Дым счастья, дым реформ и свободы – курящие женщины, курящие мужчины, курящие персонажи рекламных буклетов…

Поток размышлений о новой книге<em> </em>приват-доцента истории Университета Арканзаса (США) Триши Старкс трудно не увязывать с не требующим доказательств утверждением: идеи здорового образа жизни ныне победили в массовом сознании в цивилизованных странах. В этой системе координат курение – пагубная привычка, приводящая к тяжелым последствиям, и разобраться в том, какое место она занимает на пересечении современной культурной антропологии и истории быта, – задача не из легких. Социология здоровья – научное направление, столь популярное на Западе, не устает напоминать, что “идеология табачных компаний – это форма капитализма, основанная на установлении зависимости... на микро- и макроуровнях” (<em>Nichter</em> 2010: 607–617). Поскольку в российской историографии публикаций по истории табакокурения мало (<em>Зайцев</em> 2011; <em>Богданов</em> 2007; <em>Сарибан, Фиркович</em> 1997), книга американского профессора – важный вклад в изучение российской досуговой повседневности, элементы коей (увлечение парфюмерией, следование моде в одежде и питании и др.) все чаще оказываются в центре внимания антропологов.

Из введения к книге, названного “Папиросы и зависимость” (с. 3–17), становится ясно, что лишь пробелами в воспитательных установках и недостаточной активностью общественного здравоохранения невозможно объяснить, почему же все-таки люди в России курили и продолжают курить. Т. Старкс обратилась к этой теме для того, чтобы – анализируя именно российскую повседневность – найти ответ на вопрос, как курение (несмотря на все запреты) стало в нашей стране частью повседневной культуры. В России с момента насаждения табакокурения в XVIII в. в табаке видели угрозу здоровью, пишет Т. Старкс, тем не менее курильщики были и среди мужчин, и (с XIX в.) среди женщин. Изучая историю производства табака в России XIX – начала XX в., исследовательница пытается дать ответ на вопрос: почему это происходило? Она реконструирует динамику приятия привычки курить, хронологически охватывающую и период “при царях”, и время падения самодержавия и начала революционной перестройки общества. Американка, стараясь эмпатически вникнуть в особенности русского национального характера, начинает с анализа чувственных аспектов привлекательности сигареты, формирования зависимости, опыта и сенсорных маркеров русского курения с учетом возраста, генетики, гендера, климата, запросов экономики, изменений моды и паттернов поведения высшего общества (дававшим пример иным стратам). Россия рисуется страной, где сообщество курильщиков сформировалось раньше и в больших масштабах, нежели в любом другом государстве Старого или Нового Света.

В пяти главах книги (каждая со своим броским названием в форме краткого причастия: “Культивировано”, “Произведено”, “Испробовано”, “Осуждено”, “Оспорено”), основываясь на самых разнообразных источниках – от нормативных распоряжений до реклам и эго-документов, – исследовательница рассматривает различные аспекты курения и приходит к выводу: в русском и западном обществах место курения как времяпровождения было различным. Это было связано, как ни парадоксально, с разницей ощущений, вызываемых табачными изделиями. К XIX в. различия между западными и русскими сигаретами были для всех курящих совершенно очевидны. Мемуаристы отмечали иной, “не западный” аромат, вкус и стиль уникальных русских <em>папирос</em> (отличавшихся от сигарет отсутствием фильтра, быстрым затуханием в случае незатяжки и, по мнению Т. Старкс, “в большей степени вызывавших привыкание”) (с. 238). Именно вкусовые ощущения и запахи оказывались паттернами, тесно связанными с принадлежностью к определенному сословию – с его респектабельностью, со здоровьем, манерами и интеллектом его лучших представителей.

Т. Старкс использует сенсорную и гендерную теории, медицинские исследования, семиотический анализ, привлекает колоссальный массив средств визуализации, в частности рекламных афиш и упаковок табачной продукции. Каждая из глав запечатлевает ключевой фрагмент национальной истории, отразивший место курения в российском обществе и его культуре. Тематически автор ведет нас от момента признания папиросы частью имперского проекта на рубеже XVII–XVIII вв. к появлению “истории запретов” курения в годы советской власти, показывая сосуществование курительной практики и имперской концепции. Т. Старкс особо останавливается на дискуссиях о табаке как моральной и медицинской проблеме, сталкивавшей между собой терапевтов и морализаторов и серьезно обострившейся к 1920-м годам.

Основными потребителями табака на протяжении трех столетий, по мнению Т. Старкс, оставались российские военные. Именно в их “ручищах” махорка служила символом и инструментом имперского господства (с. 38, 42), в 1877–1878 гг. активно распространяемого на новые земли и сопровождавшегося растущим распространением привычки к курению. Солдатский маркетинг как часть повседневного городского опыта соединил неразрывно табак и имперскую военную экспансию, закрепив полупрозрачный дымок как маркер силы, мужественности и свободы, упакованный в картонную коробочку с фигурой казака – изображением, буквально “запатентованным” гоголевской историей о Тарасе Бульбе (с. 213).

Другим фактором, способствовавшим распространению табакокурения в России, по мнению автора, были… изображения, внедряемые через “паттерны доступности в сочетании с богатой жизнью”. Образ одалиски, гаремной женщины объединял в себе доступность табака и обещание удовольствия и роскоши, стереотипные представления о лучшей жизни и мечты об империи. Феминистка по убеждениям, Т. Старкс убедительно доказала на страницах своего исследования, что именно через женский образ представлялся товар, символизирующий мир внутренних российских колоний – мир, открытый проникновению, обладанию и доминированию. Доступность женщины из восточного гарема незаметно противопоставлялась этическим установкам и строго контролируемой сексуальности россиянок и европейских женщин.

Гендерному аспекту курения вообще отдано немало страниц исследования, и именно в этом поле у Т. Старкс особенно много важных наблюдений. С распространением потребления табака в России, считает она, возникла система, позволяющая курильщикам отличать себя от других, подчеркивая свой статус, вкус и выбор. Хронологически этот процесс совпал с резким увеличением присутствия женщин в социальной жизни страны, а их наличие в сфере респектабельного курения стало одним из индикаторов стремительного роста числа курильщиц и явилось одним из отличий российской повседневности от западной. “Они курили, и курили они красиво” (с. 154), – не без мысленного вздоха заключила автор исследования, проанализировав десятки изображений курящих женщин с XVIII в. (“века фарфоровой табакерки”) до начала XX в. (с его рекламой табачных фабрик).

Ярким преимуществом книги Т. Старкс оказалось умение красноречиво и просто преподносить статистику. После первого же прочтения запоминаются яркие выводы, сделанные из, казалось бы, однообразных таблиц. Так, в третьей главе, где речь идет о курящих женщинах, Т. Старкс приводит следующие данные: российский среднестатистический курильщик XIX в. тратил на табак от пяти до десяти рублей в месяц, выкуривая от 30 до 40 папирос в день, т.е. около 6,24 кг табака в год. Тем не менее российские современники видели в росте употребления табака не проблему, а… признак прогресса, который указывал на растущую интеграцию России в западный мир (с. 241). В 1890–1899 гг. формы употребления табака изменились; большинство курящих перешли на заводские папиросы. Однако и тут россияне отличились: возможности огромной страны с дешевой рабочей силой позволяли владельцам табачных предприятий увеличивать выпуск продукции не за счет нового оборудования, a за счет привлечения к рутинным заводским операциям женщин и детей, коим платили копейки. Процесс производства быстро феминизировался: если в 1900 г. женщины составляли четверть всех заводских рабочих, то к 1914 г. их доля в общем числе занятых практически достигла трети (31 %). Рабочий день женщин начинался в 6-7 часов утра и продолжался до 7-8 часов вечера с перерывом на обед. Найдя уникальные воспоминания работницы одной из табачных фабрик, некой Елизаветы Торгсуевой, Т. Старкс описала женскую повседневность того времени и посвятила несколько страниц размышлениям о предопределенности роста женских забастовок (с. 72).

Любопытно, что автор в своем исследовании уделила внимание культурному значению табачного дыма, его “присутствию” в литературе (речь идет о текстах Диккенса, Золя, “Преступлении и наказании” Достоевского, “Отцах и детях” Тургенева) в виде подробнейших описаний, в которых использовалась семиотика аромата для характеристики персонажа или отражения настроений, витавших в обществе (таков образ таверны, где “запах общественного протеста смешивался с запахом табака”) (с. 138–139). Из исследования Т. Старкс мы узнаем, что концепция “я курю, поэтому я думаю” была задана русским романтиком А. Бестужевым-Марлинским, утверждавшим, что умственный труд усиливает страсть к курению, физический – ослабляет (с. 117).

Последние две главы книги посвящены утрате табакокурением привлекательного имиджа. Т. Старкс доказывает, что ровно те же стратегии, что использовались защитниками табака, провозглашавшими его символом имперскости, мужской силы и сексуальности, были использованы в антитабачных кампаниях, направленных на формирование здорового образа жизни, укрепление нравственности и улучшение демографической ситуации. С начала XX в. в прессе замелькали антитабачные заголовки и статьи о моральном разложении, вызываемом табаком – “ядом для нации”, запестрели высказывания религиозных деятелей о греховном и пагубном пристрастии к курению. Сторонники борьбы с ним увидели в курении антиобщественное начало и угрозу либеральным ценностям, а в курильщике – антисоциального субъекта. В контексте этих размышлений автору, может, и не стоило именовать Л.Н. Толстого и Иоанна Кронштадтского “сектантами, участвовавшими в крестовых походах умеренности” против пермиссивности государства (c. 227). Т. Старкс пишет, что россиянки начала XX в. стали отстаивать курение как свое “гражданское право”, a борцы с ним – объявлять курящих женщин национальным позором. Обеспокоенность мужчин курением женщин – в концепции Т. Старкс – была отражением патриархальных терзаний о потерянной власти. Вместе с тем в самых разных кругах складывалось понимание, что репрессивные меры в отношении курящих могут привести к общественному психозу и новым формам протеста.

В заключении автор явила себя сторонницей тезиса: большевистская революция стала триггером антитабачной политики, возглавленной врачом Н.А. Семашко. Политика эта, полагает автор, целенаправленно подрывалась советским государством, немало зарабатывавшем на производстве табачных изделий. “Имперский образ табака” – образ мужественности, власти, государственности – был слишком устойчиво встроен в российскую повседневность и социальные взаимодействия, чтобы легко и просто покинуть столь долго завоевываемые позиции.

Завершая рецензию, стоит высказать ряд небольших замечаний. Т. Старкс часто “забывает” назвать в тексте автора того или иного высказывания (“как сказал один историк”, “по словам очевидца”), и по ссылкам невозможно понять, о ком конкретно идет речь или к какому времени относится приведенный факт. Много сказано о феминизации табачного производства, но общая оценка этого процесса исследовательницей не ясна. Позиция Т. Старкс, вообще, местами ускользает от читателя: возвышенная метафоричность начала книги, как будто оправдывающая “смертельное облако дыма”, сменяется неутешительной прозаичностью последующих глав и в итоге выливается в резкое осуждение. Ясно, что автор – убежденная социальная конструктивистка. С ee точки зрения, и плюсы, и минусы курения как практики – бесспорный социальный конструкт, зависящий от представлений об инфекциях и от совокупности привычек, ценностей и вкусов, навязанных определенной средой в определенное время.