, что имеющиеся доходы пожирает коррупция). Нет у них и стратегии (кроме жесткого применения силы), которую можно было бы противопоставить вооруженным группировкам. С возвращением в 2015 г. малийской армии и сил правопорядка Буркина-Фасо в ранее оставленные ими северные регионы военные обеих стран, плохо подготовленные к ведению гибридной войны, обрушили свою мощь на гражданское население фульбе, подозреваемое в пособничестве террористам (FIDH/AMDH 2018). Тем самым они возбудили в нем ненависть и жажду мести, которые поддерживают зловещий цикл “террор–антитеррор”. Совершенно очевидно, что военное решение невозможно. Оно способно лишь усугубить структурные причины мятежей, такие как бедность кочевого населения и экономическая отсталость целых регионов.
44 Беспомощные армии, военные злоупотребления и безнаказанность
45 Малийская армия никак не может восстановиться, несмотря на финансовую и техническую помощь западных держав. Ее подтачивает изнутри коррупция некомпетентных офицеров Генерального штаба (финансовые злоупотребления в министерстве вооруженных сил не прекращаются), а назначения на посты по-прежнему основываются на всеохватывающей системе благодеяний и привилегий18..Нижние чины подозревают высшее офицерство в непотизме, фаворитизме, коррупции и нецелевом использовании средств, предназначенных на экипировку армии.
18. 80 генералов, назначенных президентом Т. Туре, замешаны в разного рода контрабандных сделках (Olivier de Sardan 2013); см. также: Châtelot, Guibert 2013.
46 Дисциплина, координация, боевой дух, поддержка населения и политическая воля руководства страны – вот то, чего не хватает армиям, а фактическая безнаказанность, оправдываемая борьбой с терроризмом, позволяет им мобилизовывать милицейские формирования и убивать гражданское население, даже если это означает подтолкнуть выживших в объятия повстанцев (Pérouse de Montclos 2020).
47 Разрыв цепи командования, военные поражения от джихадистов и деморализация солдат повышают риски слепого насилия и этнизации конфликта (Olivier de Sardan 2013). По данным правозащитных организаций (Международной федерации за права человека [FIDH], Малийской ассоциации по правам человека и Human Rights Watch), десятки граждан страны – фульбе были убиты или подверглись пыткам: “Сегодня для малийской армии хороший фульбе – это мертвый фульбе, поскольку каждый фульбе – террорист”, – утверждает представитель FIDH в Африке Ф. Жиль (Au Mali 2018).
48 Не в лучшем состоянии находится и армия Буркина-Фасо. Там тоже процветает непотизм. Назначения получают не всегда самые способные или имеющие призвание к военной службе: “Всегда есть те, кого рекрутерам рекомендуют или прямо навязывают политики или высшие армейские чины, невзирая на физические и моральные качества кандидатов” (Châtelot 2019). Власти страны, парализованные клиентелизмом и коррупцией, не могут справиться с вооруженными группировками, играющими на межобщинных и межконфессиональных противоречиях. Один за другим доклады д-ра Л.М. Ибрига, главы верховного органа по борьбе с коррупцией, обвиняют власти в нежелании положить конец этому явлению, угрожающему безопасности страны, и в хищениях:
49 Наша администрация не действует так, как подобает в воюющей стране. Сам смысл понятия “государство” приносится в жертву хищническому обогащению… С 2016 г. мы наблюдаем все более многочисленные случаи растраты на всех этажах служебной лестницы, и это при полной безнаказанности. Никогда еще министерство обороны не получало столько денег, но под предлогом секретности нам не говорят, на что они тратятся (Ibid.).
50 Наконец, вооруженная операция объединенных сил Сахельской пятерки не помешала укреплению джихадистов, зато спровоцировала недоверие местного населения, усугубляемое остающимися безнаказанными злоупотреблениями со стороны Сил защиты и безопасности (Tobie, Sangaré 2019: 3).
51 Это недоверие в значительной степени вызвано несоответствием между господствующим дискурсом о джихадистском терроризме и личным опытом сельского населения. Действительно, большинство политиков и журналистов приписывают насилие и жестокость, захлестнувшие Мали и Буркина-Фасо, террористическим организациям, группирующимся вокруг джихадистского проекта. Само слово “джихадисты”, прочно вошедшее в обиход не только журналистов, но и населения, в конце концов стало обозначать всех “неустановленных вооруженных лиц”, совершающих насильственные действия, ставшие печальной рутиной в обеих странах. Сельские жители знают, что большинство этих “неустановленных вооруженных лиц” – местные бандиты, живущие контрабандой, грабежами, занимающиеся сведением счетов и угонами скота. Но они называют их “террористами” или “джихадистами”, хотя используемые для этого слова на языке фульфульде – “бандиты” или “лесные люди” – описывают иную реальность. Это несоответствие имеет важные последствия. Действительно, квалификация неких действий и их восприятие как “террористических” на национальном и международном уровнях влечет за собой военный ответ и предопределяет как используемые средства, так и их эффективность для достижения поставленной цели: установления мира и безопасности на охваченных беспорядками территориях (IMRAP 2017: 48). Однако армии Мали и Буркина-Фасо не обучены ни ведению полицейских акций, ни тем более агентурной работе. В Буркина-Фасо антитеррористические операции Сил защиты и безопасности вылились в массовые злоупотребления и беззаконие, включая жестокое обращение с подозреваемыми, произвольные задержания и аресты (HRW 2018; MINUSMA 2020). К тому же, указывает Human Rights Watch, практически ни один из подобных случаев не был расследован и виновные не предстали перед судом. Репрессивная тактика, заключающаяся в расстрелах из автоматов подозреваемых из числа гражданского населения во имя безопасности, способна только подпитывать мятеж и усугублять обстановку. Поэтому одними лишь военными действиями добиться безопасности невозможно. Никакая, даже самая успешная военная операция не может решить проблемы плохой работы государственных институтов, коррупции военных и гражданских элит, земельных конфликтов или выселения этнических групп, будь то туареги на севере Мали или фульбе в обеих странах.
52 Насилие в отношении гражданского населения
53 Ситуация “ни мира, ни войны”, характерная для латентных гражданских войн, оказывает самое непосредственное влияние на гражданское население и на общество в целом. СМИ пестрят сообщениями о явных проявлениях насилия: теракты джихадистов, целенаправленные убийства, злоупотребления со стороны регулярной армии, не брезгующей похищениями людей и пытками, массовая резня, совершаемая отрядами вооруженной милиции, крупномасштабный бандитизм. Сотни тысяч людей снялись с насиженных мест. В Буркина-Фасо деревни на севере страны обезлюдели. Почти 840 тыс. человек подверглись насильственному выселению, более половины из них остались без крыши над головой, без средств и страдают от голода. Беженцы, скопившиеся в лагерях в зоне Конгусси, становятся дешевой рабочей силой для наживающихся на войне. В целом на начало 2020 г. 2,2 млн человек нуждались в гуманитарной помощи (OCHA 2020) и 1,5 млн угрожал голод. Массовые перемещения населения неизбежно сопровождаются снижением сельскохозяйственного производства, что с каждым днем увеличивает риск продовольственного кризиса, особенно с приближением голодного периода между урожаями.
54 Политэкономия гражданской войны
55 Насилие и разрушения, связанные с гражданской войной, создают впечатление, что она является бедствием для всех участвующих в ней сторон. Однако, став на позиции аксиологической нейтральности и отказа от оценочных суждений, можно обнаружить, что цикл насилия не прерывается из-за тех (и таковых немало!), кто получает от него сиюминутную выгоду. Одной из целей латентной гражданской войны, прочно утвердившейся в Мали и Буркина-Фасо, является политический контроль транзитных потоков разного рода контрабанды: наркотиков, сигарет, нелегальных иммигрантов, оружия, движущихся по древним караванным путям от Гвинейского залива до берегов Средиземного моря через Буркина-Фасо19. А этот контроль достигается с помощью неафишируемых “странных грабительских альянсов” (Olivier de Sardan 2013; см. также Jones et al. 2012: 3–7).
19. Сахельско-сахарский сухопутный маршрут (в частности, через север Мали), контролируемый арабскими торговцами из Гао, играет центральную роль в транснациональной торговле кокаином.
56 Противоестественные союзы и грабительские соглашения. С момента первого появления на севере Мали “Аль-Каида исламского Магриба” сумела упрочить свое экономическое положение с помощью похищений иностранцев и получения за них многомиллионных выкупов, а также благодаря участию в крупномасштабной контрабанде сигарет и наркотиков (Lounnas 2014; Harmon 2014). Ж.-П. Оливье де Сардан описывает “странный грабительский альянс”, сформировавшийся с начала мятежа на севере Мали (Olivier de Sardan 2013). Он объединяет часть традиционных элит (вождей арабских и туарегских племен), современных элит (генералов и офицеров малийской армии, служащих на севере страны, и важных фигур нынешнего политического режима), а также командиров отрядов местной милиции, сепаратистских фронтов и группировок и лидеров джихадистов. Автор указывает на то, что этот по меньшей мере странный альянс фактически взял на себя функции обеспечения безопасности на севере Мали, брошенном на произвол судьбы правительством Бамако, его полицией и армией. Однако альянс создавался также для присвоения и раздела весьма прибыльных доходов от различного рода контрабанды, в особенности от торговли наркотиками и оружием. Такая “рента” от мятежа на севере Мали привела к накоплению огромных богатств (примером чему служит квартал “вилл наркобаронов” в Гао). Непрозрачность этого “грабительского альянса” коррупционеров не позволяет отличить “войну” от “преступности”, а сложившаяся ситуация – яркий пример “организованного хаоса”, о котором писал Д. Кин (Keen 1996).
57 Незаконная деятельность, торговля и контрабанда: чрезвычайно выгодная экономика войны. В современных условиях нищеты и вакуума безопасности, царящих в регионе Липтако-Гурма, торговля из-за прозрачности границы между Мали и Буркина-Фасо становится одним из немногих экономически рентабельных видов деятельности. При посредничестве торговцев местные сторонники мятежников бесперебойно снабжают их продовольствием, одеждой, медикаментами и средствами коммуникации (телефонами, сим-картами и картами оплаты телефонной связи), так что зачастую трудно различить продавцов, контрабандистов, бандитов, мятежников и обычных крестьян. С одной стороны, сформировался симбиоз вооруженных группировок и контрабандистов – уроженцев этой местности, а с другой – локальная экономика полностью переориентировалась на незаконную торговлю, позволяющую мятежникам не только обеспечивать себя всем необходимым как для потребления (продукты, лекарства, наркотики), так и для ведения боевых действий (оружие, обмундирование, запчасти, горючее, мотоциклы), но и пополнять свою казну за счет продажи угнанного скота, сбора закята или контроля золотых приисков20.
20. См. об этом подробный доклад: Assanvo et al. 2019.
58 В господствующей ныне ситуации “ни мира, ни войны” политэкономия гражданской войны прекрасно приспособилась к непрекращающемуся насилию (смысл войны, вполне вероятно, заключается как раз в том, что она оправдывает такие действия, которые в мирное время считались бы преступными и наказуемыми). Пример воцарившегося в Мали “грабительского альянса” свидетельствует в пользу того, что латентная гражданская война в Сахеле выгодна очень многим: политическим лидерам, государственным деятелям, религиозным экстремистам, этническим антрепренерам, коммерсантам и международным игрокам. Все они могут выиграть от договоренностей с теми, кто творит насилие – Силами защиты и безопасности, контрабандистами, мятежниками, повстанцами, вооруженными отрядами милиции самообороны, – продолжая попутно грабить местных жителей и способствуя обнищанию всего общества (Keen 2012). Грабежи и уничтожение гражданского населения, возможно, стали целью как вооруженных группировок, так и ополченцев, а не побочным эффектом гражданской войны. Именно потому, что многие силы, задействованные в войне, по разным причинам не стремятся к победе, положить ей конец очень сложно (Keen 1998).
59 * * *
60 В Мали и Буркина-Фасо латентная гражданская война стала итогом долгого процесса разложения правового государства, в ходе которого в атмосфере насилия возникли альтернативные политико-экономические системы, обеспечивающие выгоду, власть и защиту. Национальные государства утратили монополию на насилие, которая перешла к воинствующим группировкам этнического, религиозного или сепаратистского толка. Тем самым сама идея правового государства была отправлена на свалку истории. Безнаказанные злоупотребления со стороны военных стали правилом, а массовые нарушения прав человека – банальностью. В обеих странах, как и – в меньшей мере – в Нигере, установилась ситуация “ни мира, ни войны”, сложность которой хорошо передает выражение “организованный хаос”. Анализ показал, что насилие, царящее в регионе, носит вполне рациональный характер: оно имеет смысл и различные значения. Для одних действующих лиц (джихадистов, этнических вооруженных отрядов и т.п.) – это способ изменить свое положение и получить лучший доступ к ресурсам в рамках существующей системы власть–подчинение. Для других (бандитов, угонщиков скота, наркоторговцев и международных торговцев оружием) – это прекрасная возможность делать бизнес и обогащаться. Наконец, есть ряд акторов (местные милиции самообороны, национальные Силы защиты и безопасности, иностранные вооруженные силы), которым насилие представляется способом сохранения политического status quo и попыткой возвращения к “нормальной” жизни.
61 Поборы и злоупотребления в отношении гражданского населения со стороны вооруженных группировок и регулярных армий Мали и Буркина-Фасо осуждаются международными правозащитными организациями как досадные нарушения, неизбежные во время войны. Однако, как мы показали, эти злоупотребления могут приносить экономическую выгоду, не имеющую или почти не имеющую никакого отношения к военной победе. Поэтому правомерно задаться вопросом: не является ли целью гражданской войны именно оправдание злоупотреблений, другими словами, не оправдывает ли борьба с террористами такие действия, которые в мирное время считаются правонарушениями или преступлениями? В то время как аналитики обычно исходят из того, что война – это цель, а злоупотребления – ее незаконные “средства”, Д. Кин предполагает обратное: цель – злоупотребления или преступления, приносящие сиюминутную выгоду, тогда как “средства” – война и ее бесконечное продолжение.
62 Идея о том, что насилие может быть выходом – или для тех, кто “наверху”, или для части тех, кто “внизу”, – как-то выпадает из поля зрения правозащитников. Основной упор они делают на осуждении, а не на объяснении происходящего, а насилие часто называют бесчеловечным, а то и нечеловеческим, как будто бы не люди (со всеми их различными мотивами – нуждой, жадностью, страхом, похотью, негодованием и даже человеколюбием) его совершают (Keen 2000: 25).
63 Наконец, европейские и международные гуманитарные организации видят в гражданской войне иррациональное насилие, которое препятствует процессу развития. Они призывают к скорейшему переходу от военной помощи к помощи “развитию”, что позволило бы вернуться к “нормальной” жизни – тогда как конфликты далеки от разрешения, а их глубинные причины не осмыслены. Между тем латентная гражданская война – это не просто дорогостоящее нарушение “нормальных” условий мирного времени. Если, как объясняет Д. Кин, функции гражданской войны для тех, кто совершает насилие, превращаются из военных в экономические, война становится похожей на мутирующий вирус, бороться с которым иностранцам очень сложно, особенно когда им непонятна природа этих мутаций (Keen 2000).
64 Невозможно отрицать, что Франция и Европа в целом преследуют в Мали свои собственные интересы. Но правомерно также задаться вопросом об интересах крестных отцов джихадистов в Саудовской Аравии или Катаре, которые финансируют малийские группировки – то отъявленных джихадистов, то сепаратистов, то участников “нескончаемого и приносящего немалую выгоду Алжирского процесса”21 (Brunet-Jailly 2020). Франция не хочет видеть того, что организованный хаос играет на руку многим действующим лицам, в т.ч. внутри государственных аппаратов Мали и Буркина-Фасо.
21. Процесс межмалийского урегулирования при посредничестве Алжира (см.: Меморандум… // Equipo Nizkor; >>>> (прим. пер.).
65 Объясняемое необходимостью стабилизации ситуации в Сахеле в рамках борьбы с терроризмом военное присутствие Франции, напротив, способствует сохранению у власти коррумпированных авторитарных режимов… позволяя им, в частности, предотвращать риски государственного переворота или заговора в рядах их собственных сил безопасности и отбивать атаки вооруженной оппозиции, не имеющей ничего общего с джихадизмом (Pérouse de Montclos 2020).
66 Как национальные, так и международные политические и экономические интересы вынуждают закрывать глаза на то, что “помощь развитию” прекрасно вписывается в глубоко укорененную экономику войны и побуждает местные режимы сохранять беспорядок, провоцировать этнические конфликты и продолжать военные действия.
67 Французские и международные усилия, направленные на поддержку борьбы государств Сахеля против джихадистов и других вооруженных формирований, несут в себе риск усиления политического руководства, элит и сил безопасности, чьи действия и способствовали возникновению тех самых кризисов, которые Франция пытается разрешить (Powell 2020).
68 Французы не хотят видеть, что насилие, которое мы описали, является признаком заката постколониальных режимов, пораженных аномией и коррупцией, а также выдохшихся обычаев и неотрадиционалистских отношений, лишающих индивидов свободного выбора22. Поэтому мы вправе спросить: возвращения к какой, собственно, “нормальной” ситуации они хотели бы? К той, в которой насилие остается структурным, поддерживая политический клиентелизм, выгодный мировым державам, международным финансовым рынкам и транснациональным корпорациям? Или к той, которая позволит Франции продолжать продавать свои Рафали, бронемашины и пушки Катару и Саудовской Аравии, в то время как французские солдаты гибнут в песках Сахеля?
22. Конфликты в Мали и Буркина-Фасо имеют в основном местные корни и мало связаны с международным терроризмом, напрямую угрожающим Франции. До сего дня ни один француз не присоединился к джихадистам Сахеля (Normand 2019).
69 Примечания

References

1. Aijmer, G., and J. Abbink, eds. 2000. Meanings of Violence: A Cross Cultural Perspective. Oxford: Berg.

2. Berdal, M., and D.M. Malone. 2000. Greed and Grievance: Economic Agendas in Civil Wars. London: Lynne Rienner.

3. Bouju, J. 2008. Violence sociale, anomie et discordance normative. La trajectoire migrante. Le cas des “52” de la région de Djenné (Mali) [Social Violence, Anomy and Normative Confusion: The migrant Path of the “52” of the Djenné Region (Mali)]. Bulletin de l’APAD 27–28, Violences sociales et exclusions. Le développement social de l’Afrique en question, edited by J. Bouju and M. de Bruijn. https://doi.org/10.4000/apad.2983

4. Bouju, J. 2014. Social Violence and Gender Inequality. In Ordinary Violence and Social Change in Africa, edited by J. Bouju and M. De Bruijn, 42–62. Leiden: Brill Publishers.

5. Bouju, J. 2015. Une ethnographie à distance? Retour critique sur l’anthropologie de la violence en République centrafricaine [A Distant Ethnography? Critical Review of the Anthropology of Violence in the Central African Republic]. Civilisations 64 (1–2), Enquêter en terrains difficiles, edited by S. Ayimpam and J. Bouju, 151–160.

6. Bouju, J., and M. De Bruijn. 2008. Violences structurelles et violences systémiques. La violence ordinaire des rapports sociaux en Afrique [Structural Violences and Systemic Violences: Daily Violence of Social Relations in Africa]. Bulletin de l’APAD 27–28, Violences sociales et exclusions. Le développement social de l’Afrique en question, edited by J. Bouju and M. de Bruijn. https://doi.org/10.4000/apad.3673

7. Bouju, J., and M. De Bruijn, eds. 2014. Ordinary Violence and Social Change in Africa. Leiden: Brill Publishers.

8. Bouju, J., and B. Martinelli, eds. 2012. Sorcellerie et violence en Afrique [Witchcraft and Violence in Africa]. Paris: Karthala.

9. Call, C.T. 2008. The Fallacy of the “Failed State”. Third World Quarterly 29 (8): 1491–1507. http://dx.doi.org/10.1080/01436590802544207

10. Call, C.T. 2011. Beyond the “Failed State”: Toward Conceptual Alternatives. European Journal of International Relations 17 (2): 303–326. https://doi.org/10.1177/1354066109353137

11. Duffield, M. 1998. Post-Modern Conflict: Warlords, Post-Adjustment States and Private Protection. Civil Wars 1 (1): 65–102.

12. Elias, N. 1973. La civilisation des mœurs [The Civilizing process]. Paris: Calmann-Levy.

13. Elias, N. 1991. La société des individus [The Society of Individuals]. Paris: Fayart.

14. Galtung, J. 1969. Violence, Peace, and Peace Research. Journal of Peace Research 6 (3): 167–191.

15. Galtung, J. 1990. Cultural Violence. Journal of Peace Research 27 (3): 291–305.

16. Girard, R. 1972. La violence et le sacré [Violence and the Sacred]. Paris: Grasset.

17. Girard, R. 1982. Le bouc émissaire [The Scapegoat]. Paris: Grasset.

18. Grajales, J. 2016. Gouverner dans la violence. Le paramilitarisme en Colombie [Governing in Violence. Paramilitarism in Colombia]. Paris: Karthala.

19. Harmon, S.A. 2014. Terror and Insurgency in the Sahara-Sahel Region. London: Routledge.

20. Héritier, F. 2005. De la violence I [On Violence]. Paris: Odile Jacob.

21. Kaldor, M. 1999. The Structure of Conflict. In Common Security and Civil Society in Africa, edited by L. Wohlgemuth, et. al., 118–129. Stockholm: Nordiska AfrikaInstitutet.

22. Keen, D. 1996. Organized Chaos: Not the New World We Ordered. The World Today 52 (1): 14–17.

23. Keen, D. 1998. The Economic Functions of Violence in Civil Wars. Oxford: Oxford University Press.

24. Keen, D. 2000. Incentives and Disincentives for Violence. In Greed and Grievance: Economic Agendas in Civil Wars, edited by. M. Berdal and D.M. Malone, 20–42. London: Lynne Rienner.

25. Keen, D. 2012. Useful Enemies: When Waging Wars Is More Important than Winning Them. New Haven: Yale University Press.

26. Lounnas, D. 2014. Confronting Al-Qa’ida in the Islamic Maghrib in the Sahel: Algeria and the Malian Crisis. The Journal of North African Studies 19 (5): 810–827.

27. Maffesoli, M. 1999. La violence totalitaire. Essai d’anthropologie politique [Totalitarian Violence. Political Anthropology Essay]. Paris: DDBN.

28. Maffesoli, M. 2002. La violence et sa ritualisation [Violence and Its Ritualization]. In La violence: représentations et ritualization [Violence: Representations and Ritualization], edited by M. Watthee-Delmotte. Paris: L’Harmattan.

29. Olivier de Sardan, J.-P. 2013. La “question touareg” aujourd’hui au Mali, rappel des faits et mise en perspective [The “Tuareg Question” in Mali Today, a Reminder of the Facts and Put into Perspective]. Cahiers du Mapinduzi 3, Identités et gouvernance en Afrique [Identities and Government in Africa], edited by F. Djateng and C. Kayser, 28–41. Bafoussam: Mapinduzi Unit.

30. Powell, N.K. 2017. Battling Instability? The Recurring Logic of French Military Interventions in Africa. African Security 10 (1): 47–72.

31. Riches, D., ed. 1986. The Anthropology of Violence. Oxford: Basil Blackwell.

32. Riches, D. 1991. Aggression, War, Violence: Space/Time and Paradigm. Man 26 (2): 281–298.

33. Stewart, P., and A. Strathern. 2002. Violence, Theory and Ethnography. London: Athlone Press.

34. Tobie, A., and B. Sangaré. 2019. Impacts des groupes armés sur les populations au nord et au centre du Mali [Impacts of Armed Groups on Populations in Northern and Central Mali]. Stockholm: International Peace Research Institute.

35. Van Den Bosch, J., and J. Raubo. 2017. Armed Conflicts in Africa: Fragile States and Rising Instability. Przegląd Strategiczny 10: 445–479.

36. Wieviorka, M. 1999. Violence en France [Violence in France]. Paris: Seuil.

37. Wieviorka, M. 2004. La violence [The Violence]. Paris: Balland.

Comments

No posts found

Write a review
Translate